Подарок дарованный мне судьбой

6

В следующий раз я проснулся затемно. В доме – тишина. Все спят? Я попытался пошевелиться – руки слушались, но были такими же тяжелыми. Ноги вроде чувствовал, но тоже не мог двигать, только пальчиками подёргал. Чудно. Когда заболел, снег лежал, а сейчас весна уже? В приоткрытое окно залетела ночная бабочка. Красивая. Крылышки бархатные, сиреневые с серебристым отливом. Усики мохнатые. Такая толстушка! Потыкалась в стекло, нашла щелочку, вылетела в прохладную ночь. Я вздохнул. Так хорошо пахнет! Мята под окном, приятно… Душица так густо пахнет, как будто нос туда сунул. 
Глаза чесались. Я кое-как приподнял руку, почесал. Поцарапался. Ээ? На руках ногти отросли. Как когти, блин! Ладно, попрошу утром ножницы. Хватит валяться. Всю весну так просплю.
Лежал и любовался в окно. Листики осины серебрились на ветру. Запела пичужка. Скоро рассвет. Небо медленно светлело. Листики окрасились розовым. И чего я раньше такой красоты не замечал? Столько времени на сон почем зря тратил! Раньше… Раньше?
У меня перехватило дыхание. Раньше я становился слепым, как крот, стоило погасить лампу! Спотыкался ночью в своей собственной комнате! И уж тем более не любовался на роспись на стене при лунном свете, потому что за окном для меня была тьма-тьмущая, неважно, какая там луна, растущая или полная! А сегодня новолуние. И мне света достаточно, чтоб в подробностях рассмотреть трещинки на полках! 
На кухне зашумели, чиркнула спичка, затрещал огонь. Мама моя! Я прислушался. Папа умывается, фыркает, как морж. Сестра причесывается, напевает тихонько что-то про берёзку. Братья с утра пораньше переругиваются потихоньку, шуршат соломой, насыпают зерно курам. Старший брат с женой милуются. Запищала мышь, пойманная цепкими лапами кота.
Я зажмурился, замотал головой и зажал уши руками. Это что такое! Не-не-не, не хочу! Что происходит?! Сердце забилось, как заполошное, из глаз потекли слезы… не хочу, не хочу! Попытался вытереть глаза, расцарапался, разревелся ещё пуще! Не надо, не хочу! Дернулся, попытался сесть, задел кувшин, стоящий на табуретке рядом. Он опасно закачался. Нет! Щас грохнется, все сбегутся, а я в слезах и соплях! Я потянулся к нему, но раньше он заледенел и куском льда глухо стукнулся о пол. От кувшина по полу пополз иней, перебираясь на стену, закручиваясь в снежные узоры. 
- А-а-а-а! – я сжался у стены, выдохнув пар изо рта.
- Что!!! – дверь распахнулась, влетел отец, поскользнулся на полу, устоял. Меня затрясло. Руки просто сводило, я жутко замерз, как будто внутри лёд царапался. – Сарраш! Живо горячего! – рявкнул в коридор. Подбежал ко мне, залез на кровать, схватил в охапку. – Успокойся, ну же, маленький мой, всё хорошо… 
А я не могу успокоиться, на щеках лёд кусается. Папа пар выдыхает, крепче к себе прижимает: 
- Всё, всё позади, я с тобой, не бойся, всё кончилось! – «только началось!» - хотел крикнуть я, но изо рта только пар. – Чего ты напугался, хороший мой? Ну, что ты. Давай, я тебя на кухню отнесу, погреешься. Замёрз? 
Он схватил меня в охапку вместе с одеялом и понес вниз. Мама замерла в коридоре с горячей кружкой, у меня даже на расстоянии щеки запекло, как будто кипятка на них плеснули. Я отшатнулся и зарылся в одеяло. 
- Сарраш, давай вниз.
Она кивнула, пропустила нас и пошла следом. 
На кухне был ужас. От горячего воздуха у меня заслезились глаза и зачесалась кожа.
- Терпи, терпи, хороший мой. Скоро всё пройдет!
Я плакал и пытался укрыться одеялом, в нём было хорошо и прохладно. Папа заметил это и стал выпутывать меня из одеяла, я тянул обратно. 
- Надо, хороший мой, надо согреться. 
Какой согреться? Я перестал понимать, что происходит. Зачем греться? Почему так жарко? Как в бане перетопленной! Мочи нет терпеть! Они что, специально так натопили? А зачем? Весна ведь вроде?
Мама поднесла ту кружку с горячим отваром. Я дернулся подальше от этого кипятка, но задел неловко, мне плеснуло на руку.
- Ааа! – заплакал я, прижимая обожженную руку. Зачем она так! Не хочу! 
- Сарраш, дай холодной!
- Сейчас, – повернулась к раковине, запричитала тихонько: – Да что ж это такое, как же так, маленький мой… – а я всё слышал. Взял протянутую кружку. То, что надо, тёпленькая. Присосался. На донышке плавали кусочки льда. Я уставился на них, выпучив глаза. Тёпленькая? Мама взяла кружку, посмотрела на льдинки, выплеснула в окно. – Потерпи, малыш, скоро отпустит, немного осталось. Ведун обещал, всё будет хорошо, как раньше, нет, ещё лучше будет. 
Как раньше? А сейчас как? 
- Шшшарко… - смог выдавить я. – Шшарко мне, дыш-шать нечем. 
- Ну ничего, скоро пройдет, потерпи ещё чуть-чуть, - шептал батя, качая на руках. 
Мама всхлипнула. 
Да что это я! Маму расстроил. 
- Маа… – прошелестел я, протянул руку. Белую! Совершенно белоснежную! С голубыми ногтями! Крик застыл во рту…
- Флерран! – она схватила протянутую руку. – Посмотри на меня! – а я не мог глаз отвести от своей странной конечности. – Смотри на меня! – она тряхнула руку, взялась горячей ладонью за подбородок, поднимая лицо вверх. Папа прижал крепче к горячему животу. Я это сквозь одеяло чуял, он как печка. У него жар? У мамы тоже? Они заболели? Или я? Она залепила мне пощёчину. Я вздрогнул. Чувство, что щека треснула. Прижал ладонь к обиженной щеке. – Смотри на меня, очнись же! Ты дома, ты живой, мы любим тебя! – она заплакала. – Маленький мой, ну же, давай, отомри, ты сильный, ты сможешь! 
Обняла меня спереди. Папа сзади. Меня припекало с двух сторон, я не мог пошевелиться, прижатый двумя печками. 
Мне страшно. Что происходит? Я же болел? Ещё не поправился? Ведун сказал, что всё хорошо будет? Так я ещё болею? Истеричка! Маму с папой напугал! Я не хотел! Они так переживают! Какой я глупый, ещё и разревелся, они же рядом, всё хорошо будет! Ведун обещал! Он никогда не ошибается. Значит, я ещё немного поболею и поправлюсь! Обязательно! 
- Мама! – я обнял ещё белыми руками. Не хочу на предательские конечности смотреть. Закрыл глаза, прижимаясь сильнее. 
Не знаю, сколько мы так стояли. Я не мог двигаться. Они не шевелились тоже. Постепенно они остыли. Или я согрелся?
- Ну что, попьёшь? – отстранился папа, мама пошла к плите. 
Меня усадили на табурет. Одеяло валялось на полу. Блин, позорище, в одной рубахе сижу, слезы лью! Я кое-как утерся аккуратно, чтоб опять не поцарапаться. Руки стали привычного цвета, не фарфоровой ужасающей белизны. Ногти уже не синие, но какие-то странные, сверкают, как перламутр. И длинные. Я что, так долго болел?
- Будешь? – мама протянула ту злополучную кружку. Я кивнул и прикоснулся к ней пальчиками. Не кипяток. Осторожно взял, пригубил. Горячо, но терпимо. Кое-как выпил отвар, знакомо пахнущий мятой и малиной. 
- Маленький мой… – папа подошел и погладил меня по голове. Я всхлипнул, вскочил и повис на шее, для надежности и ногами за пояс обняв. И плевать, что в одной рубахе. – Ну всё, всё. Пережили, хвала духам. Перепугал нас до смерти. Сам, чай, тоже напугался?
- Уху… пааап… – выдохнул в ухо. Как же хорошо! Не хочу слазить!
- Медвежонок наш! – мама обняла нас с папой. – Ну что, пойдём одеваться и будем завтракать? 
- Ой… да, – я слез и неловко переступал босыми ногами по полу. Папа перекинул мое одеяло на плечо, и подхватил меня под колени, усадив на согнутом локте.
- Мы быстро. 
- Да, давай, сейчас живенько стол накрою, скоро остальные подойдут.