Моногатари (Истории чудовищ)

007

Давным-давно... Ну, на самом деле не так давно, всего-то десять лет назад. Одна супружеская пара решила порвать свои отношения. Муж и жена. Двое обручённых. Им все завидовали и не верили в их счастье, однако брак этой пары, заключённый больше десяти лет назад, длился недолго.
Не думаю, что дело в том, хорошо это или плохо.
Это обычно.
И как обычно бывает была у них маленькая дочка, и по решению спора, которое не терпело возражений, дочку забрал к себе отец.
В конечном счёте всё усугубилось настолько, что они наверняка поубивали бы друг друга, проживи ещё хотя бы год под одной крышей. Их брак подошёл скорее к краху, чем к концу, и мать под напором отца дала слово больше никогда не видеться с дочерью. С законом это не было связано.
Дала слово полупротив воли.
Но дочка задумалась.
Правда ли против воли?
Также под напором отца дав слово никогда не видеться с матерью, дочка думала — если мама так ненавидит папу, которого так любила, то не стала ли она ненавидеть и дочку? Если нет, то почему она поклялась в таком? Если полупротив воли, то что же оставшаяся половина? Но она должна спросить об этом и себя. Она тоже дала слово никогда не видеться.
Вот так.
Хоть она и её мать.
Хоть она и её дочь.
Их отношения не смогли продлиться долго.
Против воли или нет, данное слово уже не вернуть. Дочка осознала, что бесстыдно грустить лишь о себе самой, и научила её этому не кто иная, как её мать.
Забрал отец.
Сменила фамилию матери.
Но эти мысли никуда не исчезли.
Не исчезла и грусть.
Время, когда все одинаково добры.
По жестокому добры.
Прошло время, дочке уже одиннадцать лет.
Она была поражена.
Дочка больше не помнила лица своей мамы, нет, это не значит, что она не могла его вспомнить. Она с лёгкостью могла вызвать в памяти это лицо. Однако дочка уже не была уверена действительно ли оно принадлежит её маме.
С фотографиями то же самое.
На фотографиях матери, сохранённых в тайне от отца, дочка не узнавала в сфотографированной женщине свою маму.
Время.
Ни одна из этих мыслей не исчезла.
Ни одна.
Поэтому...
Дочка пошла встретиться с мамой.
Во второе воскресенье мая того года.
В День матери.
Естественно, отцу об этом она не сказала и предупредить маму заранее не смогла. Дочка ничего не знала о нынешней жизни своей мамы. И...
А если мама ненавидит её?
А если дочка помешает ей?
А может, мама и вовсе забыла о ней?
Она волновалась.
Если честно, дочка никому, даже близким друзьям, не сказала о том, что идёт встретиться с мамой, и потому в любой момент могла бросить всё и вернуться домой.
Встретиться.
Она старательно собрала волосы и до отказа заполнила любимый рюкзак тем, что напоминает о прошлом, надеясь порадовать маму. Крепко сжала в руке блокнот с адресом, чтобы не заблудиться.
Но.
Дочка не смогла дойти.
Не смогла дойти до дома своей мамы.
Что произошло?
Что случилось?
Правда, что же?
Сигнал светофора был зелёный...
— Эта дочка — я, — призналась Хачикудзи Маёй.
Нет, это скорее исповедь.
Только это пришло мне в голову, когда я глядел на её печальное лицо, готовое в любой момент разлиться слезами.
Я посмотрел на Сендзёгахару.
Выражение её лица не изменилось.
И правда никогда не выказывает эмоций.
Хотя вряд ли она ничего не чувствует сейчас.
— С тех пор... ты так и не нашла дорогу?
Хачикудзи не ответила.
Даже не посмотрела на меня.
— Тот, кто не может дойти до своей цели, мешает вернуться другому. Хоть Ошино-сан и не подтвердил это, но, возможно, это словно дух, привязанный к месту смерти. Простецкое объяснение. Дорога, по которой идёшь, и дорога, по которой возвращаешься, путь туда и путь обратно. Обход паломника. Это и есть Хачикудзи.
Заблудшая корова.
Поэтому заблудшая корова, а не заблуждающая.
Поэтому только так.
Да, странность, которая потерялась сама.
— Но улитка...
— Поэтому, — безэмоционально втолковывала Сендзёгахара. — По-видимому, она стала улиткой после смерти. Ошино-сан не говорил о духе, привязанном к месту, но он сказал «призрак». Не думаешь, что это то и значит?
— Но...
— Но думаю, она отличается от обычного призрака. Не такая, какими мы обычно представляем призраков. И от краба тоже отличается...
— Это...
Но, да... Её называют коровой, но коровой она не является, зовут улиткой, но улиткой её форма не ограничивается. Сама суть странности принята по ошибке.
Имя отражает суть.
Сущность.
«Не всё, что ты видишь, истинно, как и наоборот, не всё истинно, что ты не видишь, Арараги-кун».
Хачикудзи Маёй.
Хачикудзи потерявшаяся.
«Маёй» изначально понималось как распустившийся уток, переплетение нитей, поэтому «紕» пишется с радикалом «нить» слева, также это означает и злобу мёртвых, которым помешали упокоиться. Ну, кандзи «宵» само по себе есть «вечер», то есть время сумерек, и означает так сказать, «колдовское время», к тому же кандзи «真», добавленный спереди, становится довольно редкой приставкой, «真宵», то есть «глубокая ночь», вот так понемногу и пришли к архаизму, обозначающему два часа по полуночи, что самая ни на есть глухая ночь. Корова, улитка или же кукла... Однако это прямо как сказал Ошино...
Разве это не тоже?
— Но... ты правда не видишь Хачикудзи? Она же вот, здесь...
Я взял потупившуюся Хачикудзи за плечи и с силой поставил напротив Сендзёгахары. Хачикудзи Маёй. Прямо здесь, я коснулся её. Чувствую тепло её тела, ощущаю мягкую кожу. Если посмотреть на землю, она даже отбрасывает тень. И когда она меня укусила, было больно...
Было весело, когда мы говорили.
— Не вижу. И не слышу.
— Но ты же...
Нет.
Не было.
Сендзёгахара же сразу сказала.
«Ничего не вижу».
— Я видела только, как ты что-то бормотал перед стендом, а потом задвигался словно в пантомиме, Арараги-кун. Я совершенно не понимала, что ты делаешь.
Если бы спросила.
Да, тогда я бы всё ей объяснил. А, вот оно что, потому-то Сендзёгахара и не взяла блокнот с адресом.
Не видела ничего, что могла бы взять.
Не было его.
— Но ты могла бы сказать...
— Не могла. Просто не могу сказать. Если происходит, что ты видишь что-то, чего не вижу я, я всегда буду думать, что не так всё со мной.
— ...
Больше двух лет.
Девушка, встретившая странность, Сендзёгахара Хитаги.
С ней самой всё было не так, сама была странностью.
Такой образ мыслей пустил непомерно глубокие корни в её душе. Человек, повстречавший странность однажды, будет всю оставшуюся жизнь нести это бремя. В большей или меньшей степени, чаще — в большей. Покуда знаешь, что в этом мире существует такое, уже не можешь притвориться, будто ничего не видел, даже если всё прошло бесследно.
Поэтому.
Хоть Сендзёгахара и освободилась наконец от своей проблемы, она по-прежнему не желает думать, что с ней всё в порядке, не желает думать, что что-то не так во мне... и притворилась, что видит Хачикудзи, которую не видит.
Следовала моим словам.
Ясно...
И Сендзёгахара будто бы даже в сторону Хачикудзи не смотрела... она буквально не могла на неё посмотреть. И Хачикудзи пряталась за моей ногой, словно избегая Сендзёгахару, наверняка по той же причине...
Сендзёгахара и Хачикудзи.
Так и не сказали друг другу ни слова.
— Сендзёгахара... потому-то ты и пошла сама к Ошино...
— Потому что хотела спросить. Хотела узнать, что происходит. А когда спросила, он укорил меня или даже был поражён. Нет, наверное, он смеялся.
История действительно забавная и похожа на шутку.
Не очень смешную.
— Так значит, улитку встретил я?
Повстречал демона, а на этот раз — улитку.
Ошино тоже говорил тогда.
— Странности в форме детей, особенно маленьких девочек, похоже, обычное явление. Конечно, о таком и я знаю немного. Было в учебнике по японскому. О призраке в кимоно, строящем козни путешественникам в горах, о ребёнке, который незаметно вливается в компанию детей, незнакомых друг с другом, и по окончанию игры один из этих детей пропадает... Хотя ничего о заблудшей корове я не слышала. Знаешь, Арараги-кун. Ошино-сан сказал вот что. Чтобы встретить заблудшую корову, нужно не хотеть вернуться домой. Хотеть, может даже в некоторой степени подсознательно, но любой временами думает об этом. У всех есть проблемы дома.
— О!..
Ханэкава Цубаса.
Она тоже такая.
Воскресенье посвящает прогулкам — в доме разлад и искажение.
Она такая же, как я, или даже больше.
Поэтому Ханэкава видела Хачикудзи.
Видела, трогала, говорила.
— И странность... исполняет желание?
— Звучит, конечно, красиво, но не думаешь, что она просто пользуется человеческой слабостью? Если ты, Арараги-кун, и не хочешь возвращаться домой, это ещё не значит, что ты всерьёз так думаешь. Потому вернее будет назвать это подсознательным желанием.
— ...
— Но потому-то, Арараги-кун, справиться с заблудшей коровой просто. Он ведь сразу сказал? Если не будешь идти с ней, отделишься, всё будет хорошо. Только и всего.
Сам захотел потеряться.
Довольно логично. Если неотрывно следовать за уликой, которая никогда никуда не дойдёт, то никто не сможет вернуться домой.
На словах очень просто.
Ханэкава легко смогла выйти из парка.
Если возвращаешься, можешь вернуться.
Идёшь вслед за ней, вернуться не можешь.
Но.
Всё-таки, если человек не хочет возвращаться домой, место, куда он возвращается, никак не дом.
— Это не вредоносная и не сильная странность. Никаких травм. Он так сказал. Заблудшая корова это небольшая проделка, лёгкая загадка. Поэтому...
— Поэтому? — перебил я её.
Больше не мог это слушать.
— Что поэтому, Сендзёгахара?
— ...
— Это не так, не так, совсем не так, Сендзёгахара. Я понимаю, к чему ты ведёшь, и это бы, конечно, прекрасно окончило всю эту кутерьму, однако я хотел спросить Ошино не об этом. Спасибо большое за все эти цитаты, но я хотел узнать не это, не за этим ты ходила к Ошино, Сендзёгахара.
— Тогда за чем?..
— За этим.
Я сильнее сжал плечи Хачикудзи.
— Я хотел узнать, как её, Хачикудзи, отвести к её маме, только это. С самого начала мне нужно было только это. Мне нет дела до всяких таинственных знаний, которых никто не ведает. Эта бесполезная информация попросту забивает мозги. Важно совсем не это.
Не Арараги Коёми.
А Хачикудзи Маёй.
Я не должен остаться.
Я обязан остаться.
— Ты не понимаешь, Арараги-кун? Этот ребёнок, её здесь нет. Ни здесь, ни где-либо ещё. Хачикудзи... Хачикудзи Маёй-тян, да. Она... Она уже умерла. Потому это не нормально, она не одержима странностью, она сама странность...
— И что с того?! — крикнул я.
Крикнул прямо Сендзёгахаре.
— Тут все не нормальные!
— ...
И я, и ты, и Ханэкава Цубаса.
Ничто не вечно.
И тем не менее.
— Ой, Арараги-сан, больно.
Хачикудзи заизвивалась в хватке моих рук. Я сам не заметил как слишком сильно сжал её плечи и больно оцарапал ногтями.
Больно.
А затем она продолжила:
— Н-но, Арараги-сан. Сендзёгахара-сан сказала ведь. Я... я...
— Тихо!
Что бы она не сказала, Сендзёгахара всё равно не сможет услышать.
Слышу лишь я.
Но она даже с самого, с самого начала пыталась сказать, что она улитка, пусть и слышу лишь я.
Пыталась изо всех сил, приложила все усилия, чтобы сказать.
А после говорила и ещё.
В самом-самом начале, её первые слова.
— Ты не слышала, Сендзёгахара, поэтому я скажу тебе. Первые её слова мне, да и Ханэкаве, были достаточно неожиданными.
«Не говорите со мной».
«Ненавижу вас».
— Понимаешь, Сендзёгахара? Она не хотела, чтобы за ней кто-то шёл, и высказывала это всем, понимаешь, что она чувствует? Если кто-то пытается потрепать её по голове, она кусает руку, мне не понять этого.
Нельзя ни на кого полагаться.
Не могла сказать.
Что она сама такая.
Что в ней странность.
— И хоть мне не понять, но и она и я одинаково прочувствовали, что такое потеряться, что такое быть одному, хоть и по-разному, но прочувствовали. Чувства у нас не одинаковые, но боль одна. У меня бессмертное тело, у неё — странность. То и это. Мне плевать на улиток и потерявшихся коров, даже если она сама скажет, это не изменит ничего. Ты не видишь её, не слышишь и даже не чуешь, но именно поэтому я просто обязан проводить её до мамы.
— Я знала, что ты так скажешь.
Я чуть поостыл и понял, что не надо было так кричать на Сендзёгахару, да и наговорил всякого бреда... Однако Сендзёгахара и бровью не повела, её лицо нисколько не изменилось.
— Наконец ты показался, Арараги-кун.
— Э?..
— Я, похоже, ошибалась в тебе. Нет, не ошибалась. Я подозревала, или скорее была уверена в этом, и теперь все иллюзии рассеялись. Арараги-кун. Эй, Арараги-кун. В прошлый понедельник из-за моей оплошности я раскрылась тебе... И ты в тот же день позвал меня, Арараги-кун.
Сказал: «Могу протянуть руку».
Я окликнул Сендзёгахару.
— Если честно, мне не понять, почему ты сделал это. Ты же с этого не получил ничего. Что хорошего в моём спасении для тебя, так почему? Арараги-кун, так может ты спас меня потому, что это была я?
— ...
— Но это не так. Не совсем так. Ведь ты, Арараги-кун, просто спасаешь любого.
— Спасаю... Больно сильно сказано. Не преувеличивай. Любой бы так поступил, к тому же, как ты говорила, у меня случайно оказалась похожая проблема, и я знаком с Ошино...
— Даже если бы у тебя не было похожей проблемы, и ты не знал Ошино-сана, разве ты не поступил бы так же? По словам Ошино-сана, так бы и было.
Что он ей там наболтал?
Как обычно накидал с три короба.
— По крайней мере, не думаю, что я подошла бы и окликнула незнакомую девочку, которую только второй раз вижу перед стендом с картой.
— ...
— Когда ты долго один, начинаешь думать, что ты особенный. Когда ты один, ты не такой как остальные. Только это не так. Это смешно. За те два года, что я повстречала странность, на самом деле несколько людей всё же прознали о моей проблеме. Но в конечном счёте таким, как ты, был лишь ты, Арараги-кун.
— Ну, я это всего лишь я, как никак...
— Вот именно.
Сендзёгахара улыбнулась.
А затем, хоть, наверное, и по чистой случайности, но Сендзёгахара Хитаги посмотрела прямо на Хачикудзи Маёй.
— Последнее сообщение Ошино-сана, Арараги-кун. «Раз Арараги-кун всё равно начнёт надеяться, то я по доброте душевной так уж и быть подскажу один трюк».
— Т-трюк?
— Он правда видит всё насквозь. Ни малейшего понятия, что у этого человека в голове.
«Ну, поехали», с этим Сендзёгахара лёгким движением взобралась на велосипед. Ведёт себя будто он уже её.
— Куда?
— К Цунаде-сан, конечно. Как добропорядочные граждане, мы обязаны проводить Хачикудзи-тян. Я поведу. И ещё, Арараги-кун.
— Чего?
— I love you.
— ...
Тон нисколько не изменился.
...
Подумав пору секунд, я понял, что я, наверное, первый в Японии парень, которому призналась одноклассница на английском.
— Поздравляю, — проговорила Хачикудзи.
В любых значениях это слово тут не в тему и не к месту.