Всем известен продолговатый четырехугольный водоем, который летом кажется сине-зеленым и переливчатым, а зимой представляет ровную и белую ледяную поверхность; он и доныне носит название пруда Швейцарцев.
Аллея, усаженная липами, которые радостно протягивают к солнцу свои начинающие краснеть ветви, окаймляет оба берега пруда; по ней гуляет множество людей всех сословий и возрастов, пришедших полюбоваться катанием на санях и на конькобежцев.
Туалеты дам представляют смесь несколько стесняющей пышности прежнего двора и капризной свободы новой моды. Высокие прически, косынки, наброшенные на юные головки, шляпы, по большей части из материи, меховые накидки и широкие оборки шелковых платьев пестрят среди красных мужских костюмов, небесно-голубых рединготов, желтых ливрей и длинных белых сюртуков.
Лакеи в голубом и красном мелькают в толпе, точно васильки и полевые маки, колыхаемые ветром между колосьями или цветущим клевером.
Подчас из толпы раздается возглас восхищения. Это означает, что смелый конькобежец Сен-Жорж описал такой ровный круг, что даже математик, измерив его циркулем, не нашел бы в нем существенной неточности.
На берегах так много зрителей, что они согреваются от взаимного прикосновения; издали их толпа производит впечатление пестрого ковра, над которым висит облако пара от замерзшего дыхания. Сам пруд, который кажется ледяным зеркалом, представляет необыкновенно разнообразную и оживленную картину.
Вот три громадные собаки, запряженные по образцу русской тройки, мчат по льду сани.
Эти собаки, в попонах с гербами и с султанами из перьев на голове, напоминают фантастических животных бесовщины Калло или чародейства Гойи.
Их хозяин, г-н де Лозен, небрежно сидя в санях и утопая в тигровых шкурах, нагибается в сторону, чтобы свободно вдохнуть воздуха, а это довольно затруднительно, когда несешься по ветру.
Вот несколько скромного вида саней ищут уединения. Дама в маске, надетой явно из-за холода, садится в одни из таких саней, между тем как красивый конькобежец в бархатном плаще с золотыми петлицами наклоняется всем корпусом к спинке саней, чтобы ускорить их движение.
Замаскированная дама и конькобежец в бархатном плаще обмениваются словами из уст в уста, и никто не может найти ничего предосудительного в свидании, назначенном под открытым небом, на глазах всего Версаля.
Что за дело другим, о чем они говорят, раз их все видят! И что за дело им, что их видят, раз их не могут слышать! Они, очевидно, живут среди всего света своей обособленной жизнью и проносятся в толпе, как две перелетные птицы. Куда они стремятся? В тот неведомый мир, которого ищут все души и который называется счастьем.
Внезапно среди этих сильфов, что скорее скользят, чем едут, происходит большое движение и поднимается сильный шум.
Это на берегу пруда Швейцарцев появилась королева; ее узнали, и все намереваются уступить ей место, но она делает знак рукой, чтобы все оставались на своих местах.
Раздаются возгласы: «Да здравствует королева!» Затем, пользуясь разрешением, конькобежцы и сани, точно приведенные в движение силой электричества, образуют огромный круг около того места, где остановилась августейшая посетительница.
На нее обращено всеобщее внимание.
Мужчины с помощью хитроумных маневров приближаются к ней, женщины почтительно оправляют свои наряды; все так или иначе находят возможность почти смешаться с группами дворян и высших офицеров, которые подходят приветствовать королеву.
Из числа именитых особ, замеченных толпой, один человек заслуживает особенного внимания, так как, вместо того чтобы последовать за общим течением и приблизиться к королеве, он, наоборот, узнав ее по туалету и окружению, выходит из саней и бросается в боковую аллею, где и исчезает со своей свитой.
Граф д'Артуа, один из самых элегантных и ловких конькобежцев, был в числе первых, приветствовавших королеву, и, быстро пробежав расстояние, отделявшее его от невестки, поцеловал у нее руку.
- Посмотрите, - сказал он ей шепотом, - как вас избегает наш брат, граф Прованский.
И с этими словами он показал на его королевское высочество, который шел большими шагами между занесенными инеем деревьями, чтобы отправиться в обход на розыски своей кареты.
- Он не хочет, чтобы я упрекала его, - заметила королева.
- О, что касается упреков, которых он ждет, - это уж мое дело, и он боится вас не по этой причине.
- Значит, тому виной его совесть, - весело заметила королева.
- Нет, еще что-то другое, сестра моя.
- А что же именно?
- Я вам сейчас скажу. Он только что узнал, что господин де Сюфрен, овеянный славой победитель, должен приехать сегодня вечером, и так как это известие очень важно, то он хочет, чтобы оно осталось вам неизвестным.
Королева заметила около себя несколько любопытных, уши которых, хотя ее присутствие требовало почтения, находились так близко, что могли расслышать слова ее деверя.
- Господин де Таверне, - сказала она, - будьте так добры позаботиться о моих санях, и если ваш отец здесь, то обнимите его: я вам даю свободу на четверть часа.
Молодой человек поклонился и прошел сквозь толпу, чтобы исполнить приказание королевы.
Толпа также поняла намек: она иногда бывает одарена удивительным чутьем. Круг расширился, и королева с графом д'Артуа получили большую свободу для беседы.
- Брат мой, - сказала тогда королева, - объясните мне, прошу вас, что за выгода моему брату не сообщать мне о приезде господина де Сюфрена?
- О сестра, возможно ли, чтобы вы, женщина, королева и его враг, не поняли сразу намерение этого хитрого политикана! Господин де Сюфрен приезжает, но никто при дворе про это не знает. Господин де Сюфрен - герой индийских морей, имеет право на великолепный прием в Версале. Итак, господин де Сюфрен приезжает; король ничего об этом не знает и невольно, ничего не предпринимая, выказывает ему пренебрежение, и вы также, сестра моя. А тем временем граф Прованский, который знает о его приезде, принимает моряка, улыбается ему, ласкает его, пишет в честь прибывшего четверостишие и благодаря тому, что так усердно общается с героем Индии, сам становится героем Франции.
- Это ясно, - сказала королева.
- Черт возьми! - сказал граф.
- Вы забываете сказать только об одном, мой милый газетчик.
- О чем?
- Каким образом вы узнали об этом удивительном проекте нашего милого брата?
- Таким же образом, как я узнаю о нем все. Это очень просто: поскольку граф Прованский считает своим долгом знать все, что я делаю, я плачу людям, и они мне сообщают все, что он делает. О, это мне может пригодиться, да и вам также, сестра моя.
- Благодарю за союз, брат мой. Но король?
- Ну! Король предупрежден.
- Вами?
- О нет, морским министром, которого я к нему послал. Все это, вы понимаете, не касается меня: я слишком легкомыслен, слишком большой кутила и пустой человек, чтобы заниматься такими важными вещами.
- А морской министр также ничего не знал о прибытии во Францию господина де Сюфрена?
- Э, Бог мой! Дорогая сестра, кажется, за те четырнадцать лет, как вы находитесь во Франции в качестве супруги дофина и королевы, вы перевидали достаточно министров, чтобы удостовериться: эти господа никогда не знают самого важного. Ну вот, я и предупредил нашего министра, и он в восторге.
- Еще бы!
- Вы понимаете, милая сестра, что этот человек будет мне признателен всю жизнь, а мне как раз нужна его признательность.
- Зачем?
- Чтобы он дал мне взаймы.
- О! - воскликнула со смехом королева, - вот вы и обесцениваете в моих глазах ваш прекрасный поступок.
- Сестра моя, - сказал с серьезным видом граф д'Артуа, - вам, вероятно, нужны деньги... Клянусь честью сына Франции, я предоставлю в ваше распоряжение половину суммы, которую получу.
- О брат мой, - воскликнула Мария Антуанетта, - оставьте ее у себя!.. Благодарю Бога, мне теперь ничего не надо.
- Черт возьми! Но все же не откладывайте слишком надолго получение этой суммы.
- Почему?
- Потому что если вы будете слишком медлить, то я могу оказаться не в состоянии сдержать своего обещания.
- Ну, в таком случае я постараюсь сама открыть какую-нибудь тайну государственной важности.
- Сестра моя, вы начинаете мерзнуть, - сказал принц, - ваши щеки побелели, предупреждаю вас.
- Вот возвращается с моими санями господин де Таверне.
- Тогда я вам больше не нужен, сестра моя?
- Нет.
- В таком случае прогоните меня, прошу вас.
- Зачем? Уж не думаете ли вы случайно, что мешаете мне в чем-нибудь?
- Нет, но мне-то нужно быть свободным.
- В таком случае прощайте.
- До свидания, милая сестра.
- Когда?
- Сегодня вечером.
- А что у нас сегодня вечером?
- Не предполагалось ничего, но кое-что будет.
- Вот как! А что именно?
- Будет очень много народа на игре у короля.
- По какому случаю?
- Потому что министр приведет сегодня вечером господина де Сюфрена.
- Прекрасно. Значит, до вечера.
При этих словах молодой принц поклонился сестре с той обворожительной изысканностью манер, что была ему свойственна, и исчез в толпе.
Таверне-отец следил взглядом за своим сыном, когда тот отошел от королевы, чтобы позаботиться о ее санях.
Но вскоре его зоркий взгляд снова обратился к королеве. Эта оживленная беседа Марии Антуанетты с ее деверем несколько тревожила его, так как она положила конец дружеской близости, которая только что установилась между королевой и его сыном.
Поэтому он ограничился тем, что сделал Филиппу дружеский жест, когда тот, убедившись, что сани королевы готовы, хотел, согласно ее указанию, обнять своего отца, которого не видел десять лет.
- Потом, потом, - сказал ему отец, отстраняя его рукой. - Возвращайся, исполнив свои обязанности, и тогда мы поговорим.
Филипп отошел от него, и барон с радостью увидел, что граф д'Артуа простился с королевой.
Она села в сани и посадила с собой Андре.
- Нет, нет, - сказала королева, видя, что два рослых гайдука приблизились, чтобы подталкивать сани сзади, - я не хочу кататься таким образом. Бегаете вы на коньках, господин де Таверне?
- Как же, ваше величество, - отвечал Филипп.
- Дайте коньки господину шевалье, - приказала королева. - Я не знаю почему, но мне кажется, что вы катаетесь не хуже Сен-Жоржа, - продолжала она, оборачиваясь к Филиппу.
- Он в свое время хорошо бегал на коньках, - заметила Андре.
- А теперь вы не имеете себе соперников, не правда ли, господин де Таверне?
- Ваше величество, - сказал Филипп, - раз вы питаете ко мне такое доверие, я постараюсь сделать все, что смогу.
С этими словами Филипп надел на ноги отточенные, острые как бритва коньки. Затем он стал за санями, толкнул их одной рукой, и они помчались.
Тогда зрителям предстала любопытная сцена.
Сен-Жорж, король гимнастов, Сен-Жорж, элегантный мулат, который был в большой моде и отличался во всех физических упражнениях, угадал соперника в этом молодом человеке, дерзнувшем выступить на их общем поприще.
Поэтому он тотчас же принялся летать вокруг саней королевы с такими почтительными и грациозными поклонами, равных которым по изяществу никогда еще не отвешивал ни один придворный на паркете версальского дворца. Он описывал вокруг саней быстрые и правильные круги, обводя сани целой сетью выходящих одно из другого колец. Он начинал круг прежде, чем сани настигали его, а заканчивал уже позади них, затем сильным ударом коньков о лед он круговым движением наверстывал потерянное им расстояние.
Невозможно было следить за его быстрыми движениями, не испытывая головокружения, восхищения и изумления.
Тогда Филипп, задетый за живое, решился на смелый шаг: он разогнал сани с такой быстротой, что два раза Сен-Жорж оказывался не впереди, а позади них. Так как быстрота, с которой неслись сани, заставляла многих вскрикивать от испуга, что могло, в свою очередь, напугать королеву, то Филипп обратился к ней:
- Если вашему величеству угодно, я остановлюсь или, по крайней мере, замедлю движение.
- О нет, нет! - воскликнула королева с тем пылом, который она вкладывала и в дела и в развлечения. - Нет, я не боюсь... Скорее, если можете, шевалье, скорее!
- О, тем лучше! Благодарю вас за разрешение, ваше величество. Я вас крепко держу, положитесь на меня.
И он мощным движением толкнул спинку саней, так что они дрогнули. Казалось, своей вытянутой рукой он едва не приподнял их в воздух.
Затем, положив на спинку и вторую руку - что он до сих пор не считал нужным, - он помчал сани, казавшиеся игрушкой в его стальных руках.
С этой минуты он постоянно двигался наперерез кругам Сен-Жоржа, описывая круги еще большие. Сани, управляемые им, двигались точно самый проворный человек, легко поворачиваясь во все стороны, будто они были поставлены на такие же коньки, на которых Сен-Жорж бегал по льду. Несмотря на свою тяжесть и объем, длинные сани королевы стали коньками: они жили, летали и кружились вихрем, как танцор.
Сен-Жорж, более грациозный и изящный в своих прыжках, вскоре начал тревожиться. Он уже катался без отдыха в продолжение целого часа, и Филипп, заметив, что соперник весь в испарине, а его ноги начали дрожать, решил победить, утомив его.
Он переменил тактику, перестал описывать круги, при которых ему каждый раз приходилось приподнимать сани, а толкнул их по прямой линии.
Они понеслись быстрей стрелы.
Сен-Жорж, резко оттолкнувшись, настиг их, но Филипп, улучив минуту, когда второй толчок усиливает действие первого, толкнул сани в ту часть пруда, где лед оставался совершенно нетронутым, однако сам остался позади.
Сен-Жорж бросился за санями, чтобы догнать их, но Филипп, собрав все свои силы и став на острие коньков, проскользнул мимо него и схватился обеими руками за спинку саней. Затем мощным движением заставил сани сделать полный оборот и пустил их в противоположную сторону, между тем как Сен-Жорж из-за предпринятых им чрезвычайных усилий не смог с разбега остановиться и, пропустив удобную минуту, отстал на значительное расстояние.
Воздух огласился такими громкими возгласами восхищения, что от смущения Филипп покраснел.
Но он смутился еще более, когда королева, только что сама рукоплескавшая ему, обернулась к нему и сказала, задыхаясь от сильного волнения:
- О господин де Таверне, теперь, когда победа за вами, пощадите! Вы убьете меня.
