Я - Бог

Буйная фантазия или "желания"

  Следующие несколько дней прошли относительно спокойно, приближая конечную точку первой недели совместного проживания Люси и ворвавшихся в ее жизнь сожителей.

Наступил черед выходных.

Самаландр носился по комнате, радостно сметая на своем пути торшеры, полки, диваны, Хартфилию...

— Нацу! Угомонись!
Блондинка уже устала ругаться в попытках образумить съехавшего с катушек Бога, который с особым удовольствием и широкой улыбкой на губах переворачивал собственный храм вверх дном.
— Пошли играть!
Люси недоверчиво покосилась на внезапно притихшего идиота с шилом в одном месте, когда тот завис в воздухе прямо перед ее носом, расплываясь в счастливой улыбке. Зеленые глаза азартно блестели, и это был верный признак того, что перед девушкой сейчас никто иной, как «большой ребенок», с упоением ожидавший, когда его царственную задницу будут развлекать. И, конечно же, делать это должна Хартфилия, ибо синий кот мастерски игнорировал любые поползновения друга к его кошачьей персоне. Нашелся, блин, царь зверей.

Несчастная девушка, чувствующая себя какой-то мамочкой пятилетнего ребенка, сдерживая желание закатить глаза и устало застонать, приложила все силы к тому, чтобы ее голос прозвучал как можно более вкрадчиво и спокойно:
— Пока ты не наведешь порядок, я с тобой играть не буду.
— Ну, Люси!
Розоволосый ураган обидчиво смухортился, сводя брови к переносице. Картина была, как минимум, забавной, а то и милой, но Хартфилия и не думала смягчать свой настрой.

В конце концов, ей так редко выпадает возможность пожурить этого дурака по заслугам! Ведь обычное его состояния кровавого психопата, когда Саламандр внезапно вспоминал, что он, вообще-то, Бог и ему все на этом свете дозволено, никак не способствовало чтению моралей. Он ведь и разозлиться мог, а лишний раз ощущать его ярость на собственной шкуре девушке, в общем-то, не особо хотелось, а уж тем более слышать его обожаемые ласковые прозвища. Хотя, стоит заметить, что в последнее время Нацу называл Люси «милой» с вполне себе безопасной и спокойной интонацией, например, когда попросил объяснить ему очередную загадку современного общества.

***

— Милая?
Хартфилия с опаской обернулась на сидящего на полу Бога, который не отрывал сосредоточенного взгляда от экрана телевизора.

Кажется, Саламандр был абсолютно спокоен и не зол, а на смуглом лице прорезалась лишь складка сосредоточенности и концентрации.

— Что?
— Что это такое?
Люси перевела взгляд на ящик. По каналу как раз крутили последние музыкальные новинки современного мира, и Люси сразу поняла, что так изумило бессмертного рогатого сожителя.
— Это клип, — начала разъяснение блондинка, продолжая свое прерванное занятие — прекрасное и бессмысленное залипание в соцсети. — Люди пишут песни, а потом снимают клипы, соединяя музыку и изображения вместе.
— А это зачем?
Адепт повернула голову и задумчиво посмотрела на вперившийся в нее взгляд зеленых глаз. Вот тут, если честно, Люси и запнулась.

Зачем? Для чего людям нужны эти клипы? Для чего в принципе нужна музыка и все к ней прилагающееся?

Удовлетворение эстетических потребностей?

Люси задумчиво перевела взгляд на пляшущие изображения.

М-да уж. Вряд ли тверк почти голой женской задницы на весь экран хотя бы приблизительно походил на эстетическую потребность. Скорее уж, на вполне себе физиологическую.

— Я не знаю, — честно призналась блондинка под аккомпанемент поползших вверх розовых бровей. — Людям просто они нравится.
— И тебе?
Люси снова скользнула взглядом на экран.
— Не все. Этот — нет.
— Почему?
— Слишком много похоти, — лаконично ответила студентка, возвращаясь к пролистыванию ленты обновлений соцсетей в полной уверенности, что разговор закончен.
— Почему тебе не нравится похоть?

Эх, не насладиться Хартфилии благодатной тишиной! Этот розоволосый черт — слава богу, он никогда не узнает, что Люси так его обозвала — достанет ее из-под земли, пока его бесконечные вопросы не иссякнут.

— Потому что похоть — это плохо.
— Почему?
— Потому что... — Люси снова запнулась. Ну вот как он умудряется задавать такие вопросы, на которые она не в состоянии ответить?! Хотя, Бога нельзя за это винить — его понимание мира далеко от обыденного людского мировоззрения. Для него не существует границ «плохо» и «хорошо». В этом плане Саламандр действительно напоминал ребенка, которому нужно досконально объяснять азы поведения. За время знакомства с ним Люси примерно поняла, как Нацу относится к миру: есть он, а есть окружающая среда, которой нужно пользоваться. Если он что-то хочет, то он должен это взять из среды, как ребенок, берущий конфету из вазы — и Саламандру невдомек, что между конфетой и живым человеком есть масса отличий. Если ему что-то не нравится, он должен избавиться от дискомфорта, и убийство в таком случае приравнивалось к обычному чесанию зудящей кожи. Отсюда и вытекает, что Бог не видит ничего зазорного в похоти, насилии и прочих вещах, которые человечество держит в папке «аморальное», потому что это самое «аморальное» делал он, а не кто-то с ним.

Хартфилия тяжело вздохнула. Зеленые глаза также выжидающе смотрели.

— Просто потому что так принято. Похоть — это плохо.
— Но тогда зачем делать это? — Нацу недоуменно вильнул хвостом, чья кисточка многозначительно смотрела на экран телевизора, где девушка в очень откровенном купальнике облизывала кувалду.
— Потому что кому-то это нравится. Тем, кто не считает, что это неправильно.
Нацу снова вернулся взглядом к телевизору, переваривая поступившую информацию.

Он определенно не понимал людей. Что за глупое разделение на «хорошо» и «плохо», когда они и сами-то не понимают, что есть что? Зачем нужна вся эта до ужаса сложная система, в которой столько противоречий? Вот, например, Люси считает похоть чем-то плохим, но ведь для кого-то это «плохое» самое что ни на есть «хорошее»?

Поэтому люди такие слабые. Придумывают себе какие-то проблемы, а потом вязнут в них так, что и за уши не вытянуть!

И вопреки размышлениям Хартфилии, Нацу точно знал, что для него «хорошо», а что — «плохо».

Воображаемый список делился на две колонки. В левую были записаны все те вещи, которые Бог на дух не переносил, справедливо считая их худшими в мире.

Во-первых, это войны.

Да, как бы странно не звучало это из уст древнего Божества, собственными руками погубившего очень и очень много людей, войны на его взгляд были чем-то абсурдным, глупым, нелепым и ужасным.

Почему? Потому что в большинстве случаев люди понятия не имели, за что окровавленными пачками укладывались под пропитанной смертью настил земли. Нацу видел много войн, кропотливо наблюдая за развивающимися событиями, как ребенок часами разглядывает кишащий обитателями муравейник, и парень мог с уверенностью сказать, что людишки, бьющиеся бок о бок на одной стороне, зачастую с радостным улюлюканьем складывали головы за совершенно разные идеалы.

Которые, между прочим, на взгляд розоволосого, были не менее дурацкими, чем сама война.

В общем, все это действо Саламандр мог описать двумя словами: бессмысленно и расточительно.

Такие хрупкие существа, как люди, должны держаться особняком от окружающей их действительности, силясь воспроизвести потомство в забавных попытках стать хоть капельку сильнее, а не вырезать себе подобных почем зря.

Логично всплывающий саркастический голосок «кто бы говорил» Нацу быстренько заткнул, прогоняя воспоминания о недавнем желании собственноручно подарить своему железному брату огненный саркофаг. Ведь вся его Семья — бессмертна, и, как бы это ни было печально, Бог чисто физически не смог бы отправить Гажила на покой. Да и к тому же это желание как-то быстро прошло само по себе.

Все же Хартфилия — замечательное успокоительное, когда сама не выводит Нацу из равновесия и сопит под боком.

В голову невольно забрались каверзные мыслишки о его адепте и жертвоприношении, и рогатый внутренне содрогнулся.

С их последнего поцелуя — того, когда Люси плакала в коридоре, осыпая его розовую макушку человеческими ругательствами — прошло уже несколько дней.

Саламандр вдруг испугался. Хоть плачь, хоть смейся — Бог боялся собственного последователя!

Хорошо, не совсем так. Люси Нацу совершенно не боялся, наоборот, питал к ней некое странное чувство, отдаленно напоминающее то, которое Отец питал к Хэппи. Блондинку хотелось беречь, чтобы она хорошо себя чувствовала, чтобы как можно чаще была в зоне видимости и по максимуму проводила время с ним. И это хрупкое существо, которое шипело от боли, когда ударялось мизинчиком ноги об угол тумбочки, не вызывало в нем ничего, кроме какого-то приятного, эфемерного чувства.

Нацу боялся своей реакции.

Мягко говоря, то, что происходило с Богом во время жертвоприношения, Саламандр считал не совсем ненормальным.