Кто сверху?

Глава 17. Разрушенная Игра

Когда я тебя узнал — испугался. Я испугался, милая, что весь этот огромный Мир способен ранить тебя. Я испугался, девочка, что будет миг, когда тебя не будет рядом.

***

Тихо прикрывать за собой дверь, удостоверившись, что ты надёжно спишь, что укутана в одеяле, в комфорте посапываешь, обняв подушку ногами. Я уверен, что ты хмуришься, будто понимая, что это не я. В бессознательных попытках найти родное тепло. Моё тепло. И это для меня нечто большее, чем честность, нечто тоньше, чем откровение, нечто интимнее, чем ночное буйство наших тел.

«Любимая» — единственный синоним твоего имени на моих губах. Самая нежная, умная, добрая, самая моя. Нужная. Любая. Злая или спокойная, грустная или смешная, тихая и дрянная. Неважно, какая. Навсегда единственная. Закрыть глаза, вместо со щелчком замка, еще минуты две постоять, уверившись — спишь.

Ким — ты чудовищный шмат моей души. Ты — хранитель моего сердца. Ты то, что способно меня убить. Убить без права на спасение.

Спускаться на лифте, вслушиваясь в тиканье часов, цоканье пройденных этажей, громыхание сердца. Спуститься, миновать тихий подъезд, чтобы через минуту гнать по мегаполису на одну из самых судьбоносных встреч своей жизни. Вдавливать педаль газа в пол, срываясь резкими движениями на коробку передач, проскакивая на мигающий зелёный. Закурить в салоне, зубами вгрызаясь в фильтр.

Моя маленькая Джен. Почему ты? Почему? Я не могу ответить себе на вопрос, один, чётко поставленный, порядком раздражающий. Почему ради тебя я готов на всё. Человек, который не верил в любовь, человек, который искренне ненавидел сравнение парадоксальных «женщина» и «верность». Который действительно смеялся в лицо «счастливых пар». Почему? Почему мне срывает крышу, когда я представляю тебя, лишь представляю в чужих объятиях. В чужих руках, руках, которые точно переломаю. Почему же ты, дурочка, сказала «да»? Почему не подумала? Я же тебя, глупую, теперь не отпущу. Никогда. Почему же я так хочу мальчика-сорванца с твоим несносным характером и девочку — такую же, чтобы я, как те ревнивые отцы, пугал всех, кто посмел бы даже взглянуть на дочь. Чтобы с хитрым прищуром синих, васильковых глаз?

— Мистер Ким, доброе утро, кофе? — собственный офис встречает меня с лёгким холодом, с нескрытым отчуждением, будто всё, чем я дорожил, стало каким-то второстепенным. Несомненно стало. Необратимо. Я встретил свободу в объятиях той, которая сейчас спит, тихо сопя, и мне до скрежета зубов не хочется в эту клетку. Ким, ты боролся за тюрьму, отстаивал заточение. Таково было твоё стремление, и что сейчас? М? Что сейчас?