Чёрная пыль

Эпилог

— Что, опять?  Арсений приподнялся на локте и, протерев заспанные глаза, посмотрел на Антона. Тот лежал на спине и, испуганно глядя перед собой, пытался отдышаться.  — Я кричал?  — Нет, просто дёргался, как хлястик на верёвочке.  Шла третья неделя, как они выбрались из Зоны и сбежали в Москву, не знакомую ни одному из них; начинать новую жизнь — так с нуля, и, по-хорошему, надо было и страну сменить, но в родной всё ещё оставались незавершённые дела.  — Сорян, что разбудил. Ложись спать.  Они снимали тесную однушку в спальном районе — ненадолго, просто переждать; и с тех пор не было ни ночи, чтобы Антону не снились кошмары. Про Зону, мутантов, Арсения, истекающего кровью; про мёртвого Серёжу — и Дашу, почему-то тоже мёртвую.  Арсений говорил, что это отходняк — после контролёра в том числе; что мозгу Антона надо многое переварить и принять, что это нормальная реакция и скоро всё закончится.  Но время шло, камни уже давно раскрошились и превратились в пыль, а кошмары никак не исчезали — лишь вгрызались сильнее, душили, терзали, и Антон сходил с ума от недосыпа и уже тихо ненавидел ложиться спать.  Он сел на кровати и потёр лицо ладонями.  — Когда мы поедем во Владикавказ? — вдруг спросил Арсений, бесшумно подтянувшись к нему.  — Мы?  — Мы.  Антон поджал губы и нахмурился, но ничего не ответил.  — Слушай, ты не можешь убегать от этого вечно.  — Боже, только давай не сейчас, Арс? Пожалуйста.  — Эй... — Арсений мягко взял его пальцами за подбородок и потянул вверх, заставляя смотреть на себя. — Уже пора, понимаешь?  Антон отстранился и, откинувшись обратно на подушку, шумно выдохнул.  — Я боюсь, Арс, — прошептал он, глядя в потолок. — Что я ей скажу? Я не знаю, что сказать.  — Знаешь.  — Не знаю.  — Я возьму билеты на послезавтра.  — Ты чё, блядь! — Антон испуганно подорвался с места. — Нет!  Арсений посмотрел на него вдруг очень холодно — отрезвляюще.  — Перестань, ты ведёшь себя глупо, — строго сказал он и добавил чуть мягче: — Всё будет нормально, окей? И я с тобой.  Он лёг обратно, притянул Антона за запястье и, приобняв одной рукой, уложил его голову к себе на плечо.  — Давай спать.  — Спи, — отозвался Антон шёпотом. — Я не усну.  Арсений вздохнул устало и сонно, но всё-таки терпеливо пробормотал:  — Рассказать тебе сказку?  — Про Сову-лупоглазку? — фыркнул Антон и только тогда наконец почувствовал, что расслабился.   Он обнял Арсения крепче и, поёрзав щекой на его плече, прошептал снова:  — Спи.   *  Через два дня они действительно прилетели во Владикавказ.  Антон побоялся звонить — решил просто прийти — может, потому что бестолково надеялся вдруг не застать её дома; и теперь, стоя перед наизусть выученной, когда-то родной дверью, обитой красным дерматином, он долго не мог набраться смелости, чтобы нажать на звонок. Сердце неприятно ухало в груди, ладони были ледяные и мокрые; он запоздало ругал себя, что пришёл с пустыми руками — спустя чёртовы полгода — и стоял сейчас, как дурак, не в силах сдвинуться с места; поняв вдруг, что никогда ещё на его плечах не лежало такой ответственности, и что делать с этой ответственностью, он не знал — потому что не был к ней готов.  В конце концов палец всё-таки вдавил кнопку звонка. Секунды в ожидании растянулись на целую вечность, и внутри всё забилось от волнения. Но никто не открывал.  Он позвонил ещё раз и постоял минуты две, прислушиваясь, — но из квартиры не было слышно ни звука.  Радости, вопреки его ожиданиям, он не испытал — напротив, теперь его захлестнуло липкое, гнетущее беспокойство. Вспомнив, что где-то снаружи был запасной ключ, Антон пробежался пальцами между дверным косяком и стеной, нащупал какое-то углубление и облегчённо выдохнул — ключ действительно оказался там.  Под адски колотящийся шум в ушах он отпер дверь и, шагнув внутрь, тут же задохнулся от ударившего в нос знакомого запаха их квартиры.   — Даша?  Стояла тишина. Коридор был залит тёплым, вечерним светом, и в его лучах мерцали крошечные пылинки.  — Даш? — повторил он чуть громче — и неувереннее.  Поняв, что квартира была пуста, он разулся и медленно прошёл сперва на кухню, затем в гостиную — и, наконец, в спальню. В квартире всё было аккуратно расставлено по местам, только пыльно почему-то, и в жёлтом свете заходящего солнца эта пыль слишком бросалась в глаза.  А ещё в глаза бросился письменный стол: нижний ящик, где Серёжа — Антон знал — всегда держал старый, давно списанный пистолет, был открыт.  Антон прошёл в глубь комнаты и заглянул в него. Пистолета внутри не оказалось; на его месте лежал кремовый конверт из плотной бумаги, новый, будто недавно купленный, и Антон потянулся к нему интуитивно — ещё раньше, чем заметил написанное посередине тонким почерком собственное имя.  В груди всё разом обмерло.  Он сел за стол, развернул письмо и, сделав глубокий вдох, начал читать.  «Здравствуй, Антон.  Не знаю, прочтёшь ли ты когда-нибудь это письмо. Если да — значит, я всё сделала неправильно. Значит, я ошиблась в Ней и в тебе, и получилось наоборот, но, впрочем, тогда уже будет всё равно.  С чего бы начать? Наверное, с главного.  Я всё знала, Антон. Мы все знали. А притворялись, что нет. Ненавижу, когда люди притворяются. Они тут же становятся ужасно уродливыми. А ты никогда таким не был, и, пожалуй, потому ты мне понравился с самого первого дня. Подобные вещи видно сразу, а по тебе — тем более. Ты всегда был собой, и меня это удивляло. Даже подкупало, наверное. Всех подкупало. Его — особенно. Слишком.  Ты такой отзывчивый и открытый мальчик. Ты как зеркало, Антош. Отражаешь людей со всей душой нараспашку, дай тебе хоть каплю любви. Таким, как ты, очень сложно увидеть черту. Потому что она там, где её определяют другие. Жестом больше, жестом меньше, твоей самоотдачи хватило бы на что угодно, и это так обезоруживает, милый. Этому сложно сопротивляться. Не каждый готов отдавать столько же, сколько берёт, а ты отдавал-отдавал-отдавал.  Всего себя отдал бы ему если бы не я, да?  А он бы взял.  Хорошо помню момент, когда поняла это. В тот день он впервые назвал нас с тобой близняшками, и я так удивилась и обрадовалась сначала, помнишь? И правда ведь похожи, здорово, надо же, а мы-то и не замечали! Судь-ба. А потом я увидела, как он смотрел в окно на кухне, когда ты уходил от нас к себе. Окликнула его, а он обернулся лишь со второго раза, и у него было такое лицо, будто его застали врасплох. Потому что я застала его врасплох.  А потом он начал притворяться.  А потом — кидался на меня после вечеров, которые мы проводили втроём. Совсем не как раньше, по-другому, остервенело и без всякой нежности, как будто пытался забыться, или прощения попросить, или возненавидеть себя ещё больше, или всё сразу. Я видела ненависть в его глазах, ненависть к себе за то, что он предал меня. И мне было так страшно, Антон. Казалось, что когда-нибудь он задушит меня этой ненавистью. Сперва меня — потом себя.  Потому что сделать с этим ничего не мог. Он любил меня — но и тебя любил. Как бы ни сопротивлялся. Пусть это тысячу раз было неправильно, но он тебя любил. И, может, в его сердце места хватало на нас обоих, но он мой муж, Антон. Я не хотела половину. Он мой муж и я имела право на всё.  В первый раз Виктор Олегович позвонил тридцатого августа. Он сказал, что Серёжа получил ответственное задание и был переведён в чернобыльскую Зону отчуждения, и что отныне до конца его пребывания там мне ежемесячно будет выплачиваться денежное довольствие. Ещё он сказал, что страна гордится моим мужем и он обязательно будет награждён по возвращении. Потом он сказал, что я, должно быть, тоже очень горжусь своим мужем, и положил трубку.  В следующий раз Виктор Олегович позвонил через три недели и сказал, что седьмого сентября вертолёт, на борту которого в числе прочих солдат был Серёжа, пропал с радаров и с тех пор не выходил на связь. Всех членов экипажа было решено считать погибшими при обстоятельствах, исключающих возможность обнаружения тела. Потом Виктор Олегович долго говорил про денежную компенсацию и пособие на погребение, а когда я спросила, кого погребать, если нет тела, он ответил: «Никого. Просто так принято».  Я отказалась. Я не собиралась хоронить мужа, Антош, потому что он был ещё жив.  Я чувствовала это.  Я ждала ребёнка. Нашего малыша. И всё должно было наладиться, я знала это. Но в один день во мне как будто что-то лопнуло. Как будто порвалась струна. И я поняла, что больше ничего не наладится.  Маленького не стало шестнадцатого октября. Если я думала раньше, что знала что-то о боли, — я ошибалась. Мне было так больно, Антон, что даже смерть перестала казаться спасением. Это был ад. Через который я шла одна.  Тебя не было рядом, и тогда я не знала, можно ли возненавидеть тебя ещё больше. Ты забрал у моего мужа столько любви — моей любви, но отказался забирать горе. Сбежал, как последняя мразь, и оставил меня одну. Как бы ты после этого смотрел ему в глаза?  Я решила всё именно тогда.   Я ведь знала, что ты поедешь, Антош, ты не посмел бы сделать иначе, потому что тебе стыдно, потому что ты себя винишь во всём. Потому что мне в глаза смотреть не можешь, милый. Потому что знаешь, что за всё надо платить.  А я предложила тебе лучший выход. Самый честный и единственно верный. Я знала, что ты не найдёшь в Зоне ничего, кроме, разве что, своей смерти. Понял ли ты это тогда по моим глазам? Конечно, понял. Ты умный мальчик, но слишком порядочный, и ты бы никогда не отказал. Ты бы не простил себя, если бы не поехал.  Я так хотела этого, Антон. Так хотела, чтобы всё было по-честному.  Я думала, если ты исчезнешь, мне станет легче. Но вот ведь шутка — не стало. Почему? Не знаю. Может, потому что ты до сих пор жив. Этого я не узнаю уже никогда, но если так — не трогай нас.  Я больше не могу так жить, Антон. Чувствую, что пора. Именно сегодня. Сейчас.  Я ухожу. К нему и к маленькому. Мы наконец-то будем вместе, втроём. И если ты ещё жив, Антон, не смей приходить к нам. Не смей нас тревожить.   Оставь нас хоть там.  4 сентября 2009 г.»   ***
   Антон свернул письмо пополам, как оно было, и, откинувшись на спинку стула, прикрыл глаза рукой.  Тишина давила на уши. Оранжевый, горячий свет вечернего солнца падал в окно и жёгся на коже так отчаянно, будто стремился оставить последние отпечатки, задержаться ещё ненадолго, прежде чем уступить тёплые сентябрьские закаты холодному, серому октябрю.  Позади тихонько скрипнула половица.  — Лопушок? Я принёс тебе кое-что, что обещал.  Антон почувствовал, как на его спину легла крепкая, сильная рука. А потом открыл глаза и сквозь мутную пелену увидел перед собой протянутую на ладони пачку сигарет.