Чёрная пыль

Глава 15

— Идём, малыш.  — Что?.. Куда...  — Идём-идём.  — С... Серёжа?  — Быстрее, у нас мало времени. Я не знаю, как долго ещё смогу говорить с тобой.  — Где мы?..  — Мы в Зоне. Сейчас ты увидишь.  — Это всё... по-настоящему?  — Почти. Быстрее, Антош. Возьми меня за руку.  — Что значит «почти»? Серёж... Почему «почти»...  Он почувствовал, что его начало накрывать. Слова несвязным потоком полились сами собой.  — Почему «почти», Серёж? Пожалуйста, не оставляй меня, я не смогу, я больше не смогу, я не смогу так...  — Антош...  — Скажи, что не уйдёшь, пожалуйста, не уходи больше...  Он задыхался.  — Тише, тише, маленький, всё, всё. Дай мне руку, нам нужно торопиться. Слышишь? Иди ко мне.  Его пальцев легко коснулось что-то тёплое и невесомое.  — Вот так. Чувствуешь? Я здесь. А теперь пойдём.  — Куда? — непонимающе пролепетал Антон, не двигаясь с места. — Ты же... снишься мне? Это сон, да? Лучше скажи сразу, потому что я... я...  В его голосе вновь зазвучала нарастающая паника. Он зажмурился.  — Послушай. Посмотри на меня. Посмотри на меня, Антон.  Тепло дотронулось до его щёк.   — Эй, — ласково шепнул Серёжа, — посмотри.  Антон медленно, неуверенно открыл глаза и увидел — он увидел его, увидел прямо перед собой его лицо, за чёртов невыносимый год уже почти смазавшееся в воспоминаниях, а теперь такое живое, такое настоящее — такое родное.  Воздуха резко стало не хватать.  — Серёжа... — прошептал он, не в силах поверить. — Это правда ты...  Глаза обожгло слезами. Он сморгнул их, а потом осторожно протянул ладонь, чтобы коснуться полупрозрачного силуэта, — и до смерти боясь, что пальцы просто пройдут сквозь дымку, боясь, что всё рассеется, что всё это не по-настоящему.   Рука приблизилась к щеке — и легла на тёплую кожу.  — Серёж... Господи...  В одно движение он притянул его к себе и отчаянно сжал в объятиях. Пальцы зарылись в волосы на затылке. Он глубоко вдохнул и почувствовал родной, почти забытый запах.  — Пожалуйста, скажи, что это не сон.  Вместо ответа Серёжа прижался губами к его виску — еле ощутимо, лёгким колыханием ветра.  — Я не смогу долго быть таким, — шёпотом заговорил он. — Нам надо торопиться. Я попросил Руслана, он помог мне, я попросил его привести вас ко мне. Я не мог прийти сам, связь совсем слабая, она рушится.  — Что всё это значит? Серёж, я не понимаю...  — Сейчас поймёшь. Я покажу.  Он потянул его за собой. Антон наконец огляделся — и с удивлением узнал ту самую чащу, где они остались с Арсением. Он машинально обернулся, ожидая увидеть двух спящих рядом людей — но позади никого не оказалось.  — Антош, — позвал его Серёжа, — смотри внимательно, хорошо? Тебе надо запомнить.  Антон не успел отреагировать — и в следующую секунду пространство вокруг замелькало — деревья, поля, редкие здания, небо — всё смазалось беспорядочным калейдоскопом, как будто они неслись на огромной скорости. Антон смотрел по сторонам, едва улавливая какие-то детали, но стараясь запомнить изо всех сил — ведь Серёжа сказал, что так нужно.  Километры — сколько их, чёрт возьми, Антон даже, кажется, не успел моргнуть — пролетели в один миг. Они с Серёжей вдруг замерли и очутились посреди поля, поросшего молодой, сочно-зелёной травой; Антон никогда прежде не видел в Зоне такой яркой травы.  А потом он заметил его — свечение в самом центре, откуда-то из-под земли. Голубоватое, мягкое, почти как те короткие всполохи, которые он уже видел, только ярче. Догадка, слабо трепыхавшаяся всё это время где-то на краю сознания, сейчас окрепла окончательно, стала осязаемой.  — Это был ты. Тогда, в поле и возле института, это был ты.  — Пойдём поближе.  Они не подошли — как будто подплыли к свечению, и Антон увидел воду, прозрачную, слепящую своей чистотой, обрамлённую россыпью ровных, чёрных камней.  — Мы с ним связаны, — сказал Серёжа, и Антон почувствовал, как по их переплетённым пальцам заструилось тепло: Серёжина рука словно враз стала крепче — и реальнее. — Я так хотел увидеть тебя... что, кажется, не смог без этого спокойно умереть.   Он смотрел вниз, на поток Ручья, мирно переливавшийся кристальной прохладой.   — Ты не должен был приезжать сюда, Антош. Ты не должен был ехать за мной. Я бы ни за что не позволил тебе искать меня здесь. Я не мог допустить, чтобы...  Он вдруг запнулся, но Антон неожиданно даже для самого себя договорил за него:   — Чтобы я не успел.   Серёжа не ответил — лишь сильнее стиснул руку Антона, всё ещё не поднимая глаз. И в этом молчании была вся их горечь — общая, одна на двоих. Горечь, которую им больше не с кем было разделить и которую теперь они ощущали физически — друг в друге.  — Ручей дал мне время. И я ходил, ходил, ходил. Везде, где позволяла связь. Тебя искал, знал же, что всё равно приедешь, дурёха.  Это прозвучало так тепло, как умел говорить только Серёжа, и Антону на мгновение показалось, будто они снова очутились в солнечном Владикавказе, в родной казарме — сидя друг напротив друга, со смехом вспоминая очередной прошедший день и строя планы — безусловно, наполеоновские — на будущий.  — Сколько... — с трудом произнёс он, — у нас времени?  Серёжа вновь промолчал. А затем вдруг обернулся к Антону и, оказавшись совсем близко, заглянул ему в глаза.  — Есть кое-что важное, что ты должен знать. Послушай внимательно, хорошо? Запомни это.  Он смотрел серьёзно как никогда, и Антон замер под этим взглядом, окончательно растеряв все слова.  — Его спасти надо, Тош. Он тебя ждал всё это время, сам даже не знал ещё, но ждал. Ты ему нужен. А он тебе. Вы теперь вдвоём. Понимаешь меня? Возьмите камни и уходите отсюда как можно скорее, пока они не перестанут работать. Вам больше незачем здесь оставаться. — Он помолчал немного и добавил тише: — Мне Руслан говорил... «Сталкер — как сапёр, ошибается один раз». Я ошибся. Я очень сильно ошибся, Антош, и... погубил столько жизней. Пусть хотя бы две получится спасти.  Карие глаза, большие и мягко-ласковые, как у лани, были переполнены сожалением — и надеждой. Всегда — надеждой. Антон заглядывал в эти глаза, совсем такие же, какими он их помнил, — и больше всего на свете боялся теперь, что видит их в последний раз.  — А после? — едва слышно выговорил он. — Что будет после, Серёж? Ты... исчезнешь?  — Я не знаю, милый. — Серёжа улыбнулся светлой, грустной улыбкой. — Всё, что я знаю, это что ты сейчас здесь, со мной.  Он коснулся пальцами его щеки и задержал так руку, нежно поглаживая. Они долго смотрели друг на друга без слов.  — Можно попросить тебя кое о чём? — спросил Серёжа.  — Да... Да, господи, конечно. Что угодно, ты ведь знаешь.  — Я к Даше не смогу прийти. Приди ты, хорошо?  Он сказал это так спокойно, так легко, будто принял свою судьбу до конца, будто научился существовать в этой безвозвратности — и теперь пытался уберечь Антона от горечи собственных слов. Но этим спокойствием, этим смирением хлестануло ещё сильнее: губы Антона задрожали, перед глазами вновь помутнело. Он кивнул через силу.  — Только не бойся ничего, — прошептал Серёжа. — Он тебя защитит. С ним ты в безопасности. А сейчас... нам пора.  Антон вздрогнул и, мотнув головой, беспомощно прошептал:  — Нет...  — Дай мне руку.  Рассеянно глядя перед собой, он протянул ладонь, и Серёжа бережно приложил её к своей груди.  — Чувствуешь?  Под ладонью ровно, часто — живо — билось сердце.  — Скажи то, что я хочу сказать тебе, — попросил Серёжа. — Ты знаешь. Скажи.  Он смотрел на Серёжу, и полупрозрачное лицо расплывалось от слёз, застилавших глаза жгучей пеленой.  — «Я люблю тебя».  — Я тоже тебя люблю, — выдохнул Серёжа.  А потом исчез.   ***
   Малой резко подорвался с земли.  — Это он попросил Белого!  Арсений тут же подскочил за ним, сонный, ещё ничего не понимающий, — они снова уснули, и сейчас было далеко за полдень.  — Я видел его! — Антон, взъерошенный и задыхающийся, часто заморгал глазами, словно сам не верил в произошедшее. — Арс, я его видел...  — Что случилось?.. Кого? — хриплым голосом спросил Арсений.  Антон схватился за голову и с досадой зарычал, сильно сжав виски, как будто пытаясь унять вихрь беспокойных мыслей.   — Блядь, это звучит как бред сумасшедшего, я знаю, но я его видел. Серёжу. Он мне приснился, и...  Волнение так захлестнуло его, что он не успевал дышать.  — Я не знаю, что это было, может, видение, не знаю... — сбивчиво и торопливо заговорил он. — Но это он попросил Белого привести нас к институту. Он... был как живой, то есть прямо... Прямо живой, совсем рядом, Арс, он говорил со мной, он... Это было как будто по-настоящему, он держал меня за руку, и я чувствовал... Он сказал, что нам нужно уходить, что я должен...  Антон вдруг запнулся, оборвав себя на полуслове, и короткое «спасти тебя» застряло где-то в горле. Арсений непонимающе прищурился.  — Что?  Антон открыл рот, не решаясь договорить, и вместо этого произнёс:  — Он... показал мне дорогу. Как идти к Ручью.  Арсений мигом подтянулся к Малому и сел прямо перед ним, ошеломлённо распахнув глаза.  — Арс, клянусь, это был не просто сон.  Граф рассеянно кивнул, как будто ни на секунду не сомневался в правдивости слов Антона, но вид у него был совершенно ошарашенный.  — Вау, — выдохнул он. — Это всё... вау. Охренеть. То есть... В смысле как... показал? Прямо показал?  — Ага. Всё было очень быстро, но я вроде запомнил. Это... недалеко отсюда. Если выдвинемся сейчас, то успеем ещё засветло.  Арсений неуверенно взглянул на Малого, и тот сразу осёкся.  — В чём дело? — Антон нахмурился. — Мы разве не торопимся?  — Не... то чтобы очень, — уклончиво ответил Арсений.  — В смысле...  Повисла неожиданная, гнетущая пауза. Арсений продолжал смотреть нечитаемым взглядом, и у Антона от этого взгляда по спине пробежал холодок. Он вдруг ощутил, как будто его мгновенно отнесло на много дней назад, когда ясно-голубые глаза были совсем ещё незнакомыми и скрывали за своей напускной ясностью столько тайн, что Антон никогда бы не купился на эту обманку в другой раз, но тогда всё случилось иначе и вопреки всем правилам; ледяная прохлада почему-то манила и гипнотизировала, заставляла безоговорочно верить — чему именно — Антон сам даже не знал. Он просто верил. И ни черта не понимал.  Потому что с Арсением — да, с ним всё было ебануто.  — Арс... Мне нужно спросить у тебя кое-что, — произнёс Антон осторожно и с трудом сглотнул: во рту вдруг пересохло. — Пожалуйста. Хотя бы на этот раз не...  — Спроси.   Голос Арсения прозвучал тихо, но уверенно, и Антон почувствовал ясно, чётко — вот оно. Сейчас. Они были одни, и ни Серёга, ни мутанты, ни треклятые аномалии не могли теперь прервать этот разговор.  — Почему ты пришёл в Зону?  — Потому что... — ответил Арсений, не отводя немигающий, потемневший взгляд, — я должен был здесь умереть.  Слова тяжёлым обухом шибанули куда-то в самую грудину.  — Что?.. — севшим голосом переспросил Антон и мотнул головой, словно Арсений сказал абсолютную бессмыслицу.  Тот мрачно посмотрел на него и опустил голову, начав неосознанно покусывать губу.  — Это долгая история.  — Мы... блядь, не торопимся, — сказал Антон, своим убийственным тоном давая понять, что на этот раз Арсению придётся выложить всё как есть. Может, это было жестоко, неправильно и нечестно, но по-другому он теперь не мог — потому что знал, что это нужно не только ему — им обоим.  Арсений еле заметно кивнул и медленно привалился спиной к дереву.  — Ладно, — ответил он — в точности как в первый раз, ещё тогда, дома у Армяна. — Ладно. Блядь, даже не знаю, с чего начать...  — Врёшь, — твёрдо и неожиданно холодно произнёс Антон, и Арсений поднял на него удивлённые глаза. — Ты знаешь. Кто она такая?  Этот холод был необходим: иначе могло не получиться. Антон больше не собирался давать шанс передумать — ни ему, ни себе.  — Кто такая Ася?  — Она... Ася — моя пациентка.   Арсений вдруг судорожно выдохнул, как будто не мог поверить, что сказал это.  — Её, — заговорил он чуть смелее, — привезли с патологией. Страшное дело, но, вообще, ничего необычного, среди рождённых в девяностые это была распространённая вещь. Мы таких детей называли чернобыльскими. Её отец был среди тех, кого отправили ликвидировать первичные последствия аварии. Сразу, в апреле восемьдесят шестого. И вроде бы ничего, хоть и дозу словил приличную, но сам жив-здоров остался, ни лучевой болезни, ни опухолей.   Арсений замолчал, грустно глядя вниз, и провёл пальцами по волосам.  — А потом Ася родилась через девять лет. Мать... умерла при родах. И Ася одна осталась с отцом. Ей поставили диагноз: врождённый порок сердца. Веришь-нет, Шаст, но для чернобыльских детей — весьма невинная вещь, потому что в онкологическое отделение их просто толпами везли, и вот это было... по-настоящему жутко.  Он с тоской покачал головой, и Антону невольно представились прикованные к кроватям, истощённые дети с огромными, напуганными глазами и худенькими ручками, оплетёнными паутиной трубок от капельниц.  — А с пороком сердца, — продолжил Арсений, — можно хоть всю жизнь прожить и даже не узнать о нём. Иногда. Иногда — нет. Асе не повезло, симптомы начали проявляться ещё с младенчества. А детям с такими патологиями трудно живётся, вечные боли в груди, проблемы с дыханием. Не побегаешь даже толком, не попрыгаешь, приступ может случиться в любой момент буквально в любой. Но Ася... Она вот как-то жила себе... беззаботно, что ли. Не знаю, она просто... светлая какая-то была. Улыбалась, хотя особо, ну, нечему было. Но эти дети — они же всегда находят, чему улыбаться, да?  Он сам улыбнулся, но совсем слабо, коротко.  — Она наблюдалась у нас какое-то время, и мы с ней сдружились. Не очень-то профессионально дружить с пациентами, но дети — это другое, Шаст, с ними нельзя иначе, они ведь мир делят очень просто: есть друзья, а есть не-друзья. Меня она сразу, — он тихо усмехнулся, и улыбка застыла на его губах, — отнесла в первую категорию. И как тут сопротивляться, она... просто обезоруживала с первой секунды, и... Блин, я... Я, может, странный, и мужики нормальные меня не поняли бы, но я вообще всегда дочку хотел, и знаешь...  Он вновь замолчал, а потом вдруг судорожно вздохнул и уткнулся лицом в ладони.  — Блядь...  Антон осторожно, в молчаливой поддержке дотронулся пальцами до его колена, сжал легонько.  — У неё был дефект межжелудочковой перегородки, — снова заговорил Арсений, и видно было, что слова давались ему с трудом. — Это когда... дыра в сердце там, где её не должно быть. Если дефект маленький — ничего страшного, может буквально в любой. Но Ася... Она вот как-то жила себе... беззаботно, что ли. Не знаю, она просто... светлая какая-то была. Улыбалась, хотя особо, ну, нечему было. Но эти дети — они же всегда находят, чему улыбаться, да?  Он сам улыбнулся, но совсем слабо, коротко.  — Она наблюдалась у нас какое-то время, и мы с ней сдружились. Не очень-то профессионально дружить с пациентами, но дети — это другое, Шаст, с ними нельзя иначе, они ведь мир делят очень просто: есть друзья, а есть не-друзья. Меня она сразу, — он тихо усмехнулся, и улыбка застыла на его губах, — отнесла в первую категорию. И как тут сопротивляться, она... просто обезоруживала с первой секунды, и... Блин, я... Я, может, странный, и мужики нормальные меня не поняли бы, но я вообще всегда дочку хотел, и знаешь...  Он вновь замолчал, а потом вдруг судорожно вздохнул и уткнулся лицом в ладони.  — Блядь...  Антон осторожно, в молчаливой поддержке дотронулся пальцами до его колена, сжал легонько.  — У неё был дефект межжелудочковой перегородки, — снова заговорил Арсений, и видно было, что слова давались ему с трудом. — Это когда... дыра в сердце там, где её не должно быть. Если дефект маленький — ничего страшного, может зарасти. В сердце Аси дефект был большой. В таких случаях операцию делают сразу после рождения, и ей сделали в Киеве ещё, но... хуёво сделали, Тох. Хуёво. Не закрыли до конца. Но вроде всё обошлось, и решили не трогать, пока не подрастёт. И она росла, она настоящим молодцом была, солнышко такое. Владимир, отец её, приободрился даже. Решил в Питер с ней переехать. Встали на учёт в нашей областной. А потом... ей стало хуже. Ненамного, но всё могло измениться очень резко и, как ты понимаешь, не в лучшую сторону, с сердечными патологиями это всегда просто как по щелчку пальцев случается. Я предложил повторную операцию — поставить заплатку, сработать на опережение. Обычно хирурги тянут до последнего, у нас политика такая: если можно избежать операции, её нужно избежать. И это, разумеется, правильно, но мы тоже тянули, как мне казалось, достаточно. Тут пятьдесят на пятьдесят, никогда не угадаешь, либо делать сейчас — либо очнуться, когда уже поздно. Владимир не хотел, это был риск, сильный риск. Но ей становилось хуже, так что... Я уговорил его, и...  Арсений вновь устало провёл рукой по лицу и так и остался сидеть — прикрыв глаза ладонью.  — Не получилось.  Он опустил руку, и Антон увидел абсолютно безжизненный, пугающе пустой взгляд, от которого внутри всё разом упало куда-то вниз.  — После начался настоящий ад. Я даже не думал, что всё так будет. Пациенты умирают... часто, от этого никуда не деться, и с этим приходится как-то жить. Но с ней... всё было по-другому. Я как будто с катушек съехал, и моя жена... Она не выдерживала, у нас начались проблемы ещё тогда. А потом... пришёл Владимир. Как будто из ниоткуда появился. Начал угрожать мне. И даже не судом, не лишением лицензии. Он сказал, что доберётся до всех моих родных. И это были не простые угрозы, Шаст, врачам, блядь, на своём веку столько проклятий приходится выслушивать, но тут... Это было что-то по-настоящему страшное. Он звонил по ночам. Мы сменили номер, но он каким-то образом узнал его. Я уволился. Я не знал, что делать, и Алёна уже на грани была. Я уговаривал её уехать, но она... подала на развод. А потом действительно уехала. Я её не винил, ей было страшно, и я... совсем тогда крышей двинулся. Ночами, блядь, не спал, под дверью караулил, всё думал, что он сейчас придёт за мной. Но ничего не происходило, и... В какой-то момент мне вдруг стало так всё равно. Я просто устал от всего. Вымотался настолько, что... Не знаю. Просто было плевать. И в один день решил окончательно, на полном серьёзе: да нет, это какая-то бредятина, он мне ничего не сделает. А даже если и сделает, то... плевать. В ту ночь я впервые за полгода спал спокойно. Так крепко, Шаст, как, наверное, даже дети не спят. И... — Арсений сглотнул подступивший к горлу ком, — он пришёл. Не один. Их было четверо. Они взломали дверь, скрутили меня. Вырубили, затолкали в машину. В багажник, блядь, Шаст... И увезли. Я когда очнулся по дороге, думал — всё, щас закопают где-то в Ленобласти, и никто меня не найдёт никогда. Помню, почему-то за маму тогда переживал больше всего. Что, мол... сына похоронит, постареет раньше времени, красоту свою испортит. — Арсений усмехнулся. — Но они... Не знаю, Владимиру, наверное, казалось недостаточным просто убить меня. И они приехали... сюда. Договорились с вояками, кордон прошли, выбросили меня из тачки через сто метров. Владимир мне ствол дал с одной пулей. Сказал...  Арсений замолчал на несколько секунд, бессмысленно уставившись в одну точку и будто припоминая слова, а затем бесцветно произнёс:   — «Не ошибись второй раз». И уехал. Нихуёвое такое наказаньице, да?  Он наконец посмотрел на Антона и вдруг невесело рассмеялся. Антон глядел на него широко раскрытыми глазами, на его болезненную, полную горечи улыбку, на опустевший, тусклый взгляд — и не мог выговорить ни слова.  — И я сидел, блядь, один, прям на голой земле этой проклятой. Позади — кордон с вояками, которые гасят всё, что движется. Впереди — Зона. В руках у меня — пушка ровно на один выстрел. И я уже после долго жалел, что всё-таки неправильный выбор тогда сделал, но в тот момент... решил, назло, блин, жить буду. Так устал распоряжаться судьбами, что даже со своей разбираться не захотел. Ну и... побрёл вперёд. В Зону. И метров через пятьсот, это пиздец какой-то, знаю, но... меня Армян подобрал. Спас, в общем. Представляешь, вот так просто... Приютил у себя, снарягой поделился. Выживать научил. Говорю ж, добрый он, теперь-то понимаешь? — Арсений еле заметно улыбнулся от воспоминаний, но его потеплевший взгляд снова потух через мгновение. — Только не знаю, чем я заслужил эту доброту.   Он с какой-то виноватой злостью поджал губы и снова уставился вниз.  — А потом она ко мне... приходить стала. Во снах. Сначала — каждую ночь. Потом реже. Перед выбросами чаще. Чёртов год прошёл, и, блядь... Иногда мне кажется, что я давно уже крышечкой поехал, и назад дороги нет. Но... не может же так до конца быть, а, Шаст? — В его усталых, совсем посеревших глазах вдруг промелькнул слабый отблеск надежды. — Должно же быть что-то... Может, хоть там... она меня...   — Отпустит? — договорил за него Антон, и собственный голос после долгого молчания показался ему словно чужим.  Арсений не ответил; он лишь прислонился затылком к дереву и закрыл глаза. Антон смотрел на его бледное, измотанное лицо, на аккуратную, но слишком глубокую складку между бровей, на еле подрагивающий от дыхания кадык — смотрел и задыхался от едкого чувства несправедливости, с которой жизнь распоряжается чужими судьбами. Потому что всё это — слишком много для одного человека. Не самого плохого на свете. Обычного. Хорошего. Его Арсения.  — Ты... никогда не пытался убежать? Отсюда, Арс.  — Пытался. Несколько раз. Но, как видишь... Однажды даже почти получилось, но у самого кордона слепые псы привязались, шум подняли, ну и... вояки их заметили. Как я ноги тогда унёс, до сих пор не понимаю. — Арсений рвано вздохнул, а затем добавил чуть тише: — Ощущение было... как будто держала она меня здесь.  Антон не стал уточнять, кого Арсений имел в виду, Зону — или призрака своего прошлого. Будто прочитав его мысли, Арсений вдруг добавил:  — Но я в итоге... смирился. Подумал — ну сдохну тут, и ладно. Заберёт она меня к себе, хоть прощения попрошу.  — Ты не... умрёшь. Даже не надейся, — серьёзно сказал Антон. — Я тебе не позволю, окей?   Он протянул руку и, мягко коснувшись щеки Арсения, задержал ладонь — всего на пару секунд, но в этом коротком касании было всё: теплота, принятие, благодарность за честность. Напоминание о том, что Арсений был не один. Они оба теперь были не одни.   *  Вечернее небо вновь утопало в кроваво-гранатовых лучах заходящего, уже по-осеннему неприветливого солнца. Они успели пройти гораздо меньше, чем рассчитывали: из-за аномалий, которые, как лишай, покрывали каждый чёртов метр пространства, пришлось несколько раз отклониться от маршрута и навернуть большие, бесполезные круги по периметру болот. Антон волновался, что мог сбиться с дороги, перепутать — потому что деревья и поля выглядели почти наштампованно-одинаково и казались унылой издёвкой природы; да и в конце концов, это была чёртова Зона, и обрывочные воспоминания из полубредового сна вряд ли могли сойти за надёжный навигатор. Но Арсений Малого всячески подбадривал и вообще вёл себя на удивление собранно — может, потому что старался или думал, что старается, сохранять бодрость за двоих — как всегда, с трогательной самоотдачей и не колеблясь ни секунды.  Эта его черта очаровала Антона с первой же минуты, как только он распознал её в Арсении среди пестроты его странностей, — и это так ему шло, это было чем-то неотделимым от его жизни и совершенно правильным, чем-то, от чего всегда вскользь, незаметно, но безоговорочно — на душе становилось чуть теплее.  Просто Арсений был везде, и это проявлялось в мелочах. Он окутывал заботой и присутствием, когда это было нужнее всего, потому что каким-то образом чувствовал — только ли Антона или же вообще людей в целом — Антон не знал, но это не имело никакого значения.   Просто Арсений умел быть рядом.  — Дай. — Он протянул ладонь и приглашающе пошевелил пальцами, чтобы Антон ухватился за них.  Они долго шли молча, и Малой сам не заметил, как, вновь погрузившись в тяжёлые мысли, почти перестал следить за дорогой, — зато заметил Арсений.  — У меня рука мокрая.  Граф закатил глаза и сам переплёл их пальцы.  — Да похуй так-то.  — Ну фу, Арс, — скривился Антон, смешно высунув язык, и они оба фыркнули. — Только об меня её потом не...  — Стой, — вдруг сказал Арсений, резко затормозив и уставившись куда-то в кусты. — Что там?   Отпустив руку Антона, он подошёл ближе и наклонился, пытаясь разглядеть что-то в густой, грубой траве. Антон заглянул ему через плечо и ахнул от удивления.  — Это же... «Мамины бусы»!  — Ага, — с завороженной улыбкой сказал Арсений. — Обалдеть.  — Просто, значит...  — Лежат тут.  — Никому не нужные.  — Ничейные абсолютно. — Арсений с картинным негодованием покачал головой, и Антон, глядя на его непробиваемую актёрскую игру, наконец расхохотался.  Арсений поднял артефакт и осторожно протёр его от пыли. «Мамины бусы» еле уловимо переливались нежным рыжеватым свечением и грели ладонь.  — Пиздец ты глазастый, конечно.  — Это чтобы лучше видеть тебя, — дурашливо подмигнув, процитировал Арсений, а потом жестом подозвал Антона к себе. — Иди сюда, надену.  Малой перестал улыбаться и глупо захлопал ресницами.  — В смысле? У меня же есть. — Он ткнул пальцем в артефакт, привязанный к поясу.   — Будет ещё.  — Зачем? А тебе?  Арсений проигнорировал вопрос и подошёл сам.  — Арс, ну, поровну? — продолжал сопротивляться Антон, отчего-то вдруг разволновавшись.  — От одних «Бус» толку мало, ты же знаешь, а вот пара — другое дело. Так что пусть хоть кто-то из нас будет нормально защищён.   Судя по тону, возражений Арсений не принимал, но Антон всё равно недовольно пробормотал:  — И почему этот кто-то сразу я, а не ты?  Они пересеклись взглядами. Арсений смотрел тепло, спокойно, и в глазах его играли ласковые лучики.  — Я как феникс, помнишь?  — Всегда возрождаешься из пепла.  Подойдя почти вплотную, Арсений подбадривающе улыбнулся и, достав из рюкзака бечёвку, принялся оплетать ей похожий на кусочек ДНК артефакт. Антон внимательно следил за движениями его пальцев, а потом поднял взгляд на лицо и начал неосознанно рассматривать.  Арсений был совсем близко и теперь уже аккуратно привязывал «Мамины бусы» к поясу Антона. Тот стоял, не шелохнувшись, и как в тумане, завороженно смотрел на кончик его носа, немного покрасневший от прохладного вечернего воздуха, на ресницы, чёрные-чёрные и длинные, как у девушки; на губы, чуть сухие, обветренные, но по-прежнему мягко-розовые.   Ему вдруг очень захотелось поцеловать эти губы, но в тот момент, когда он почти решился, Арсений опустил голову и подхватил с земли свой рюкзак.  — Ну что, идём? Скоро уже стемнеет.  — Ага, — на автомате кивнул Антон и не сдвинулся с места.   — И чего встал тогда? — Арсений насмешливо поднял брови и собрался отвернуться, как вдруг Малой перехватил его запястье — и притянул к себе.  Арсений лишь успел тихонько охнуть, и в следующую секунду Антон поцеловал его.  Касание губ вышло долгим, порывистым. Арсений тут же разомкнул рот, пуская доверчиво — и снова до мурашек привычно, но всё равно обжигающе, словно в первый раз. Голова закружилась мгновенно — от мягких губ, от знакомого вкуса, по которому Антон так чертовски соскучился — скучал всегда — и он бы ни за что не поверил, что так бывает в жизни — не только в ебучем слезливом кино — но теперь в его руках было неоспоримое подтверждение, живое, горячее, податливое — открытое для него.  — Арс... — Он оторвался на сантиметр, опалил влажные губы сбившимся к чёрту дыханием, прислонился лбом ко лбу Арсения, прикрыв глаза, пытаясь не утонуть в подкатившей — захлестнувшей уже давно — волне чувств, пытаясь этим выдохом сказать ему всё, потому что это всё — так много для него одного, так много, что можно сойти с ума. — Я, блядь... Не знаю. Просто... не могу поверить, что нашёл тебя. Здесь.  Арсений смотрел во все глаза, синие, как бесконечное чистое небо, оставшееся где-то там, за кордоном, ждущее их — обоих. Смотрел и не мог насмотреться — и вдохнуть в очередной раз тоже не мог. Он бережно обхватил ладонями щёки Антона, а потом усмехнулся тихо-радостно:  — Это я тебя нашёл, вообще-то.   И вновь поймал губами его губы. Прижался тесно, до щемящего чувства в солнечном сплетении.   Они простояли так целую вечность, в зарослях сухой травы, в обманчиво-безмятежной тишине Зоны, и целовали друг друга, не в силах остановиться, слишком нежно, слишком отчаянно, слишком. Как будто не было ничего до и, может, не будет после — но было сейчас. Их «сейчас».