Чёрная пыль

Часть 18

После ужина Антон, уже переодевшийся, искупавшийся и теперь довольный жизнью, сидел на разложенном диване и при тусклом свете настольной лампочки чинил подранный снорками кевлар своей куртки. За окном давно стемнело, а комната утопала в тёплой желтизне; и от его рук, монотонно гоняющих туда-сюда иголку, на полу плясали замысловатые тени, напоминая что-то совсем далёкое, из детства, уютное и успокаивающее. В какой-то момент Антон так засмотрелся на эти тени, что не услышал, как открылась дверь.  — Привет.  Арсений вошёл в комнату. Он был только что из ванной, в одних штанах на голое тело: без ремня они сползли ниже тазобедренных косточек, обнажив тонкую дорожку волос, ведущую к паху.   Антон поднял голову и замер с иголкой в руках, без капли стеснения уставившись на его обнажённый торс. Арсений как ни в чём не бывало — сволочь, не иначе — будничным жестом пошебуршил мокрые волосы, стряхивая с них остатки воды, и улыбнулся.  — Что делаешь? — спросил он просто так, хотя ответ был очевиден.  Не отводя взгляд, Антон откусил нитку и, воткнув иголку в рукав, отложил куртку в сторону.  — Ничего особенного. Есть предложения?  — Ну, — прикинул Арсений, медленно подходя ближе, — одно.  Антон вытянул руку и подцепил пальцем петельку на поповских штанах, заставив его вплотную приблизиться к дивану.   — Попробую угадать, — сказал он, обдав тёплым дыханием всё ещё влажную после душа кожу на животе Арсения, а потом привстал на коленях и плавно подтянулся вверх, оказавшись с ним нос к носу.  — Попробуй, — улыбнулся Арсений и сам накрыл его губы своими.  Поцелуй вышел открытым и нежным, без капли горечи, и, может, поэтому он не был похож на все предыдущие. Впервые за всё время, проведённое в Зоне, Антон чувствовал себя в безопасности. Это было совсем забытое ощущение, и то, что оно вернулось здесь и сейчас, с Арсением, казалось Антону закономерным и единственно правильным.  Водить руками по его тёплой, обнажённой спине, ласкать пальцами загривок, прижиматься тесно-тесно — тоже было закономерным и правильным; и никак до сих пор не верилось, что всё это происходило по-настоящему, что Арсений был сейчас в его руках, целый и невредимый; раскрытый перед ним, с готовностью отдающий всего себя без остатка.  — Не делай так больше, — попросил Антон, трогая ладонью то самое место слева над сердцем, которое совсем недавно — у него до сих пор перед глазами стояла эта картинка, которую не сморгнуть — прошила пуля. Теперь здесь была просто кожа, без единого следа и шрама. Мягкая, ровная, с маленькими родинками. Пахнущая его, Арсения, запахом.  Антон наклонился и прикоснулся к ней губами.  — Никогда больше так не делай.  Ещё один поцелуй. Сердце Арсения билось очень быстро; Антон чувствовал его, как своё собственное — готовое вот-вот просто вырваться из груди от самого странного и вместе с тем лучшего чувства, которое он когда-либо испытывал.   Которое он не испытывал ни к кому прежде.  — Я люблю тебя.  Слова произнеслись сами собой. Он подтянулся к его лицу и, обвив ладонями, поцеловал судорожно, отчаянно, задыхаясь — пытаясь вложить в этот поцелуй своё необъятное чувство.  — Арс, господи, я тебя люблю...  Арсений перехватил его руки и отстранился на какие-то считанные миллиметры; Антон заглянул в его глаза, огромные, почти испуганные — но очень, да, — очень счастливые.  — А я тебя, — прошептал Арсений. — Так сильно, Шаст, ты не знаешь как. Просто не знаешь.  И сам потянулся, вновь зацеловывая часто, бесконтрольно, везде.  Возбуждение накатило практически сразу — на них обоих, как на несчастных подростков, и это было ещё одно открытие — или признание.   Поцелуи стали жёстче, требовательнее; Антон спустился губами к красивой, усыпанной родинками шее и прикусил — широко, приятно, так что Арсений шумно выдохнул и запрокинул голову, подставляясь под ласку. Ещё несколько размашистых, чувственных укусов, и Антон перешёл к соскам: подцепить кончиком языка, лизнуть, всосать — и слушать в ответ короткие рваные выдохи, от которых сладко сводило в паху.   Он сам не заметил, как начал спускаться поцелуями ниже и, очертив губами пресс, скользнул языком во впадинку пупка. Руки легли на застёжку штанов и расстегнули её.   Закусив губу, Арсений следил за его действиями постепенно пьянеющим взглядом и сам не трогал — просто наблюдал, позволяя Антону делать что угодно — стянуть его штаны, под которыми не было белья, царапнуть зубами светлую кожу в низу живота, провести носом невесомую линию от пупка до паха.   Поймать губами головку, обвести языком. Взять в рот.  — Шаст, боже... Блядь... — выдохнул Арсений едва ли не со стоном.  Он смотрел вниз, и перед глазами плыло. Антон был сейчас таким красивым, что перехватывало дыхание: с этими сдвинутыми на переносице бровями, с щеками залитыми по-юношески ярким румянцем, со сладко приоткрытыми губами, которые осторожно пробовали, вылизывали, обхватывали тесно и скользили вверх-вниз. Арсений смотрел, как загипнотизированный, и не мог оторвать взгляд, и ему было очень хорошо, и хотелось брать этот горячий, влажный рот, и всего Антона хотелось, целиком.  Антону, кажется, хотелось не меньше, и не ясно, кому из них было охуеннее: он ласкал Арсения с такой самоотдачей, что ноги подкашивались, насаживался ртом, доверчиво прикрыв глаза, и изредка тихонько стонал, сжимая себя через трикотажные штаны.  После очередного такого приглушённого стона Арсений не выдержал — подтянул его к себе за плечи и впился в мокрые, покрасневшие губы; отстранился, провёл большим пальцем по поблёскивающему от слюны подбородку — и снова поцеловал, собирая языком собственный вкус.   Антон подставлял лицо, плавясь под этими ласками, и смотрел на Арсения шальным взглядом из-под ресниц, впервые наблюдая его таким, жадно впитывая его отзывчивую реакцию, запоминая, каким он может быть, когда получает сам, а не даёт.   Арсений уложил Антона на диван и раздевал не торопясь: рассматривая открывавшуюся кожу, целуя вдыхая запах; и хотелось вечность лежать так, прижимаясь друг к другу разгорячёнными телами. Арсений был сверху — и, казалось, везде; он гладил Антона по животу и груди, то и дело задевая пальцами соски, вылизывал его рот, спускался к плечам и шее и медленно покачивал бёдрами, доводя его этими неспешными, тягучими движениями, а себя — его тихими вздохами в ответ.  Изредка фантомно проскальзывала мысль о том, что ещё ничего для них не закончилось, что они по-прежнему в Зоне и по-прежнему могут умереть в любую минуту. И тем отчаяннее была жажда — от настоящего момента нужно было брать всё и даже больше, и это просто сводило с ума, делая ощущения гипертрофированно острыми. Антон задыхался оттого, насколько сильно эти ощущения распирали изнутри и выжигали грудную клетку, рискуя взорваться, как чёртова, будь она проклята, Станция, — и он был уверен, всей кожей чувствовал, что с Арсением творилось то же самое.  — Арс... Я хочу. Сейчас.  Антон взял его ладонь в свою руку и потянул вниз, к паху — и ниже, с нажимом положил пальцы между ягодиц, раздвинул ноги шире, не сводя с него тёмных, блестящих глаз, смотря на него прямо, безумно, без страха — со жгучим сумасшедшим желанием.  Арсений выдохнул, завороженно глядя на его лицо, на приоткрытые алые губы, которые хотелось целовать-целовать-целовать бесконечно, на поблёскивающую между ними белую кромку зубов, по которым скользил язык.  — Ты такой красивый, Шаст. Очень.  Он наклонился, поймал губами ставшую уже родной улыбку — улыбнулся сам — и втянул его в долгий, глубокий поцелуй. А после — перевернул на живот.   Антон прикрыл глаза и закусил губу; и все мысли — о Зоне, о пугающе хрупком настоящем и призрачном будущем, которое никогда не будет в их руках, пока они здесь, — испарились; остался только полумрак тесной, душной комнаты и чужие губы, невесомо ведущие вниз по позвоночнику.   А потом он ощутил, как жаркий язык скользнул между ягодиц и принялся мягко ласкать его там, и вот это уже было слишком — слишком, слишком, слишком. Антон сгрёб под собой подушку, давя в ней глухие стоны, и в совершенном беспамятстве начал двигать бёдрами, подставляясь под этот блядский острый язык. А после — к языку добавился палец, затем второй, и Антон не мог уже ничего — только стонать тихо и протяжно, позволяя делать это всё с собой — и забирая сполна.  Арсений вылизывал его, шире разводя ладонями ноги, растягивал, вытаскивал пальцы и снова входил, и это длилось чёртову вечность, и в конце концов у Антона не было сил даже скулить — он просто хватал воздух открытым ртом и вжимался горячим, как в лихорадке, лбом в подушку.   Неожиданно всё куда-то исчезло, и Антон с трудом бросил через плечо помутневший взгляд, но тёплые губы тут же припали сзади к его шее и паляще выдохнули возле самого уха привычное «Тише».   А потом Арсений вошёл в него — быть тише стало просто невозможно, и мир сузился, расширился и снова сузился, грозясь сделать кульбит и схлопнуться, как «Воронка», затянув в себя пространство, словно чёрная дыра.   Антон под ним слабо охнул — и вновь уткнулся в подушку, чувствуя, как горит лицо, напрягаясь всем телом, привыкая. Арсений накрыл его сзади собой, медленно качнул бёдрами — раз, другой — и вжался сильно, до конца, не выдерживая и теперь тоже выдыхая в голос. Они замерли так на несколько мгновений, наслаждаясь близостью, какой ни у одного из них не было ни с кем, — а дальше оба, одновременно, задвигались в плавном, до сумасшествия медленном ритме.  — Сука... — прошептал Антон. — Блядь... Арс...  —Нормально?..  Арсений подался назад, практически выскользнув из тугой теплоты, а затем одним движением вошёл опять.  — Д-да... Блядь... Сделай так ещё раз...   Арсений рвано выдохнул — и снова двинул бёдрами; и повторил так ещё раз и ещё, выбивая из Антона приглушённые подушкой стоны, — и это продолжалось невыносимо долго, пока у кого-то из них, а может, у обоих сразу — не слетели тормоза.   Толчки стали быстрее, размашистее, и всё равно было мало, хотелось глубже, сильнее, хотелось вплавиться друг в друга — и лишь тогда, наверное, стало бы достаточно. Арсений ускорялся с каждым движением, нависая над Антоном — а Антон брал всё это, ловя их общий ритм, насаживаясь, сжимая его внутри себя; и снова — стон на каждый выдох, и сумасшествие — одно на двоих.   — Посмотри на меня...  Арсений наклонился к Антону за поцелуем, а потом перевернул его на спину и снова навалился сверху; поймал его затуманенный, потемневший взгляд; прислонился лбом к его лбу. Антон обвил его бёдра ногами, прижался всем телом, задышал ему в самые губы. Зажмурился.   — Смотри на меня... Слышишь?  Антон с трудом приоткрыл глаза опять и посмотрел на него совсем пьяно.  — Ты лучшее, что могло случиться здесь со мной.  Антон, кажется, пропустил вдох; улыбнулся слабо — но очень счастливо — и, положив ладони на его щёки, притянул к себе. Они целовались, как сумасшедшие, и Арсений не переставал двигаться, и дышал ему в рот, и трогал-смотрел, не мог отвести взгляд.  Он кончил раньше и, дав себе несколько секунд на передышку, тут же навис над ним опять, втягивая в быстрый, жадный поцелуй.  Антон был уже совсем измотанный и, раздвинув ноги, просяще тёрся пахом об его живот с таким невинным выражением на раскрасневшемся лице, что Арсений больше не мог его мучить: он прильнул к нему опять, мокро заскользил языком по прессу — и ниже, к перевозбуждённому члену, заставляя Антона вцепиться в подушки в ожидании уже жизненно необходимого прикосновения.   Когда влажные губы наконец разомкнулись, Антон сам, по инерции, толкнулся в горячий рот и тут же задохнулся стоном, а потом ещё одним — громче — когда Арсений легко скользнул пальцами сзади, внутрь, сразу тремя, возвращая недополученную ласку и начав размеренно, часто двигать рукой.   Возбуждение достигло такого пика, что дальше уже было просто невыносимо. Антона дугой выгибало на кровати; он цеплялся за простыню хлипывал, закрывал лицо руками, тщетно пытаясь не быть слишком громким. Бёдра сами собой двигались навстречу тесному рту и опускались обратно — на сведённые вместе пальцы, и он чувствовал, что уже всё — подкатывает обжигающая волна и его вот-вот накроет с головой.  И накрыло.   *  Они вырубились практически сразу, разморённые и выжатые до капли; сил хватило лишь на то, чтобы кое-как привести себя в порядок — и забраться под одеяло, обвив друг друга всеми конечностями: это сейчас было необходимо едва ли не больше, чем сон.  Утром Антон проснулся раньше — кажется, в той же позе, крепко обнимая Арсения и чувствуя, как сильные руки сжимали его в ответ. Туловище затекло, а ещё было очень жарко — но двигаться не хотелось, и Антон просто поглядывал на Арсения из-под полузакрытых век по-прежнему сонно и украдкой целовал его в удобно подставленное плечо, чувствуя переполняющую изнутри нежность.  На четвёртый поцелуй Арсений зашевелился и приоткрыл один глаз.  — Привет, — ещё один поцелуй в плечо сквозь улыбку.  — Ты кто такой? Где я? — прохрипел Арсений — до жути неправдоподобно, так что Антон не поверил ему ни на секунду.  — Сейчас поцелую, и вспомнишь.  Он одним движением перевернул Арсения на спину и, умостившись сверху, коснулся губами впадинки на шее, затем заскользил выше, по подбородку, кончиком носа пощекотал за ухом и вновь припал ртом — теперь уже к скуле, очерчивая каждую родинку, неторопливо, дразня.  Арсений не выдержал и сам перехватил его пальцами за подбородок, а потом поцеловал мягкими, тёплыми после сна губами.  — Кажется, начинаю вспоминать, — поделился он, позволяя Антону наконец зацеловать его всего, — но воспоминания обрывочны.  — Даже так? — Антон снова присосался к шее — уже настойчивее, жарче — и медленно заскользил ладонью по его животу вниз, под одеяло.  Арсений не ответил, только прерывисто выдохнул — но это было лучше любого ответа.    На этот раз Армян их будить не стал.   Ещё с час провалявшись в постели и взаимными усилиями окончательно восстановив память Арсения, они наконец выбрались из комнаты — в непозволительно прекрасном для Зоны настроении, вдвоём, разве что не за ручку.  Армян уже вовсю кашеварил на кухне: помещение наполнял вкусный, совсем домашний запах свежесваренного кофе и горячей гречки с маслом.  — Доброе утро, — сказал Арсений, своим слишком бодрым тоном выдавая себя с потрохами.  Он подошёл к окошку и сладко потянулся: из-за облаков проглядывало сентябрьское, пока ещё тёплое солнце. Антон остановился посреди кухни и засмотрелся на Арсения, щурясь от мягкого света — и, чёрт возьми, даже не пытаясь скрыть по-идиотски нежную улыбку.  — Утро в Зоне добрым не бывает, — хмуро сообщил Армян, неожиданно возникнув прямо перед Антоном с огромной миской ароматной гречки в руках, и подпихнул его, чтобы тот дал дорогу. — Чё припёрлись вообще, я ещё на стол не накрыл.  — Давай-ка я поухаживаю. Садись. — Арсений отодвинул Серёге стул и, перехватив миску, начал щедро раскладывать кашу по тарелкам. — Это ты пока голодный — без настроения.  Антон тоже уселся, по-детски болтая ногами и с озорным нетерпением следя за каждым движением Арсения. И сейчас ему было слишком хорошо, слишком — и просто не верилось, как он ни старался.  — А для тебя я тосты нажарил, — обратился Армян к Антону. — Арс сказал, что ты кашу не жрёшь. Слышь, Арс, там сковородка стоит. И банка персиков.  — Ну, гречку жру, вообще.  — Будешь? — спросил Арсений.  — Не-е. — Антон скривился и высунул язык.  — Балбес, — сказал Серёга.  Через пару минут хлопотами вездесущего Арсения стол был накрыт, тосты — нарезаны треугольничками, а кофе — разлит по чашкам. Красиво жить не запретишь даже в Зоне.   Застучали ложки. Антон грыз хрустящий хлеб, положив сверху сочный, истекающий сиропом персик и дурашливо исхитряясь, чтобы он не соскользнул на стол. Арсений исподтишка следил за ним с бесятами в глазах, пока Армян вещал что-то про одинокого бюрера, который на днях после ухода сталкеров вылез бог весть из какой дыры и набрёл на Серёгин дом.  — Хорошо ещё, что я забор успел обратно присобачить. Готовлю, значит, обед и тут слышу — бормочет кто-то. Выглядываю в окно — а там он, карпик отмороженный. Стоит, в забор тычется, мямлит чего-то на своём бюрерском.  — А ты чё? — заинтересованно спросил Арсений, продолжая при этом смотреть на Антона и еле сдерживая улыбку.   — А чё я. Пришил его, ясное дело.  — Увлекательная история, — с набитым ртом прокомментировал Малой.  — Ну, у тебя-то, конечно, получше найдутся, — обиделся Армян. — И вообще, блин. Может, вы уже перестанете ебаться на моём диване? — угрюмо добавил он, больше обращаясь к Арсению, как будто тот единственный нёс ответственность за их общие с Антоном грехи.  Антон подавился тостом и закашлялся. Арсений на секунду перестал жевать, а потом вновь невозмутимо зачерпнул гречку ложкой.   — Мы уезжаем завтра, — ответил он, — как только будут готовы документы. И так уже слишком злоупотребляем твоим гостеприимством.  Армян закатил глаза.  — Ой, вот только не надо делать вид, что тебе за это совестно, морда ты бесстыжая, — пробурчал он.   Арсений наконец посмотрел на него и расплылся в хитрючей, но тёплой улыбке.  Это утро действительно было добрым.