Как только король вышел, королева встала с постели и подошла к окну, чтобы подышать ледяным, бодрящим утренним воздухом.
День обещал быть прекрасным и полным той прелести, которую близость весны придает некоторым апрельским дням: ночной мороз сменила приятная и уже ощутимая солнечная теплота; ветер со вчерашнего дня переменился с северного на восточный.
Если он не изменит своего направления, то зиме, этой ужасной зиме 1784 года, настал конец.
На розовом небосклоне уже поднялось облако сероватого пара: это была сырость, испарявшаяся от действия солнечных лучей.
В садах с веток деревьев начинал осыпаться иней, и маленькие птички, садясь на ветки, с большей непринужденностью и доверчивостью опирались своими тонкими лапками на образовавшиеся почки.
Апрельский цветок, подснежник, съежившийся от мороза, как те бедные цветы, о которых говорит Данте, поднимал свою темную головку из начинавшего таять снега, а из-под листьев фиалки, толстых, крепких и широких, продолговатый бутон будущего цветка уже выпустил два овальных лепестка, предвестников расцвета и аромата.
В аллеях, на статуях и на решетках, сверкали недолговечные алмазы; они еще не обратились в воду, но не были более и ледяными сосульками.
Все указывало на незримую борьбу весны с холодами и предвещало близкое поражение зимы.
- Если мы хотим воспользоваться льдом, - воскликнула королева, увидев, какая стоит погода, - то нам, кажется, надо поторопиться! Не правда ли, госпожа де Мизери? - прибавила она, отворачиваясь от окна. - Весна приближается.
- Вашему величеству уже давно хотелось покататься по льду на пруду Швейцарцев, - отвечала первая дама покоев.
- Да, и сегодня мы это устроим, - сказала королева, - потому что завтра, быть может, будет поздно.
- К какому же часу прикажет ваше величество приготовить туалет?
- Сейчас же. Я слегка позавтракаю и выйду.
- Больше королева не даст никаких приказаний?
- Пусть узнают, встала ли мадемуазель де Таверне, и скажут ей, что я хочу ее видеть.
- Мадемуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, - отвечала придворная дама.
- Уже? - спросила королева, которой лучше, чем кому-либо другому, было известно, в котором часу могла лечь Андре.
- О ваше величество, она ожидает уже двадцать минут.
- Пусть войдет.
Андре вошла к королеве в ту минуту, как часы на Мраморном дворе пробили первый удар девяти часов.
Мадемуазель де Таверне, уже тщательно одетая, как подобало придворной даме, не имеющей право являться к королеве в небрежном туалете, вошла, улыбаясь, но с некоторой тревогой.
Королева также улыбалась, что успокоило Андре.
- Идите, милая Мизери, - сказала она, - пошлите мне Леонара и моего портного. Ничего, - сказала она Андре, проследив глазами за г-жой Мизери и выждала, пока за ней опустилась портьера, - король был очень мил, он смеялся и ушел обезоруженным.
- Но он узнал? - спросила Андре.
- Вы понимаете, Андре, что лгать недопустимо, в особенности, когда ты права и именуешься французской королевой.
- Правда, ваше величество, - ответила, покраснев, Андре.
- А между тем, милая Андре, мы, по-видимому, сделали ошибку.
- Ошибку, государыня? - спросила Андре. - И, вероятно, не одну?
- Возможно. Вот наша первая ошибка: мы пожалели госпожу де Ламотт, король недолюбливает ее. Но мне она, признаюсь, понравилась.
- Ваше величество слишком хороший судья, и нельзя не преклониться перед вашими суждениями.
- Леонар здесь, ваше величество, - сказала, входя, г-жа де Мизери.
Королева села перед туалетным столиком из вызолоченного серебра, и знаменитый парикмахер принялся за свое дело.
У королевы были самые роскошные волосы на свете, и она находила отраду в том, чтобы давать всем возможность восхищаться ими.
Леонару это было известно, и, вместо того, чтобы действовать с тем проворством, которое он проявил бы по отношению ко всякой другой женщине, он предоставлял королеве и время и удовольствие любоваться собой.
В этот день Мария Антуанетта была в хорошем, даже радостном настроении; она была необыкновенно красива и только затем отрывала глаза от зеркала, чтобы послать Андре ласковый взгляд.
- Вас не бранили, Андре, - сказала она, - вас, свободную и гордую, которую все немножко боятся, так как, подобно богине Минерве, вы слишком мудры.
- Я, ваше величество? - прошептала Андре.
- Да, вы, наводящая уныние на всех придворных ветреников! О Боже мой, как вы счастливы, Андре, что вы девушка и, главное, что чувствуете себя таким образом счастливой.
Андре покраснела и грустно улыбнулась.
- Это обет, данный мною, - сказала она.
- И который вы сдержите, моя прелестная весталка? - спросила королева.
- Надеюсь.
- Кстати, - воскликнула королева, - я вспомнила...
- Что, ваше величество?
- Что, хотя вы и не замужем, со вчерашнего дня у вас появился повелитель.
- Повелитель, ваше величество?
- Да, ваш любимый брат... Как его зовут? Кажется, Филиппом?
- Да, ваше величество, Филиппом.
- Он приехал?
- Вчера, как ваше величество сделали мне честь сказать.
- И вы его еще не видели? Какая я эгоистка, что похитила вас вчера и увезла в Париж; право, это непростительно!
- О ваше величество, - с улыбкой возразила Андре, - я прощаю вам от всего сердца, и Филипп также.
- Правда?
- Ручаюсь вам.
- За себя?
- За себя и за него.
- Каков он собой?
- Все такой же красивый и добрый, мадам.
- А сколько ему теперь лет?
- Тридцать два года.
- Бедный Филипп! Подумайте, я знаю его уже четырнадцать лет и из них не видела его уже лет девять или десять!
- Когда вашему величеству будет угодно принять его, он будет счастлив уверить вас, что разлука не внесла никакой перемены в чувство почтительной преданности, которое он питает к королеве.
- Могу я его видеть теперь же?
- Через четверть часа он будет у ног вашего величества, если вы разрешите.
- Хорошо, я позволяю, я даже хочу этого.
Королева кончила говорить, когда кто-то шумный, подвижный, проворный проскользнул, или скорее прыгнул, на ковер туалетной и тотчас же чье-то смеющееся и лукавое лицо отразилось в зеркале, в котором Мария Антуанетта улыбалась своему отражению.
- Мой брат д'Артуа! - воскликнула королева. - Ну, право, вы испугали меня.
- Доброе утро, ваше величество, - сказал молодой принц. - Как вы провели ночь?
- Благодарю вас, брат мой, очень плохо.
- А утро?
- Прекрасно.
- Это самое главное. Я только что догадался об успешном исходе опыта, так как встретил короля, который одарил меня очаровательной улыбкой. Что значит доверие!
Королева рассмеялась. Граф д'Артуа, который ничего не знал, засмеялся также, но по другой причине.
- Но как же я, право, невнимателен, - продолжал он, - я и не спросил бедную мадемуазель де Таверне, как провела время она.
Королева снова устремила глаза в зеркало, которое давало ей возможность видеть все, что происходило в комнате.
Леонар только что закончил свою работу, и королева, скинув пеньюар из индийской кисеи, облачилась в утреннее платье.
Дверь открылась.
- Вот, - сказала королева графу д'Артуа, - если вы желаете спросить что-нибудь у Андре, она здесь.
Действительно, в эту минуту вошла Андре, держа за руку красивого дворянина со смуглым лицом, умными черными глазами, полными выражения благородства и грусти, и в то же время настоящего солдата, сурового и сильного, всей своей наружностью напоминавшего один из прекрасных фамильных портретов кисти Куапеля или Гейнсборо.
На Филиппе де Таверне был темно-серый костюм с тонкой серебряной вышивкой; но этот серый цвет казался черным, а серебро казалось железом; белый галстук и белое, матового оттенка, жабо резко выделялось на его темном камзоле, а пудра прически оттеняла мужественность и энергию лица.
Филипп приблизился, вложив одну руку в руку сестры, а другой изящно держа шляпу.
- Ваше величество, - сказала с почтительным поклоном Андре, - вот мой брат.
Филипп медленно и торжественно склонился перед королевой.
Когда он поднял голову, королева все еще продолжала смотреть в зеркало. Правда, она видела Филиппа в зеркале так же хорошо, как если бы глядела ему прямо в лицо.
- Здравствуйте, господин де Таверне, - сказала она.
И обернулась.
Она была прекрасна той царственной лучезарной красотой, которая собирала около престола как сторонников монархии, так и поклонников королевы; как женщина она была одарена могуществом красоты и - да простят нам эту перестановку слов - вместе с тем красотой могущества.
Филипп, увидев ее улыбку, почувствовал на себе взгляд ее чистых, горделивых и в то же время кротких глаз, побледнел и проявил все признаки глубокого волнения.
- По-видимому, господин де Таверне, - продолжала королева, - вы первый свой визит наносите нам? Благодарю вас.
- Ваше величество изволили забыть, что благодарить должен я, - отвечал Филипп.
- Сколько лет, - сказала королева, - сколько времени прошло с тех пор, как мы виделись с вами... Самое лучшее время жизни, увы!
- Для меня - да, ваше величество, но не для вас, для которой все дни лучшие.
- Вам, значит, так понравилось в Америке, господин де Таверне, что вы там остались, когда все возвращались оттуда?
- Ваше величество, - сказал Филипп, - господину де Лафайету, покидавшему Новый Свет, нужен был офицер, которому он доверял бы и мог поручить командование некоторой частью союзных войск. Поэтому господин де Лафайет рекомендовал меня генералу Вашингтону, и тот изволил назначить меня на эту должность.
- Из этого Нового Света, о котором вы говорите, к нам, по-видимому, возвращаются герой за героем.
- Конечно, ваше величество говорит это не обо мне, - отвечал с улыбкой Филипп.
- Почему же не о вас? - спросила королева. - Взгляните, брат мой, - продолжала она, обернувшись к графу д'Артуа, - на прекрасную внешность и воинственную осанку господина де Таверне.
Филипп, увидев, что ему дают возможность представиться графу д'Артуа, с которым он не был знаком, сделал шаг по направлению к нему, испрашивая тем самым у принца позволения его приветствовать.
Граф сделал знак рукой, и Филипп склонился перед ним.
- Красивый офицер! - воскликнул молодой принц. - Благородный дворянин, я счастлив с вами познакомиться! Каковы ваши намерения теперь, по возвращении во Францию?
Филипп взглянул на свою сестру.
- Монсеньер, - сказал он, - интересы моей сестры для меня важнее моих собственных; я сделаю то, что она пожелает.
- Но ведь, кажется, еще есть господин де Таверне-отец? - спросил граф д'Артуа.
- Да, монсеньер, наш отец, к счастью, жив, - отвечал Филипп.
- Не в этом дело, - с живостью перебила королева. - Я предпочитаю видеть Андре на попечении ее брата, а ее брата - на вашем, граф. Итак, вы берете на себя устройство его судьбы, не правда ли?
Граф д'Артуа сделал утвердительный жест.
- Известно ли вам, - продолжала королева, - что нас с ним соединяют очень тесные узы?
- Тесные узы? Вас, сестра моя? О, расскажите мне об этом, прошу вас,
- Да, господин Филипп де Таверне был первым французом, которого я увидела, въехав во Францию, и я тогда дала себе твердое обещание устроить счастье первого француза, которого встречу.
Филипп почувствовал, что лицо его залилось краской. Он закусил губы, чтобы заставить себя казаться спокойным.
Андре взглянула на него и опустила голову.
Королева перехватила взгляд, которым обменялись брат с сестрой; но как могла она разгадать, сколько затаенной скорби было в этом взгляде!
Мария Антуанетта ничего не знала о событиях, изложенных нами в первой части этой истории.
Она приписала совершенно другой причине подмеченную ею грусть во взгляде Филиппа. Почему бы, если столько людей влюбилось в дофину в 1774 году, и господину де Таверне не помучиться немного этой всеобщей любовью французов к дочери Марии Терезии?
У королевы не было никакого основания считать это предположение неправдоподобным, решительно никакого, даже после тщательной оценки себя: в зеркале отразилась красота женщины и королевы, когда-то очаровательной девушки.
Таким образом, Мария Антуанетта приписала вздох Филиппа сердечной тайне, поведанной братом сестре. Она улыбнулась брату и обласкала сестру одним из своих самых приветливых взглядов; она догадалась не обо всем, но и не во всем ошиблась; так пусть же никто не усмотрит преступления в этом невинном кокетстве. Королева всегда оставалась женщиной и гордилась тем, что вызывала любовь. У некоторых людей есть врожденная потребность завоевывать симпатию всех окружающих, но от этого их душа не должна непременно отличаться меньшим благородством.
Увы, настанет время, бедная королева, когда эту улыбку, которую ставят тебе в упрек как дар любящим тебя людям, ты будешь тщетно обращать к людям, тебя разлюбившим!
Граф д'Артуа подошел к Филиппу, пока королева советовалась с Андре относительно отделки для охотничьего платья.
- Действительно ли, - спросил он, - господин Вашингтон такой великий генерал?
- Великий человек, монсеньер.
- А как показали там себя французы?
- Хорошо. А англичане, наоборот, плохо.
- Согласен. Вы сторонник новых идей, дорогой мой господин Филипп де Таверне; но поразмыслили ли вы об одной вещи?
- О какой, монсеньер? Я должен сознаться вам, что там, в лагерях, саваннах, на берегу Великих озер, я имел время подумать о многом.
- Да вот подумали ли вы, например, о том, что, воюя там, вы вели войну не с индейцами и не с англичанами.
- А с кем же?
- Сами с собой.
- Монсеньер, я не стану оспаривать ваших слов... Это весьма возможно.
- Вы признаете...
- Я признаю, что событие, благодаря которому была спасена монархия, может иметь печальные последствия.
- Да, но эти последствия могут стать смертельными для тех, кто пережил первый незначительный инцидент.
- Увы, монсеньер!
- Вот почему я нахожу, что победы господина Вашингтона и маркиза де Лафайета не принесли нам особенной пользы. Так считать - это эгоизм, я согласен... Но не сетуйте: это эгоизм не личный.
- О, монсеньер...
- А знаете ли, почему я стал бы вам помогать всеми силами?
- Монсеньер, какова бы ни была причина, я буду питать за это живейшую признательность вашему королевскому высочеству.
- Ведь вы, дорогой мой де Таверне, не принадлежите к тем, кому трубят славу на каждом перекрестке; вы храбро исполняли свою службу, но фанфары вас не привлекают. Вас не знают в Париже, вот за это я вас и люблю; в противном случае, клянусь честью, господин де Таверне... Я эгоист, видите ли!
После этих слов принц со смехом поцеловал руку королеве и поклонился Андре любезно и с большей почтительностью, чем обыкновенно кланялся женщинам. Затем открылась дверь и он исчез.
Тогда королева разом оборвала разговор с Андре и обернулась к Филиппу.
- Видели ли вы своего отца, сударь?
- Я его видел в приемной, когда шел сюда; моя сестра предупредила его.
- Но почему же вы не отправились прежде повидаться с отцом?
- Я послал к нему своего камердинера, ваше величество, и свой небольшой багаж, но господин де Таверне прислал ко мне обратно этого человека с приказанием представиться сначала королю или вашему величеству.
- И вы повиновались?
- С восторгом, ваше величество, и таким образом мне удалось обнять сестру.
- Сегодня чудная погода! - воскликнула королева в радостном возбуждении. - Госпожа де Мизери, завтра лед растает, мне сейчас же нужны мои сани.
Первая дама покоев собралась уйти, чтобы выполнить приказание.
- Пусть мне подадут шоколад сюда, - прибавила королева.
- Ваше величество, вы не будете завтракать? - спросила г-жа де Мизери. - Ведь и так уже вы не ужинали вчера.
- Вот и ошибаетесь, добрая моя Мизери, мы ужинали. Спросите мадемуазель де Таверне.
- И очень хорошо, - отвечала Андре.
- Но это не помешает мне выпить шоколад, - прибавила королева. - Скорее, скорее, милая Мизери, это чудное солнце соблазняет меня; сегодня будет много народа на пруду Швейцарцев.
- Ваше величество, вы собираетесь кататься на коньках? - спросил Филипп.
- О, вы станете смеяться над нами, господин американец! - воскликнула королева. - Ведь вы преодолели Великие озера, в которых больше льё, чем в нашем пруду шагов.
- Ваше величество, - отвечал Филипп, - здесь вы тешитесь холодом и пройденным расстоянием, а там от этого умирают.
- Вот мой шоколад. Андре, вы выпьете чашечку?
Андре, вспыхнув от радости, поклонилась.
- Вы видите, господин де Таверне, что я все та же: этикет внушает мне такой же страх, как и раньше... Помните, господин Филипп? А сами вы изменились?
Эти слова проникли в самое сердце молодого человека: часто сожаление, высказываемое женщиной, - удар кинжалом для тех, кому она небезразлична.
- Нет, ваше величество, - ответил он отрывисто, - нет, я не изменился, сердцем по крайней мере.
- В таком случае, если вы сохранили то же сердце, - сказала с оживлением королева, - а оно было славное, мы поблагодарим вас за это по-своему... Чашку для господина де Таверне, госпожа де Мизери.
- О ваше величество, - сказал Филипп в полном смущении, - вы слишком снисходительны. Такая честь бедному, неизвестному солдату...
- Старому другу, - воскликнула королева, - вот и все! Сегодняшний день заставляет меня как бы снова переживать все очарование молодости; сегодняшний день застает меня счастливой, свободной, гордой, безумной! Он напоминает мне мои первые прогулки в моем любимом Трианоне и наши экскурсии с Андре; напоминает мои розы, клубнику, мои вербены, птиц, которых я старалась различать, гуляя по саду, - все и всех, включая моих милых садовников, довольные лица которых всегда означали для меня сюрприз или в виде нового распустившегося цветка, или ароматного созревшего плода; напоминает мне господина де Жюсьё и этого оригинала Руссо, уже умершего... Сегодняшний день... Я вам говорю, что он... меня делает безумной! Но что с вами, Андре? Вы покраснели! А с вами что, господин Филипп? Вы побледнели!
Действительно, лица брата и сестры выдали их волнение при этих мучительных для них воспоминаниях.
Но оба при первых же словах королевы призвали на помощь все свое мужество.
- Я обожгла себе нёбо, - сказала Андре, - извините меня, ваше величество.
- А я, ваше величество, - сказал Филипп, все еще не могу свыкнуться с мыслью, что вы оказываете мне честь, достойную знатного вельможи.
- Ну-ну, - перебила его Мария Антуанетта, наливая сама шоколад в чашку Филиппа, - вы же солдат и, следовательно, привыкли к огню; обжигайтесь же храбро моим шоколадом, так как мне некогда ждать.
И она рассмеялась. Но Филипп принял ее слова всерьез, как то сделал бы на его месте деревенский житель; однако то, что тот проделал бы от смущения, Филипп проделал из героизма.
Королева не спускала с него глаз, продолжая смеяться.
- У вас прекрасный характер, - сказала она, вставая.
Ее прислужницы тут же подали ей прелестную шляпу, горностаевое манто и перчатки.
Андре оделась так же быстро.
- Господин де Таверне, я хочу, чтобы вы не покидали меня, - сказала королева, - и сегодня собираюсь самым учтивым образом похитить одного американца. Идите по правую сторону от меня, господин де Таверне.
Таверне повиновался. Андре пошла по левую руку королевы.
Когда Мария Антуанетта спустилась по главной лестнице, барабаны пробили поход, а звук рожка дворцового караула и стук ружей, взятых гвардейцами к ноге, огласили своды дворцового вестибюля. Эта королевская пышность, общее почтение и обожание, которое сопровождало королеву и свидетелем которого был Таверне, вызвало у молодого человека головокружение и окончательно спутало его мысли.
На лбу его выступили капли холодного пота; он зашатался.
Если бы холодный ветер не подул ему в лицо, он несомненно лишился бы чувств.
Для молодого человека после стольких томительных и горестных дней, проведенных в изгнании, это внезапное возвращение к великим радостям гордости и любви было слишком резким переходом.
В то время как при появлении королевы, сиявшей красотой, склонялись все головы и гремело, приветствуя ее, оружие, лишь один низенький старичок казался так сильно озабоченным, что забыл о правилах этикета. Он остался стоять, вытянув голову и устремив пристальный взгляд на королеву и Филиппа, вместо того чтобы опустить голову и потупить глаза.
Как только королева удалилась, старик нарушил стройные ряды придворных и вместе с остальными пустился бежать за ней со всей скоростью, на которую только были способны его маленькие, затянутые в белые лосины ножки семидесятилетнего человека.
