Между тем Альдегонда, услышав крики своего хозяина и увидев, что дверь заперта, побежала за стражей.
Но, прежде чем она вернулась, Филипп и Шарни уже успели развести славный огонь первыми номерами газеты и затем побросать в него один за другим изорванные листы остальных экземпляров, которые тут же вспыхивали, как только пламя касалось их.
Молодые люди подвергали экзекуции последние газеты, когда вслед за Альдегондой на другом конце двора показались гвардейцы, а вместе с ними сотня мальчишек и столько же кумушек.
Первые удары ружейных прикладов раздавались по плитам ведущего от дверей коридора, когда загорелся последний экземпляр.
К счастью, Филипп и Шарни знали дорогу, которую Рето имел неосторожность показать им; они вошли в потайной ход, задвинули за собой засовы, миновали выходившую на улицу Старых Августинцев калитку, заперли ее на два оборота и бросили ключ в первую попавшуюся канаву.
В это время Рето, получивший свободу, звал на помощь и кричал, что его убивают, режут, а Альдегонда, видя на оконных стеклах отблеск горевшей бумаги, вопила: «Пожар!»
Фузилёры вошли в дом, когда молодые люди исчезли, а огонь потух; поэтому они не нашли нужным производить дальнейшие розыски, предоставили Рето класть себе на спину примочки с камфарным спиртом и возвратились в кордегардию.
Но толпа, отличавшаяся большим любопытством, чем стражи порядка, простояла на дворе г-на Рето до полудня, не теряя надежды на повторение утренней сцены.
Альдегонда в полном отчаянии поносила Марию Антуанетту, называя ее Австриячкой, и благословляла г-на де Калиостро, называя его покровителем литературы.
Когда молодые люди очутились на улице Старых Августинцев, Шарни обратился к своему спутнику.
- Сударь, - сказал он, - теперь, когда наша экзекуция окончена, могу ли я надеяться на счастье быть вам чем-нибудь полезным?
- Тысячу благодарностей, сударь, я только что хотел предложить вам тот же вопрос.
- Благодарю вас. Я приехал по личным делам, которые, вероятно, задержат меня в Париже некоторую часть дня.
- Меня также, сударь.
- Так позвольте же мне откланяться и поздравить себя с честью и счастьем, которое доставила мне встреча с вами.
- Позвольте и мне обратиться к вам с тем же приветствием и прибавить к этому мои пожелания, чтобы дело, из-за которого вы приехали, закончилось так, как вы того желаете.
И оба раскланялись с улыбкой и учтивостью, хотя нетрудно было заметить, что все эти вежливые слова, которыми они обменивались, были у них только на устах, а не в сердце.
Расставшись, они направились в противоположные стороны: Филипп пошел вверх к бульварам, а Шарни спустился к реке.
Они раза два или три оглядывались, пока не потеряли друг друга из виду окончательно. Тогда Шарни, спустившийся, как мы сказали, к реке, пошел по улице Борепер, затем по Лисьей улице, по улицам Большого Крикуна, Жан-Робер, Гравилье, Пастушки, Анжу, Перш, Кюльтюр-Сент-Катрин, Сент-Анастаз и Сен-Луи.
Затем он спустился вниз по улице Сен-Луи и направился к улице Нёв-Сен-Жиль.
Но по мере приближения к ней он все пристальнее вглядывался в подымающегося вверх по улице Сен-Луи молодого человека, показавшегося ему знакомым. Два или три раза он останавливался в нерешительности, но скоро сомневаться уже было невозможно: поднимавшийся в гору человек был Филипп.
Последний в свою очередь шел сначала по улицам Моконсей, Медвежьей, Гренье-Сен-Лазар, Мишель-ле-Конт, Вьей-Одриетт, Л'Ом-Арме, Розье, прошел мимо особняка Ламуаньон и наконец очутился на улице Сен-Луи на углу улицы Эгу-Сент-Катрин.
Оба молодых человека одновременно вступили на улицу Нёв-Сен-Жиль.
Они остановились и взглянули друг на друга так, что стало ясно: на этот раз они не желали скрывать друг от друга своих истинных чувств.
Снова возымели они одну и ту же мысль - потребовать объяснений у графа де Калиостро.
Очутившись у его дома, они уже не могли иметь никаких сомнений относительно планов каждого из них.
- Господин де Шарни, - начал Филипп, - я предоставил вам продавца, вы бы могли оставить мне покупателя. Я позволил вам нанести удары палкой, позвольте же мне нанести удар шпагой.
- Сударь, - отвечал Шарни, - вы оказали мне эту любезность, я полагаю, только потому, что я пришел первым, а не по какой-либо иной причине.
- Да, - продолжал Таверне, - но сюда я прихожу одновременно с вами и заранее заявляю вам, что не сделаю вам здесь никаких уступок.
- Да кто же вам сказал, что я их прошу? Я буду отстаивать свое право, вот и все.
- А в чем оно, по-вашему, заключается, господин де Шарни?
- Заставить господина де Калиостро сжечь тысячу экземпляров, купленных им у этого негодяя.
- Вспомните, сударь, что у меня первого явилась мысль сжечь это издание на улице Монторгёй.
- Хорошо, вы сожгли номера газеты на улице Монторгёй, а я заставлю разорвать их на улице Нёв-Сен-Жиль.
- Сударь, я в отчаянии, но мне придется вполне серьезно повторить вам, что я желаю первым иметь дело с графом де Калиостро.
- Все, что я могу сделать для вас, сударь, - это предложить довериться судьбе: я кину кверху луидор, и тот, кто выиграет, будет первым.
- Благодарю вас, сударь, мне обычно не везет, и, пожалуй, я буду иметь несчастье проиграть.
И Филипп сделал шаг вперед.
Шарни остановил его.
- Одно слово, сударь, - сказал он, - и я думаю, что мы придем к соглашению.
Филипп поспешно обернулся. В тоне Шарни ему послышалось что-то угрожающее, и это обрадовало его.
- А, - воскликнул он, - вот это хорошо!
- Почему бы нам не отправиться требовать удовлетворения от господина де Калиостро через Булонский лес? Это, я знаю, удлинило бы наш путь, но, по крайней мере, разрешило бы наши разногласия. Один из нас, вероятно, останется на дороге, а тот, кто вернется сюда, не должен будет никому отдавать отчета.
- Право, сударь, - подхватил Филипп, - вы угадали мою мысль. Да, действительно, это может нас примирить. Угодно ли вам сказать мне, где мы встретимся?
- Но если мое общество не слишком невыносимо для вас, сударь...
- Что вы!
- ... то нам незачем расставаться. Я велел своей карете ждать меня на Королевской площади, а, как вам известно, это отсюда в двух шагах.
- И вы предлагаете мне место в ней?
- Конечно, с величайшим удовольствием.
Молодые люди, почувствовавшие себя соперниками с первого взгляда и ставшие врагами при первом же поводе к тому, направились быстрым шагом на Королевскую площадь. На углу улицы Па-де-ла-Мюль они увидели карету Шарни.
Последний, не давая себе труда идти дальше, махнул рукой выездному лакею. Карета подъехала. Шарни пригласил Филиппа сесть в нее, и карета поехала по направлению к Елисейским полям, но перед тем как сесть самому, Шарни написал два слова на листке записной книжки и велел своему слуге отнести это в его парижский дом.
У г-на де Шарни были великолепные лошади, и менее чем через полчаса они были в Булонском лесу.
Здесь Шарни остановил кучера у первого же подходящего места.
Погода стояла прекрасная; воздух был еще несколько прохладен, но в нем уже весьма сильно слышалось благоухание первых фиалок и молодых побегов бузины, растущей вдоль дорог и по опушке леса.
Под желтыми прошлогодними листьями уже гордо пробивались травы, украшенные колеблющимися султанами, и золотистые левкои, росшие вдоль старых стен, наклоняли свои ароматные цветы.
- Прекрасная погода для прогулки, не правда ли, господин де Таверне? - спросил Шарни.
- Да, прекрасная, сударь.
И оба вышли из кареты.
- Можете ехать, Дофен, - сказал Шарни кучеру.
- Послушайте, - начал Филипп, - не напрасно ли вы отсылаете карету? Она, очень вероятно, пригодилась бы одному из нас для возвращения домой.
- Прежде всего, сударь, надо держать все это в строжайшей тайне, - отвечал Шарни, - если же мы доверим ее лакею, то рискуем, что завтра же она станет темой для разговоров всего Парижа.
- Как вам угодно, сударь, но этот малый, который привез нас сюда, конечно, уже понял, в чем дело. Эта порода людей слишком хорошо знакома с нашими привычками, чтобы не заподозрить, что когда два дворянина велят везти себя в Булонский, или в Венсенский лес, или в Сатори, да еще с такой быстротой, с какой ехали мы, то тут речь идет не о простой прогулке. Итак, я повторяю, что ваш кучер уже все понял. Но допустим даже, что он ничего не знает. Он ведь увидит раненым, а может быть, и убитым либо меня, либо вас, и этого будет достаточно для того, чтобы он наконец прозрел, хотя и несколько поздно. Не лучше ли ему остаться тут, чтобы отвезти того, кто будет не в состоянии вернуться сам? Таким образом ни вам, ни мне не придется попасть в затруднительное положение, оставшись здесь в одиночестве.
- Вы правы, сударь, - отвечал Шарни и, обернувшись к кучеру, сказал ему: - Остановитесь, Дофен, и ждите здесь.
Дофен подозревал, что ему прикажут вернуться. Поэтому он ехал шагом и еще находился на таком расстоянии, что мог услышать голос хозяина.
Он остановился и, угадав, как предположил Филипп, что произойдет, устроился на козлах таким образом, чтобы иметь возможность видеть сквозь обнаженные еще деревья сцену, в которой, как он полагал, его хозяину предстояло стать одним из актеров.
Тем временем Филипп и Шарни постепенно углублялись все дальше в лес и минут через пять скрылись - или почти скрылись - в синеватой дали.
Филипп, шедший впереди, заметил сухое место, где на твердой земле ноги не скользили; оно представляло собой длинный четырехугольник, необыкновенно подходящий для той цели, что привела сюда молодых людей.
- Не знаю, согласны ли вы со мной, господин де Шарни, - сказал Филипп, - но мне кажется, что это очень хорошее местечко.
- Прелестное, сударь, - отвечал Шарни, сбрасывая с плеч одежду.
Филипп, в свою очередь, разделся, кинул на землю шляпу и обнажил шпагу.
- Сударь, - обратился к нему Шарни, не вынимая еще своей шпаги из ножен, - всякому другому я сказал бы: «Шевалье, одно слово если не извинения, то привета, - и мы друзья...» Но вам, смельчаку, вернувшемуся из Америки, то есть из страны, где сражаются так мужественно, я не могу...
- А я, - ответил Филипп, - сказал бы всякому другому: «Сударь, я, может быть, не прав по отношению к вам». Но вам, храброму моряку, еще недавно своим славным подвигом на войне вызвавшему восхищение всего двора, вам, господин де Шарни, я могу сказать только: «Господин граф, сделайте мне честь стать в оборонительную позицию».
Граф поклонился и, в свою очередь, обнажил шпагу.
- Сударь, - начал он, - мне кажется, что мы оба оставляем в стороне истинный повод нашей ссоры.
- Я вас не понимаю, граф, - отвечал Филипп.
- О, напротив, вы меня понимаете, сударь, вы меня прекрасно понимаете. И так как вы прибыли из страны, где не умеют лгать, то вы покраснели, заявив мне, что меня не понимаете.
- Защищайтесь же! - повторил Филипп.
Их шпаги скрестились.
При первых же выпадах Филипп убедился, что значительно превосходит своего противника. Но эта уверенность, вместо того чтобы воодушевить, по-видимому, совершенно охладила его.
Превосходство позволило Филиппу сохранить все свое хладнокровие, и в результате он вел свою игру так спокойно, как будто находился в фехтовальном зале и вместо шпаги держал в руках учебную рапиру.
Он ограничился тем, что парировал удары и, хотя поединок длился уже с минуту, сам не нанес ни одного.
- Вы меня щадите, сударь, - заметил ему Шарни. - Могу я узнать, на каком основании?
И, внезапно сделав быстрый финт, он попытался нанести Филиппу глубокий удар.
Но Филипп с еще большей быстротой скрестил свою шпагу с оружием противника и отразил нападение.
Хотя при этом параде он заставил шпагу Шарни отклониться от прямой линии, но сам не сделал ответного выпада.
Шарни снова нанес удар, который Филипп отбил простым парадом, вынудив графа приостановиться.
Тот был моложе и, главное, более горяч, ему было стыдно видеть спокойствие противника, когда у него самого кровь кипела. Поэтому он решил вывести его из равновесия.
- Я уже сказал вам, сударь, - начал он, - что мы с вами оставили в стороне настоящую причину нашей дуэли.
Филипп не ответил.
- Я могу назвать вам эту причину: вы искали со мной ссоры и начали ее из ревности.
Филипп сохранял молчание.
- Однако, - продолжал Шарни, который все больше горячился, видя хладнокровие Филиппа, - в чем же заключается ваша игра, господин де Таверне? Не хотите ли вы просто утомить меня? Это было бы расчетом, недостойным вас. Черт возьми! Убейте меня, если можете, но убейте, по крайней мере, пока я могу драться.
Филипп покачал головой.
- Да, сударь, - сказал он, - ваш упрек заслужен: я искал ссоры с вами и был не прав.
- Теперь это не имеет значения, господин де Таверне; у вас в руке шпага, пользуйтесь ею для чего-нибудь другого, не только парируйте. А если вы не хотите нападать на меня более энергично, то защищайтесь хотя бы слабее.
- Сударь, - повторил Филипп, - я еще раз имею честь сказать вам, что был не прав и раскаиваюсь в этом.
Но Шарни был слишком возбужден, чтобы оценить великодушие своего противника, и счел его слова оскорблением.
- А, я понимаю! - воскликнул он. - Вы хотите проявить ко мне великодушие! Не правда ли, шевалье? Сегодня вечером или завтра вы будете рассказывать каким-нибудь прелестным дамам, что заставили меня выйти с вами на поединок и затем даровали мне жизнь.
- Господин граф, - отвечал Филипп, - я, право, начинаю опасаться, что вы сходите с ума.
- Вы хотели убить господина де Калиостро, чтобы заслужить расположение королевы, не правда ли? И чтобы быть еще более уверенным в ее расположении, вы хотите убить и меня, выставив при этом на посмешище?
- Это уж чересчур! - воскликнул Филипп, нахмурив брови. - Ваши последние слова доказывают мне, что у вас не такое благородное сердце, как я полагал.
- Ну что ж, пронзите это сердце! - вскричал Шарни, открывая свою грудь как раз в ту минуту, когда Филипп сделал быстрый выпад и уколол его.
Шпага скользнула по ребрам и провела кровавую борозду под тонкой полотняной рубашкой Шарни.
- Наконец-то, - радостно воскликнул тот, - я ранен! Теперь, если я вас убью, моя роль будет отлично исполнена.
- Положительно, вы совсем лишились рассудка, - отвечал Филипп. - Вы не убьете меня, и на долю вашу выпадет роль самая заурядная... Вы будете ранены без всякого повода и всякой пользы для вас, так как никто не знает, из-за чего мы дрались.
Шарни между тем сделал такой быстрый прямой выпад, что на этот раз Филипп едва успел вовремя отразить его, но при этом сильным ударом выбил шпагу из рук противника и отбросил ее на десять шагов в сторону.
Затем он подбежал к ней и сломал ее на куски ударом каблука.
- Господин де Шарни, - сказал он, - вам не к чему было доказывать мне свою храбрость... Вы, значит, сильно ненавидите меня, раз проявили такое ожесточение в поединке со мной.
Шарни не отвечал, он заметно бледнел.
Филипп несколько секунд глядел на него, надеясь услышать от него подтверждение или отрицание своих слов.
- Итак, граф, - сказал он, - жребий брошен, мы враги.
Шарни зашатался. Филипп бросился к нему, чтобы поддержать, но граф отстранил его руку.
- Благодарю вас, - сказал он, - я надеюсь, что смогу дойти до моей кареты.
- Возьмите, по крайней мере, этот платок, чтобы остановить кровь.
- Охотно, - ответил граф, взяв платок.
- Обопритесь на мою руку, сударь; вы упадете при первом же встреченном на пути препятствии, так как едва стоите на ногах, и это доставит вам совершенно лишние страдания.
- Шпага, вероятно, рассекла только мускулы, - сказал Шарни. - Я ничего не ощущаю в груди.
- Тем лучше, сударь.
- И я надеюсь быть вскоре здоровым.
- Тем лучше, повторяю. Но если вы хотите скорейшего выздоровления, чтобы возобновить наш поединок, то предупреждаю вас, что вам трудно будет принудить меня к этому.
Шарни пытался отвечать, но слова замерли у него на устах; он пошатнулся, и Филипп едва успел поддержать его.
Затем он поднял графа, как ребенка, и понес к карете: Шарни был почти в бессознательном состоянии.
Впрочем, Дофен, увидев сквозь ветви деревьев со своего места, что произошло, сократил путь своему господину, двинувшись ему навстречу.
Шарни посадили в карету; он поблагодарил Филиппа кивком головы.
- Поезжайте шагом, кучер, - сказал Филипп.
- А вы, сударь? - пробормотал раненый.
- О, не беспокойтесь обо мне.
И он с поклоном захлопнул дверцу.
Карета медленно тронулась, а Филипп остался стоять на месте, глядя ей вслед. Скоро карета исчезла, завернув за угол аллеи, и тогда Филипп направился в Париж кратчайшим путем.
Затем, обернувшись в последний раз и увидев, что экипаж вместо того, чтобы возвращаться в Париж, повернул в сторону Версаля и скрылся за деревьями, Филипп с глубокой задумчивостью произнес четыре слова, вырвавшиеся у него из сердца:
- Она будет жалеть его!
