хён!

я так долго ждал тебя, хён.

Комната, за которую Чонгука уже давно бы упекли в лечебницу для душевнобольных, была его достоянием. Его гордостью, его смертным грехом, его самыми лучшими воспоминаниями и самыми грязными мыслями. Иногда Чона тошнит от самого себя, такое случается довольно часто. Он привык. Привык, что хён всегда рядом с ним.
<tab>Смотрит на него. Смотрит из каждого угла, с потолка и дверного проёма, с каждого сантиметра стены напротив окна. Из окна он тоже смотрит. Смотрит самыми разными взглядами: взглядами, полными отчаяния и грусти, озорными огоньками счастья, нечётко проглядывающими на грязной мятой бумаге.

У Чонгука есть любимая фотография хёна. На ней хён плачет. На его лице нет эмоций, а из пустых, таких красивых и возбуждающих Чона своей чернотой и бездной, без бликов, с узким и почти до оргазма красивым изгибом века глаз, льются слёзы. Чонгук мечтает попробовать их на вкус.

Пройдя немного по шелестящему от множества обрывков газет и исписанной мятой бумаги, полу, местами неприятно поскрипывающему, парню попадается на глаза потертая и уже запылившаяся толстая тетрадь. В ней Гук любит писать. Писать письма, которые он навсегда оставит черновиками. Письма, которые так и останутся без адресата. Чон не возьмёт её. Не сегодня.

— Хён… Мой дорогой хён, — на последнем слове голос Гука немного подрагивает, — я так долго ждал тебя… — смотрит уже покрасневшими от нежеланного и чересчур эмоционального припадка глазами на пожелтевшее фото.

Утерев влажные и напряжённые щёки своим, уже изрядно загрязнившимся от ярко-алых поблёскивающих пятен, кристально белым рукавом рубашки, Чон опускается на колени:

— Хён, ну неужели ты совсем не видишь, — Чонгук уже не может сдержать накатившие слёзы. Уже больше не хочет, отчего его голос срывается, выделяя последние несколько слогов. — Неужели, — нервно улыбается, сжимая в руках, на которых уже выступали напрягшиеся вены, и без того мятую плотную выцветшую бумагу, — ты совсем ничего не помнишь?

Повисло терпкое молчание, растворяющее Гука. Растворяющее всю его печаль, словно спиртом грязь в кровоточащей ране, причиняя боль. Парню это нравилось.

— Хён, ты снова увидишь тот летний день. И ту цикаду, которую я поймал для тебя. Я обещаю, ты снова увидишь меня, хён. Я обещаю.

С облегчением выдохнув, парень ещё с минуту оставался неподвижно, сидя на коленях, боль от которых была ноющей и раздражающей каждый нерв, рассматривать фотографию.