Моногатари (Истории чудовищ)

006

Этот район располагается на самой окраине города.
Пришла ночь, на улицы опустился мрак. Просто непроглядная тьма. Как снаружи заброшенного здания, так и внутри, практически ничего не различить, разительный перепад от нашего дневного посещения.
Я живу в этом городе с самого рождения, и мне это не кажется чем-то странным или загадочным, но именно такое, что на первый взгляд кажется естественным, по словам скитальца-Ошино, и есть тот перепад, который, как правило, и зиждется в корнях многих проблем.
И эти корни довольно легко дают о себе знать...
Так он говорит.
Ладно.
Уж полночь близится.
Сендзёгахара и я вернулись к развалинам вечерней школы на велосипеде. На заднее сиденье она примостила дзабутон из дома заместо сидушки.
Мы ничего не ели, и были довольно голодны.
Я оставил велосипед там же, где и вечером, и мы вошли в ту же дыру в сеточном ограждении. Ошино уже ждал нас.
Такое чувство, будто он всё время был здесь.
— Э... — удивилась его одеждам Сендзёгахара.
Ошино окутывала белоснежная ритуальная роба. Он даже гладко причесал свою буйную шевелюру, и его теперь совсем не узнать, как минимум, стал куда аккуратней выглядеть.
Приобуть, приодеть, так и есть на что глядеть, как говорится.
Но почему-то от такого вида мне наоборот не по себе.
— Ошино-сан... вы синтоистский священник?
— Да? С чего бы? — тут же заотрицал Ошино. — Я не жрец и не настоятель. Я изучал это в университете, но в синтоистском храме никогда не работал. Слишком привержен своему мнению.
— Привержен своему мнению?..
— По личным причинам. Думаю, всё это просто чушь. Так что эти одежды лишь одежда. Просто другой чистой у меня нет. Для встречи с богом, не только девочка, но и я должен соответствовать моменту. А я не говорил? Должна быть соответствующая атмосфера. С Арараги-куном, например, я сражался святой водой с перевязкой чеснока и крестом. Обстановка это важно. Так что всё в порядке, ну, хоть мои манеры не идеальны, но что делать я уж знаю. Я не собираюсь размахивать гохэем[19] и посыпать голову девочки солью.
— А-ага... — слегка оробела Сендзёгахара.
Конечно, я тоже подрастерялся, но на неё это подействовало как-то слишком сильно. С чего бы?
— Так, девочка, выглядишь приятно чистой. Шикарно. Но сначала кое-что спрошу, ты же без косметики?
— Я подумала, что лучше без неё, так что да.
— Хорошо. Ну, правильное решение. Арараги-кун, ты тоже сходил в душ?
— Ага. Без проблем.
Мне тоже пришлось омыться, чтобы присутствовать, но я утаил про попытки Сендзёгахары подглядеть за мной в душе.
— Хм-м. Что-то ты не особо-то и изменился.
— Было бы лишним.
В конце концов я же буду там лишь как сторонний наблюдатель, так что одежду как Сендзёгахаре мне менять не нужно, естественно, я не особо изменился.
— Тогда закончим с этим побыстрее. Я подготовил место на третьем этаже.
— Место?
— Ага, — сказал Ошино и исчез в темноте здания.
И несмотря на его белоснежные одежды, он тут же пропал из виду. Как и вечером, я взял Сендзёгахару за руку, и мы последовали за Ошино.
— Но, Ошино, «побыстрее», это ты несерьёзно, так-то всё в порядке?
— В каком ещё порядке? Я вытащил посреди ночи двух несовершеннолетних школьников, любой нормальный взрослый захочет закончить всё побыстрее.
— Значит, ты можешь так легко уничтожить этого краба?
— Что за кровожадность, Арараги-кун? У тебя праздник какой? — пожал плечами Ошино, даже не обернувшись. — Тут немного другая ситуация, чем с тобой и Шинобу-тян, или Старостой-тян и той похотливой кошкой. К тому же не забывай: я пацифист. Моя философия — полнейшее ненасилие. Когда на тебя и Старосту-тян напали, пришлось побыть немного агрессивным, но сейчас-то у нас краб, и он не таков.
— Не таков...
Ну правда, если есть жертва, то разве не нужно всё рассудить небольшой агрессией?
— Я говорил? У нас встреча с богом. Они ничего не делают, они просто есть. Есть как то, что должно быть. Арараги-кун, ты же возвращаешься домой по окончанию уроков? Вот так же. Девочка сама виновата.
Не вредили, не нападали.
Не овладевали.
Думаю, жестковато говорить, что она сама виновата, но Сендзёгахара ничего на это не ответила. Может, уже приняла это, или если призадуматься, то может, просто слушает слова Ошино, не выказывая реакции.
— Так что никаких уничтожать и нападать не будет, оставь такие агрессивные мысли, Арараги-кун. Сейчас мы будем просить бога. Подобострастно.
— Просить?..
— Да. Просить.
— Если попросить, он так спокойно вернёт всё? В смысле тяжесть Сендзёгахары. Вес.
— Так сразу не скажешь, но возможно. Это ведь не прошение в храме на Новый год. Достаточно серьёзной просьбе они не станут упрямиться. Боги всегда смотрят в целом. Японским богам это особенно свойственно. Человечество для них как колония, наши личности в целом неважны. Действительно ли неважны? На самом деле пред богами мы все неотличимы, ни я, ни ты, Арараги-кун, ни девочка. Для них какого бы веса, пола или возраста не были эти три человека, все они такой же человек.
Такой же...
Не словно такой же, а такой же?
— Хм-м... это фундаментально отличается от проклятий.
— Эй, — решилась Сендзёгахара. — Этот краб... сейчас рядом?
— Да. Он здесь и везде. Однако, чтобы он снизошёл, необходим кое-какой процесс.
Мы дошли до третьего этажа.
Подошли к классу.
По всей комнате разложены симэ[20]. Все стулья и парты вынесены, а перед доской оборудован алтарь. С трёх сторон деревянные подносы с подношениями божеству, и, если оглядеть место с жертвой, не сказал бы, что тут всё подготовлено в спешке за один вечер. По четырём углам стоят свечи, тускло освещая класс.
— Ну, это как бы барьер. Кусочек храма, так сказать. Но не чтобы запереть тут кого-то. Девочка, не нужно так напрягаться.
— Да я... не напрягаюсь совсем.
— Так, значит. Ну, прекрасно.
И мы вошли в класс.
— Вы оба, опустите глаза и склоните головы.
— Э?
— Мы пред богом. Не забыли?
Мы втроём выстроились перед алтарём.
Со мной и Ханэкавой было совсем по-другому... меня охватило жуткое напряжение. То ли дело в такой церемонной атмосфере, хотя и сама эта атмосфера чувствовалась довольно странной.
Меня передёрнуло.
Всё тело напряжено.
Я не верующий, и, как и большинство моих сверстников, не отличу буддизма от синто, однако как-то даже инстинктивно это место произвело на меня впечатление.
Ситуация.
Место.
— Эй... Ошино.
— Чего тебе, Арараги-кун?
— Я тут подумал, такое место, ситуация, может, мне выйти? Чувствую, буду только мешаться.
— Не мешаешься ты тут. Сейчас всё хорошо, но всё может пойти и не по плану. И вот тогда ты, Арараги-кун, прикроешь девочку.
— Я?
— А для чего тебе ещё бессмертное тело?
— ...
Нет, хоть и звучит довольно резонно, но не думаю, чтобы именно прикрывать Сендзёгахару.
И вообще, я больше не бессмертен.
— Арараги-кун, — не теряя ни секунды, проговорила Сендзёгахара. — Ты ведь защитишь меня?
— Что за внезапный принцесса-стайл?!
— Да ладно тебе. Разве ты сам не думал покончить с собой сегодня-завтра?
— Весь образ испоганила!
Живые обычно о таком даже не шепчутся, а она выдала прямо в лицо! Начинаю задумываться, не сотворил ли я в прошлой жизни что-то ужасное, раз получаю такое злословие.
— Конечно же, не за просто так.
— Ты мне что-то дашь?
— Хочешь материального вознаграждения? Как низко. Можно без преувеличения сказать, что эти слова раскрывают всю твою жалкую сущность.
— Тогда что ты сделаешь?
— Так-так... Я не стану распространять слухи о том, что ты пытаешься одеть Флору в одежду рабыни в Dragon Quest V.
— Слыхом о таком не слыхивал!
Да и зачем вообще распространять такие слухи.
Жестокая она.
— Хотя, что ты не можешь, и так понятно, если хорошенько подумать... Это и обезьяне будет ясно, хотя в твоём случае, наверное, и собаке.
— Секундочку! У тебя лицо, будто ты ловко шутканула, но покажи хоть одно чем я похож на собаку!
— И правда, — хихикнула Сендзёгахара. — Это было бы грубо по отношению к собакам.
— Ар!
Приплести такую клишированную, не иначе как банальную фразу... Язык у неё определённо подвешен в плане брани.
— Ну ладно тогда. Такой трус должен побыстрее вернуться домой, поджав хвост, и играться со своим шокером, как обычно.
— Что за извращенские игры!
Ты ведь совсем недавно отказалась распространять про меня всякие грязные слухи.
— Такому ничтожному существу, как ты, ничего не скрыть от моего надсмотрительного ока.
— Откуда ж в твоих словах столько жути?! У тебя хоть что-то святое осталось?!
Какая-то она совершенно непостижимая.
Кстати, правильнее было бы всевидящего.
— Да, Ошино. Почему вместо меня нельзя использовать вам... Шинобу? Как тогда с Ханэкавой.
— Шинобу-тян ушла баиньки, — честно ответил Ошино.
— ...
Вампир, спящий по ночам...
Правда печально.
Ошино взял священного сакэ с подноса с подношениями и передал Сендзёгахаре.
— Э... Что это?
Сендзёгахара выглядела озадаченной.
— Алкоголь приближает к богам... Вот. Ну и поможет немного расслабиться.
— Я несовершеннолетняя...
— А напиваться и не нужно. Только глоток.
— ...
После некоторого колебания, Сендзёгахара в конце концов отпила и проглотила. Убедившись в этом, Ошино принял обратно чашечку и вернул её на место.
— Ладушки. Тогда для начала попытаемся расслабиться.
По-прежнему перед алтарём...
По-прежнему не поворачиваясь к Сендзёгахаре Ошино заговорил:
— Попытайся начать с расслабления. Это важно. Когда создашь своё место, всё станет неважным... это заключительный подход, девочка.
— Подход...
— Расслабься. Попробуй так не напрягаться. Это твоё место. Ты часть этого места. Не поднимай головы и закрой глаза, начни считать. Одни, два, три...
Вообще-то...
Мне не нужно делать это, но я невольно вместе с ними закрыл глаза и начал считать. А затем до меня дошло.
Создание атмосферы.
Не только одежда Ошино, но и эти симэ, и алтарь, и возвращение домой для омовения, всё это создавало атмосферу — можно сказать, доводило разум Сендзгахары до нужной кондиции.
Чем-то близко к внушению.
Гипнотическому внушению.
Сначала очистить её самосознание, снять насторожённость, а затем попробовать создать взаимное доверие — это же, но с совершенно другим подходом, было нужно и со мной, и с Ханэкавой. Спасутся лишь верящие, другими словами Сендзёгахаре необходимо сначала признать Ошино.
Она ведь сама сказала:
«Не могу полностью доверять Ошино-сану».
Но это недопустимо.
Этого недостаточно.
Потому что взаимное доверие важно.
Ошино не может спасти Сендзёгахару, лишь она сама спасёт себя — вот истинный смысл этих слов.
Я тайком открыл глаза.
Огляделся.
Свечи.
По углам колыхалось пламя свечей.
Ветер из окна.
Немудрено и затухнуть... ненадёжный огонь.
Но они продолжали гореть.
— Расслабилась?
— Да...
— Ладно... тогда, отвечай на вопросы. Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Девочка, как тебя зовут?
— Сендзёгахара Хитаги.
— Где ты учишься?
— Частная старшая школа Наоэцу.
— День рождения?
— Седьмого июля.
Эти скорее бессмысленные, чем бессодержательные вопросы и ответы всё продолжались.
Равнодушно.
В неизменном темпе.
Ошино по-прежнему не поворачивался к Сендзёгахаре.
Сендзёгахара стояла с закрытыми глазами и опущенной головой.
Голова опущена как в храме.
Такая тишина, что слышны наше дыхание и стук сердец.
— Любимый писатель?
— Юмэно Кюсаку[21].
— Расскажешь ошибку детства?
— Не хочу.
— Любимый композитор?
— Не люблю музыку.
— Что ты подумала, когда закончила начальную школу?
— Думала лишь, что просто перехожу в среднюю. Из одной группы в другую.
— Кто был твоей первой любовью?
— Не хочу отвечать.
— За всю твою жизнь... — тон голоса Ошино изменился. — Самое болезненное воспоминание?
— ...
Сендзёгахара мешкала с ответом.
Не не хотела отвечать, но всё равно молчала.
Думается мне, Ошино затевал всё ради именно этого вопроса.
— В чём дело? Самое болезненное воспоминание. Я спрашиваю о твоём прошлом.
— М...
Сама атмосфера не позволяла ей хранить молчание.
Она не могла отказаться.
Это состояние.
Сформированное местом.
Процесс должен продолжаться.
— Моя мать...
— Твоя мать.
— Вступила в ужасную секту.
Вступила в мошенническую новую религию.
Так она рассказывала.
Пожертвовала им всё имущество, набрала долгов, пока не довела семью до полного банкротства. Даже сейчас, в разводе, её отец продолжает работать днями и ночами, чтобы выплатить тогдашние долги.
Наверное, это самое болезненное воспоминание?
Даже более чем потеря собственного веса?
Определённо.
Без сомнений это болезненней.
Но это...
Это.
— Это ведь не всё?
— Не всё?..
— Само по себе это не имеет особого значения. По законам Японии каждый свободен в своей вере. Нет, свобода веры — это право, признанное всеми людьми. Кому твоя мать молится, кому даёт подношения, это просто вопрос методологии.
— ...
— Так что это ведь не всё? — с силой заключил Ошино. — Попробуй рассказать. Что случилось.
— «Что»... М-моя мать... из-за меня вступила в эту секту... её обманули...
— Твою мать обманули мошенники-сектанты.
Дальше?
Дальше.
Сендзёгахара сильно закусила нижнюю губу.
— О-однажды в наш дом вместе с матерью пришёл глава этой секты.
— Глава. Пришёл глава и?
— Он говорил об очищении...
— Очищение? Об очищении? Говорил об очищении, а сделал?
— Он сказал это ритуал... мне... — с болью в голосе говорила Сендзёгахара. — И... набросился на меня...
— Набросился... избил? Или в сексуальном плане?
— В сексуальном... Да, этот мужчина меня... — с борьбой продолжала Сендзёгахара. — ...попытался меня изнасиловать.
— Вот как... — спокойно кивнул Ошино.
Так вот откуда у Сендзёгахары...
Такое неестественно сильное чувство бдительности...
Её настороженность.
Всегда настороже и склонна к атакам.
Это всё объясняет.
Поэтому она так сильно отреагировала на белую робу Ошино.
Для не особо разбирающейся в этом Сендзёгахары что синто, что секта — всё едино.
— Дрянной священник...
— Если только смотреть со стороны буддизма. Существуют религии, проповедующие братоубийства. Всё относительно. Но попытался... значит, не смог?
— Я ударила его шиповкой по голове.
— Смело.
— У него изо лба потекла кровь... Он скорчился от боли.
— И ты спаслась?
— Спаслась.
— Разве это не хорошо?
— Но моя мать даже не собиралась мне помочь.
Всё так же глядя в сторону.
Сендзёгахара равнодушно.
Равнодушно отвечала.
— Даже наоборот... Она отругала меня.
— И всё?
— Нет... Я ранила их лидера... и мою маму...
— Её наказали? — закончил Ошино за неё.
Можно было догадаться и без него, однако это произвело на Сендзёгахару впечатление.
— Да, — послушно подтвердила она.
— Её дочь ранила лидера... Неудивительно.
— Да. Поэтому всё имущество: дом, землю... вплоть до долгов, мы обанкротились. Полностью... Полностью обанкротились, тем не менее наше крушение всё продолжается. Она продолжает.
— Чем твоя мама сейчас занимается?
— Не знаю.
— Наверняка знаешь.
— Наверное, всё ещё продолжает верить.
— Продолжает.
— Не учится на ошибках... как бесстыдно.
— И тебе больно?
— Больно.
— Почему больно? Разве она теперь не посторонний человек?
— Я много думаю. Если бы я тогда... если бы я не сопротивлялась, то, наверное... всего это бы не случилось.
Всё бы осталось на месте.
Осталось бы.
— Думаешь?
— Да, думаю.
— Правда так думаешь?
— Думаю...
— Тогда вот что, девочка. Твои мысли, — проговорил Ошино. — Как бы ни было тяжело, я должна нести эту ношу. Нельзя передать её кому-то другому.
— Кому-то другому...
— Не опускай глаз... Отверзни очи и гляди.
А затем...
Ошино открыл глаза.
И Сендзёгахара вслед за ним.
Свечи по углам.
Огонь заколыхался.
И тени.
Тени трёх людей заколыхались.
Туда-сюда.
Туда... сюда.
— АААААААА! — закричала Сендзёгахара.
Она приподняла лицо лишь чуть-чуть, но глаза её едва не вылезли из орбит, её затрясло... по всему телу мгновенно выступил пот.
Она паниковала.
Сендзёгахара.
— Видишь что-то? — спросил Ошино.
— В-вижу. Как и тогда... Тот же огромный краб. Вижу краба.
— Вот как. А я вот ничего не вижу, — Ошино впервые обернулся и прямо ко мне. — Арараги-кун, что-нибудь видишь?
— Не вижу...
Вижу, но только...
Мерцание свечей.
И колыхание теней.
Такого не вижу.
Не могу заметить.
— Ничего... не вижу.
— Ну так, — Ошино повернулся к Сендзёгахаре. — Ты правда видишь краба, которого нет?
— Д-да... Чётко. Вижу. Я.
— Это не мираж?
— Не мираж... он настоящий.
— Отлично. Тогда...
Ошино проследил за взглядом Сендзёгахары.
Словно там было что-то.
Словно там что-то есть.
— Тогда разве ты не должна кое-что ему сказать?
— Должна сказать...
Тогда.
Она о чём-то задумалась...
Хотя я и не думаю, что она это намеренно сделала...
Сендзёгахара подняла голову.
Должно быть, ситуация...
Место стало слишком невыносимым.
Наверное, лишь это.
Но обстоятельства стали неважны.
Людские обстоятельства.
В этот момент Сендзёгахара полетела спиной вперёд.
Летела.
Словно у неё практически нет веса, и её ноги совершенно не касались пола, с огромной скоростью она летела от алтаря по классу, пока не ударилась в доску объявлений.
Ударилась...
И не падала.
Не падала.
Словно пришпиленная.
Словно распятая.
— С-сендзёгахара!
— Нет, ну правда. Я же говорил прикрывать её, Арараги-кун. Как обычно прошляпил, когда ты нужен. Твои способности не для того, чтоб ты тут истуканом стоял, — посетовал Ошино.
Но скорость была такая, что я и глазом моргнуть не успел, что тут сделать-то.
Сендзёгахару вдавливало в доску объявлений, словно гравитация сменила свой вектор.
Её тело вгрызалось в стену.
Стена пошла трещинами, посыпалась штукатурка.
Или скорее, Сендзёгахара разрушала её.
— У-у, ууу.
Не крик, но стон.
Боли.
Но я по-прежнему ничего не видел.
Не видел ничего, кроме пришпиленной к стене Сендзёгахары. Однако Сендзёгахара определённо видела.
Краба.
Огромного краба.
Краба тяжести.
— Ну, что поделать. Какой нетерпеливый бог, мы же ещё не возвели ему молитвы. Какой добродушный парень, ну правда. У тебя тоже праздник какой?
— Э-эй, Ошино.
— Знаю, план меняется. А как ещё-то, ну, место располагает. Как по мне, с самого начала к этому шло, — с вздохом сказал Ошино и решительной и твёрдой походкой приблизился к распятой Сендзёгахаре.
Беззаботно.
А затем протянул руку.
И схватил нечто у самого лица Сендзёгахары.
Тихонько потянул.
— Вот так.
Ошино резким броском дзюдо со всей силы кинул об пол схваченное нечто. Не раздалось звука, пыль не поднялась. Однако это впечаталось так же, как Сендзёгахара, даже сильнее. А затем в мгновение ока Ошино живо придавил это ногой.
Попрал бога.
Довольно грубо.
Ни веры, ни почтения, настоящая наглость.
Пацифист, не считающийся с богами.
— ...
Я видел лишь, как Ошино разыгрывает просто немыслимую одиночную пантомиму — стоит на одной ноге, искусно сохраняя равновесие, однако Сендзёгахара ясно видела это...
Словно перед ней открывалась сцена, достойная изумления.
Перед ней открылась сцена.
Однако в этот миг пришпиленную к стене Сендзёгахару перестало поддерживать, и она тут же рухнула на пол. Но висела она не особо высоко, да и веса у Сендзёгахары нет, так что падение оказалось не особо сильным, но оно было совершенно неожиданным, и она не успела подготовиться. Сильно ударилась ногами.
— В порядке? — обратился к Сендзёгахаре Ошино, пристально глядя себе под ногу.
Разглядывал, словно приценивался.
Щурился, словно примерялся.
— Крабы, какими бы большими они не были, хотя скорее даже, чем больше, тем достаточней лишь перевернуть их, и они готовенькие. Знаешь, когда посмотришь на животных с такими плоскими телами и сверху, и сбоку, ничего, кроме как поставить на них ногу, не приходит в голову. Эй, а ты как думаешь? — вдруг обратился он ко мне. — Можем попробовать ещё раз с самого начала, но это займёт кучу времени. Как по мне, куда быстрее просто шмяк, и раздавить его.
— Быстрее... «шмяк», как звучит-то... Но разве она не всего лишь подняла на секунду лицо? А тут такое...
— Не тут такое. Этого вполне достаточно. В конце концов проблема только в отношении, если не получилось по-хорошему, остаётся только воспользоваться агрессией. Думаю, придётся всё разрешить как с демоном и кошкой. Коли слова не доходят, дойдут кулаки. Чем-то близко к политике. Ну, если я его раздавлю, то исчезнет форма проблем девочки. Лишь форма, такое полулечение всё равно, что скашивать сорняки, не выдёргивая корни. Хотя мой «напроломный» метод может и сработать...
— М-может сработать...
— К тому же, Арараги-кун, — лицо Ошино исказила жутковатая ухмылка. — Я жуть как не люблю крабов.
«Трудно есть», — добавил он.
Добавил и ногой.
Надавил ногой.
— Подождите, — раздался из-за спины Ошино голос.
Не стоит и говорить, что это была Сендзёгахара.
Потирая разбитые колени, она поднялась.
— Пожалуйста, подождите, Ошино-сан.
— Подождать...
Взгляд Ошино сместился с меня на Сендзёгахару.
Его злобная ухмылка никуда не делась.
— Подождать чего, девочка?
— Я просто испугалась, — сказала Сендзёгахара. — Я смогу. Точно смогу.
— Хм-м...
Ногу он не убрал.
По-прежнему попирал.
Но и не давил.
— Пожалуйста, дайте мне попробовать, — проговорила Сендзёгахара.
Проговорила Сендзёгахара и...
Сделала то, что я никак не ожидал от неё: встала на колени и положила руки на пол напротив того нечто, находящегося под ногой Ошино, а затем медленно и с почтением поклонилась.
Пала ниц.
Сендзёгахара Хитаги пала ниц.
Сама, никто ей об этом не говорил.
— Простите меня... — сперва извинилась она.
— И спасибо большое, — продолжила благодарностью.
— Но уже всё хорошо. Это мои чувства, мои мысли... моя память, я должна нести их. Их нельзя терять.
А затем...
— Пожалуйста. Прошу. Пожалуйста, верните мне мой вес, — просила она, словно молясь.
— Пожалуйста, верните мне мою маму.
Нога Ошино со стуком опустилась на пол.
Конечно, не из-за того, что он раздавил.
Просто оно ушло.
Хотя, если так говорить, то скорее вернулось к прежней форме, в которой одновременно есть и нет.
Возвратилось.
— Ох..
Ошино Мэмэ стоял без движения и молчал.
Даже понимая, что всё закончилось, Сендзёгахара Хитаги не меняла своей позы, она начала плакать и завывать, Арараги Коёми стоял в стороне и смотрел.
Наверное, Сендзёгахара и правда самая настоящая цундере, подумалось мне.