хён!

кошки-мышки.

Запись

Писать трудно. Руки болят после вчерашнего. Порезы получились такими красивыми, мне нравится. Один получился глубже, чем остальные. Левая рука болит сильнее.

Мне так приятно. У мамы больше не осталось бинтов; она выкинула использованные окровавленные лоскуты. Я попросил её оставить мне немного, но она, кажется, меня не услышала. Ладно, я потом ей напомню.

Снова приходил какой-то мужчина. Он не был похож на предыдущих. Новый? Не удивляет, но очень раздражает. С каждым новым гостем остаётся всё меньше бинтов и лезвий, а мама всё больше молчит, вырезая на своём теле новые узоры. Красиво.

Под рёбрами ноет. Не люблю школу.

Конец записи

Шум от миллиардов маленьких, блестящих, словно маленькие осколки стекла, капель дождя, каждую секунду одновременно разбиваясь о мокрый, серый асфальт, позволяют Юнги отвлечься от давящей боли, нарастающей с каждым ударом.

Кроссовки, заляпанные чёрными пятнами влажной пыли, надетые на полную ногу, с силой впечатываются в живот, рёбра, топчутся по худым, бессильно-бледным рукам Мина, пытаясь пригвоздить его к скользкому дорожному покрытию. Он жмурит глаза, разглядывая во тьме разноцветные пятна боли, раздающиеся по всему телу сильными нервными импульсами.

В ушах звенит слишком сильно, чтобы даже пытаться выделить среди всеобщего хаоса едкие отрывистые фразы, выкрикиваемые множеством голосов, своим мерзким тоном отнимая всяческое желание слышать вовсе.

Юнги молчит всё так же, как и во все предыдущие разы, тихо всхлипывая, сдерживая солёную жидкость, невольно выделяющуюся из глаз, попутно глотая кровь из разбитых губ. Больно. Очень больно, но кричать нельзя. Порезы всё ещё не заживают. Это хорошо. Юнги потерпит ещё немного. А потом ещё и ещё. Им скоро надоест избивать его. Трупы бить неинтересно.

— Эй! Я всё расскажу воспитателю, если вы не прекратите! — звонкий голос, дрожащий то ли от страха и напряжения, то ли от холодных, пронизывающих до костей капель осеннего дождя, разрезал помутневший от беспорядочных мыслей рассудок Юнги, заставляя замереть.

Замахнувшаяся для очередного удара под дых нога толстого громилы тоже дрогнула, а его противное, засаленное, расплывшееся лицо исказилось в презрительной улыбке. Кто-то из его дружков противно зашипел: