В это время господин, указавший присутствующим на мнимую королеву, подошел к одному из зрителей, жадно смотревших на происходящее, одетому в потертое платье, и хлопнул его по плечу:
- Какой прекрасный сюжет для статьи вам, журналисту!
- Как это? - спросил тот.
- Хотите знать вкратце ее содержание?
- Пожалуйста.
- Вот оно: «Об опасности родиться подданным страны, где королем управляет королева, которая любит кризисы».
Газетчик рассмеялся.
- А Бастилия? - спросил он.
- Полно! Разве не существует анаграмм, с помощью которых можно провести всех королевских цензоров? Позвольте вас спросить, может ли когда-нибудь цензор запретить вам рассказать историю принца Илу и принцессы Аттенаутны, властительницы Цанфрии? Что вы на это скажете?
- Да, это превосходная мысль! - воскликнул увлеченный его словами газетчик.
- И могу вас заверить, что статья, озаглавленная «Кризисы принцессы Аттенаутны у факира Ремсема», будет иметь большой успех в салонах.
- Я того же мнения.
- Так идите же и изложите нам все это, нисколько не стесняясь в выражениях.
Газетчик пожал руку неизвестному господину.
- Могу я вам послать несколько экземпляров? - спросил он. - Я сделаю это с большим удовольствием, если вы будете столь любезны назвать мне свое имя.
- Конечно. Мысль о статье приводит меня в восхищение, и в вашем исполнении заметка будет иметь успех, выиграет на все сто процентов. В скольких экземплярах вы обыкновенно печатаете ваши маленькие памфлеты?
- В двух тысячах.
- Окажите мне услугу.
- Охотно.
- Возьмите эти пятьдесят луидоров и прикажите выпустить в свет шесть тысяч экземпляров.
- Как, сударь? Вы меня совершенно облагодетельствовали! Позвольте мне, по крайней мере, узнать имя такого великодушного покровителя литературы.
- Я сообщу вам его, когда через неделю пришлю к вам за тысячью экземпляров по два ливра за каждый. Согласны?
- Я буду работать день и ночь, сударь.
- И смотрите, чтобы статейка вышла забавной.
- Весь Париж будет хохотать до слез, кроме одной особы.
- Которая будет плакать кровавыми слезами, не так ли?
- О сударь, вы очень остроумны!
- А вы слишком снисходительны. Кстати, пометьте, что напечатано в Лондоне.
- Конечно, как обыкновенно.
- Сударь, остаюсь вашим покорным слугой.
И дородный незнакомец простился с газетным писакой, который, со своими пятьюдесятью луидорами в кармане, тотчас же умчался с легкостью зловещей птицы.
Незнакомец остался один, или, вернее, без собеседников, и в продолжение еще некоторого времени рассматривал молодую женщину, лежавшую в зале кризисов; ее экстаз сменился состоянием полного бесчувствия и неподвижности, между тем как женская прислуга, приставленная к дамам, подвергавшимся таким припадкам, целомудренно приводила в надлежащее положение ее несколько нескромно приподнявшееся платье.
Он заметил тонкие и дышавшие чувственной негой черты красивой молодой женщины и благородную грацию ее позы во сне.
- Положительно, - сказал он, отходя, - сходство поразительное. Провидение, создав его, имело свои цели; оно заранее вынесло свой приговор той, на которую эта женщина так походит.
В ту самую минуту, как он мысленно делал это заключение, молодая женщина медленно приподнялась с подушек, опираясь на руку соседа, уже вышедшего из состояния экстаза, и принялась приводить в порядок свой значительно пострадавший туалет.
Она слегка покраснела, увидев, с каким вниманием на нее смотрят присутствующие, вежливо и кокетливо отвечала на серьезные и вместе с тем приветливые вопросы Месмера и затем, потянувшись своим красивым телом, как просыпающаяся кошка, направилась через все три гостиные к выходу, не пропуская на ходу ни одного из взглядов, бросаемых на нее присутствующими, среди которых одни были насмешливые, другие страстные, третьи недоумевающие.
Но особенно удивило ее и даже заставило улыбнуться то, что, проходя мимо одной группы, о чем-то шептавшейся в углу гостиной, она вместо игривых взглядов и смелых любезностей заметила отвешиваемые ей поклоны, настолько почтительные, что ни один придворный не смог бы более церемонно и строго приветствовать французскую королеву.
В действительности эта недоумевающая и почтительная группа была наспех собрана тем же неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись сзади, говорил вполголоса:
- Как бы то ни было, господа, это все же французская королева; поклонимся ей, поклонимся ниже.
Маленькая особа, предмет такого почтения, миновала между тем не без некоторой тревоги последнюю прихожую и вышла во двор.
Там ее утомленные глаза стали искать фиакр или портшез; но она не нашла ни того ни другого. Постояв минуту в нерешительности, она уже поставила свою маленькую ножку на мостовую, как к ней приблизился высокий лакей.
- Ваша карета, сударыня! - сказал он.
- Но, - возразила молодая женщина, - у меня нет кареты.
- Вы изволили приехать в фиакре?
- Да.
- С улицы Дофины?
- Да.
- Я отвезу вас туда, сударыня.
- Хорошо, отвезите, - сказала молодая особа с совершенно непринужденным видом, испытав разве на одну минуту чувство некоторого беспокойства, которое неминуемо вызвало бы во всякой другой женщине такое неожиданное предложение.
Лакей сделал знак, и тотчас подкатила элегантная карета и приняла на свои подушки особу, стоявшую у двери. Затем лакей поднял подножку и крикнул кучеру:
- На улицу Дофины!
Лошади быстро помчались. Доехав до Нового моста, маленькая особа, которой пришелся очень по вкусу такой способ передвижения, как говорил Лафонтен, пожалела, что живет не у Ботанического сада.
Карета остановилась. Подножка опустилась, и тотчас же хорошо обученный лакей протянул руку за общим ключом, из тех, с помощью которых возвращались домой обитатели тридцати тысяч разделенных на квартиры парижских домов, где не было ни швейцара, ни привратника.
Лакей открыл дверь, чтобы избавить от этого труда ручки молодой особы; затем, как только она вступила в темный подъезд, он поклонился и закрыл за ней дверь.
Карета тронулась и вскоре исчезла.
- Вот поистине приятное приключение! - воскликнула молодая женщина. - Это очень любезно со стороны господина Месмера. О, как я устала! Он это, вероятно, предвидел... Он действительно замечательный врач.
С этими словами она поднялась на третий этаж и остановилась на площадке, куда выходили две двери.
На ее стук немедленно открыла какая-то старуха.
- Добрый вечер, матушка; ужин готов?
- Да, и даже стынет.
- А он здесь?
- Нет, его еще нет; а господин здесь.
- Какой господин?
- С которым вам нужно было переговорить сегодня вечером.
- Мне?
- Да, вам.
Этот разговор происходил в маленькой комнатке, заменявшей прихожую и отделявшей площадку лестницы от большой комнаты, выходившей окнами на улицу.
Через стеклянную дверь можно было различить внутренность освещенной лампой комнаты, имевшей если не вполне удовлетворительный, то, по крайней мере, сносный вид.
Старые занавески из желтой шелковой материи, истертые и местами побелевшие от времени, несколько стульев, крытых зеленым утрехтским бархатом, большая резная шифоньерка с двенадцатью ящиками и старая желтая софа - вот какова была роскошь убранства комнаты.
На камине стояли часы и по бокам их две синие японские вазы, заметно надтреснутые.
Молодая женщина открыла стеклянную дверь и подошла к софе, на которой удобно расположился господин довольно представительной наружности, скорее полный, чем худой; его красивая белая рука перебирала богатое кружевное жабо.
Вошедшая не была знакома с этим человеком, но наши читатели узнают его без труда. Это был тот самый господин, что собрал группу любопытных на пути мнимой королевы, тот самый, что заплатил за памфлет пятьдесят луидоров.
Молодая женщина не успела первая начать разговор. Загадочный посетитель сделал ей легкий полупоклон и заговорил, устремив на хозяйку квартиры оживленный и благосклонный взор:
- Я знаю, о чем вы хотите спросить меня; но вы скорее получите желаемый ответ, если позволите мне самому предложить вам несколько вопросов. Вы мадемуазель Олива́?
- Да, сударь.
- Прелестная женщина, очень нервная и очень увлеченная системой господина Месмера.
- Я только что от него.
- Прекрасно! Но, судя по тому, что можно прочесть в ваших прекрасных глазах, от этого вам не стало яснее, почему вы находите меня на вашей софе. А вы это-то и желали бы главным образом узнать?
- Вы угадали, совершенно верно, сударь.
- Сделайте одолжение, присядьте... Если вы будете стоять, то я буду вынужден также встать, и тогда нам не удастся спокойно беседовать.
- Вы можете похвалиться крайней своеобразностью своего поведения, сударь, - заметила молодая женщина, которую мы будем с этой минуты звать мадемуазель Олива́, так как она соблаговолила откликнуться на это имя.
- Мадемуазель, я вас только что видел у господина Месмера и нашел вас такой, какой и хотел увидеть.
- Сударь!
- О, не пугайтесь, мадемуазель: я не говорю вам, что нашел вас очаровательной... Нет, это походило бы на объяснение в любви, а оно не входит в мои намерения. Поэтому не отодвигайтесь от меня, прошу вас, или вы вынудите меня кричать во все горло.
- Но чего же вы хотите в таком случае? - наивно спросила Олива́.
- Я знаю, - продолжал незнакомец, - вы привыкли слышать от всех, что вы красивы... Я же думаю иначе и хочу предложить вам нечто иное.
- Сударь, ваш тон по отношению ко мне, право...
- Не волнуйтесь, прежде чем не выслушаете меня... Но не прячется ли здесь кто-нибудь?
- Здесь нет никого, сударь, но в конце концов...
- В таком случае, если здесь нет никого, то будем говорить свободно. Что бы вы сказали о небольшом союзе между нами?
- Союзе? Вы видите...
- Вы опять заблуждаетесь. Я говорю с вами не о связи, а о союзе. Я говорю с вами не о любви, а о делах.
- Каких же делах? - спросила Олива́ с любопытством, обнаруживавшим и полное изумление.
- Как вы проводите день?
- Но...
- Не бойтесь; я здесь не для того, чтобы осуждать вас. Расскажите мне все, чем вы занимаетесь.
- Я ничего не делаю или, по крайней мере, стараюсь делать как можно меньше.
- Вы ленивы.
- О!
- Прекрасно.
- А, вы находите это прекрасным?
- Конечно. Что мне за дело до того, что вы ленивы? Любите вы гулять?
- Очень.
- Посещать балы, театры?
- Чрезвычайно.
- Хорошую жизнь?
- Это в особенности.
- Если бы я дал вам двадцать пять луидоров в месяц, отказали бы вы мне?
- Сударь!
- Милая мадемуазель Олива́, у вас опять появились подозрения, а между тем между нами было условлено, что вы не будете возмущаться. Я сказал двадцать пять луидоров, но могу изменить эту цифру и на пятьдесят.
- Я предпочла бы пятьдесят луидоров двадцати пяти, но еще лучше пятидесяти луидоров в моих глазах право самой выбирать себе любовника.
- Черт возьми, да ведь я уже сказал вам, что вовсе не желаю быть вашим любовником. Так что оставьте остроумие в покое.
- В таком случае, черт возьми, что же вы мне прикажете делать, чтобы заработать ваши пятьдесят луидоров?
- Разве мы сказали пятьдесят?
- Да.
- Пусть будет пятьдесят. Вы меня станете принимать у себя, будете со мной как можно любезнее, будете опираться на мою руку, когда я пожелаю этого, и станете ждать меня там, где я вам скажу.
- Но у меня есть любовник, сударь.
- Так что ж из этого?
- Как что?
- Да... Прогоните его, черт подери!
- О, Босира не так-то легко прогнать.
- Не желаете ли, чтобы я вам помог в этом?
- Нет, я люблю его...
- О!
- Немного.
- Это совершенно лишнее.
- Но это так.
- Тогда пусть Босир остается.
- Вы очень сговорчивы, сударь.
- В надежде встретить такую же сговорчивость и с вашей стороны. Мои условия вам подходят?
- Подходят, если вы мне их назвали полностью.
- Послушайте, дорогая, я вам сказал все, что могу вам сказать в данную минуту.
- Честное слово?
- Честное слово! Но вы должны понять одну вещь...
- Какую?
- Что у меня может вдруг возникнуть необходимость, чтобы вы действительно стали моей любовницей...
- Ну вот видите! В этом никогда не будет необходимости, сударь.
- ... но для видимости.
- Это другое дело, на это я согласна.
- Итак, решено?
- По рукам.
- Вот вам аванс за первый месяц.
Он протянул ей сверток с пятьюдесятью луидорами, даже не коснувшись кончиков ее пальцев. А так как Олива́ колебалась, то он сунул золото ей в карман платья, не задев даже слегка ее округлого и красивого бедра, которое, вероятно, не встретило бы такого пренебрежительного отношения со стороны тонких знатоков где-нибудь в Испании.
В ту самую минуту как золото скрылось в глубине ее кармана, два резких удара в наружную дверь заставили Олива́ стремительно броситься к окну.
- Милосердный Боже! - воскликнула она. - Спасайтесь скорее. Это он.
- Кто он?
- Босир, мой любовник... Пошевеливайтесь же, сударь.
- А, тем хуже, честное слово.
- Как тем хуже! Он вас разорвет на кусочки!
- Ба!
- Слышите, как он стучит? Он высадит двери.
- Пусть ему откроют. Дьявольщина! Почему в самом деле вы не дадите ему ключа?
И незнакомец расположился поудобнее на софе, мысленно говоря себе: «Мне нужно взглянуть на этого негодяя и оценить его».
Удары в дверь продолжались вперемежку со страшными ругательствами, поднимавшимися много выше третьего этажа.
- Идите, идите, откройте ему, матушка, - сказала взбешенная Олива́. - А вы, сударь, так и знайте, если с вами случится несчастье, тем хуже для вас самих.
- Да, вы совершенно правы: тем хуже для меня! - повторил невозмутимый незнакомец, не двигаясь с софы.
Олива́ между тем вышла на площадку и стала со страхом прислушиваться.
