Пока все эти события происходили в Париже и Версале, король, к которому вернулось его обычное спокойствие с тех пор, как он узнал, что его флот одержал победу, а зима отступила, решал в кабинете, окруженный атласами, картами земных и небесных полушарий, разные задачи по механике и прочерчивал новые морские пути для кораблей Лаперуза.
Легкий стук в дверь вывел его из приятной задумчивости, в которой он находился после вкусного полдника.
Вслед за этим раздался чей-то голос:
- Можно войти, брат мой?
- Граф Прованский, непрошеный гость! - проворчал король, отодвигая астрономическую книгу, открытую на самых больших картах созвездий. - Войдите, - сказал он.
Толстый низенький человек с красным лицом и живыми глазами вошел в комнату походкой, слишком почтительной для брата и слишком развязной для придворного.
- Вы меня не ждали, брат мой? - сказал он.
- Нет, по правде сказать.
- Я мешаю вам?
- Нет. У вас есть что-нибудь интересное сообщить мне?
- Ходит такой странный, комичный слух...
- А, сплетня?
- Да, брат мой.
- Которая вас позабавила?
- Своей дикостью.
- Какая-нибудь злая выдумка обо мне?
- Бог мне свидетель, что я не смеялся бы, будь это так.
- Значит, о королеве?
- Государь, представьте себе, что мне говорили серьезно, да, да, совершенно серьезно... Нет, даю вам вперед сто, тысячу очков...
- Брат мой, с тех пор как мой наставник обратил мое внимание на такие ораторские вступления у госпожи Севинье как на образец жанра, я не нахожу в них ничего хорошего. К делу!
- Так вот, брат мой, - продолжал граф Прованский, несколько охлажденный такой резкой встречей, - говорят, что королева провела одну из прошлых ночей вне дворца. Ха-ха-ха!
И он сделал попытку рассмеяться.
- Это было бы очень грустно, будь это правда, - серьезным тоном сказал король.
- Но ведь это неправда, брат мой?
- Неправда.
- Значит, неправда также, что королеву видели ожидавшей у калитки Резервуаров?
- Неправда.
- В тот день, когда вы приказали закрыть ворота в одиннадцать часов, помните?
- Не помню.
- Так вот, вообразите себе, брат мой, что слух этот настаивает...
- Что значит слух? Где это? Кто это?
- Вот глубокое замечание, брат мой, очень глубокое. Действительно, что такое слух? Так вот это неуловимое, непонятное существо, называемое слухом, утверждает, что королеву видели в тот день под руку с графом д'Артуа в половине первого ночи.
- Где видели?
- Она шла по направлению к дому графа д'Артуа, к тому, что находится за конюшнями. Разве ваше величество ничего не слышали об этой чудовищной выдумке?
- Как же, брат мой, слышал, пришлось слышать.
- Как, государь?
- Да разве вы не сделали кое-чего, чтобы я услышал про эту выдумку?
- Я?
- Вы.
- А что же я такое сделал, государь?
- Написали четверостишие, которое было напечатано в «Меркурии».
- Четверостишие! - повторил граф, ставший краснее, чем был при входе в комнату.
- Ведь известно, что вы любимец муз.
- Но не настолько, чтобы...
- Сочинить четверостишие, кончающееся стихом:
Супругу доброму Елена не призналась.
- Я, государь?!
- Не отрицайте, вот автограф четверостишия. Это ваш почерк. О, я плохой знаток поэзии, но зато в почерках я эксперт.
- Государь, одно безумие влечет за собой другое.
- Граф Прованский, могу вас уверить, что безумие проявили вы один, и я удивляюсь, как мог философ совершить такое безумие; оставим этот эпитет вашему четверостишию.
- Ваше величество, вы суровы ко мне.
- Око за око, зуб за зуб, брат мой. Вместо того, чтобы сочинять свое четверостишие, вы могли бы осведомиться, где была королева, как то сделал я; и вместо четверостишия, направленного против нее, а следовательно, и против меня, вы сочинили бы какой-нибудь мадригал в честь вашей невестки. Вы возразите на это, что такая тема не располагает к вдохновению, но я предпочитаю плохие хвалебные стихи хорошей сатире. Это же сказал и Гораций, ваш любимый поэт.
- Государь, вы безжалостны...
- Если вы не были уверены в невиновности королевы, как уверен я, - продолжал с твердостью король, - то хорошо бы сделали, если бы перечитали своего Горация. Разве не он изрек эти прекрасные слова - простите, что я коверкаю латынь:hoc est:faciens vivam melius, sic dulcis amicis occurram.
Это значит: «Так оно лучше; именно так поступая, буду достойнее жить, стану приятен друзьям». Вы сделали бы более изящный перевод, брат мой; но, по-моему, смысл изречения именно таков.
И добрый король после этого урока, данного скорее по-отцовски, нежели по-братски, стал ждать, чтобы виновный начал свои оправдания.
Граф некоторое время обдумывал ответ; но у него был вид не столько человека, попавшего в затруднительное положение, сколько оратора, подыскивающего тонкий оборот речи.
- Государь, - начал он, - как ни сурово сделанное вашим величеством заключение, я имею средство оправдаться и надежду быть прощенным.
- Говорите, брат мой.
- Вы обвиняете меня в том, что я ошибся, не правда ли, а не в том, что у меня были дурные намерения?
- Согласен.
- Если это так, то ваше величество, понимая, что тот не человек, кто никогда не ошибается, можете признать, что я ошибся не без некоторого основания.
- Я не могу сомневаться в вашем уме, который считаю выдающимся, брат мой.
- В таком случае, государь, как мне не впасть в заблуждение, слыша все, что говорится кругом? Мы, принцы, постоянно дышим воздухом, насыщенным клеветой, мы сами пропитались им. Я не говорю, что я поверил этому, я говорю, что мне это передали.
- В добрый час, если это так, но...
- Четверостишие? О, поэты ведь странные существа, и, кроме того, не лучше ли было ответить на это мягкой критикой (что может служить предостережением), чем нахмурить брови? Грозные выражения в стихах не могут оскорблять, государь: это не то что памфлеты; недаром все собираются просить ваше величество запретить их. Памфлеты, вроде того, что я принес вам показать.
- Памфлет!
- Да, ваше величество, я убедительно прошу приказа, чтобы засадить в Бастилию презренного автора этой гнусности.
Король быстро поднялся с места.
- Посмотрим! - сказал он.
- Не знаю, должен ли я, государь...
- Конечно, должны, в таких случаях нельзя никого щадить. Памфлет с вами?
- Да, государь.
- Дайте!
Граф Прованский вынул из кармана экземпляр «Истории Аттенаутны», роковой оттиск, которому не помешали дойти до публики ни палка Шарни, ни шпага Филиппа, ни устроенный в доме Калиостро костер.
Король быстро пробежал номер, как человек, привыкший находить интересные места в книге или газете.
- Подлость! - воскликнул он. - Подлость!
- Вы видите, государь, уверяют, что сестра моя была у чана Месмера.
- Ну да, она была там!
- Была! - воскликнул граф Прованский.
- С моего разрешения.
- О, государь!
- И на основании того, что она была у Месмера, я не стану выводить заключение о ее неблагоразумии, так как я позволил ей поехать на Вандомскую площадь.
- Но ваше величество не позволяли королеве приближаться к чану для совершения опыта над своей особой...
Король топнул ногой. Граф произнес эти слова как раз в ту минуту, когда глаза Людовика XVI пробегали наиболее оскорбительное для Марии Антуанетты место, содержащее описание ее мнимого припадка, судорог, нескромного беспорядка в одежде - словом, всего, чем было отмечено пребывание мадемуазель Олива́ у Месмера.
- Этого не может быть, не может! - сказал король, побледнев. - Полиция должна знать, в чем тут дело.
Он позвонил.
- Мне нужен господин де Крон, - сказал он, - пусть пойдут за ним.
- Ваше величество, сегодня день его еженедельного доклада, и господин де Крон ожидает в Бычьем глазу.
- Пусть войдет.
- Позвольте мне, брат мой... - начал граф Прованский лицемерным тоном.
И сделал вид, будто собирается уходить.
- Останьтесь, - сказал ему Людовик XVI. - Если королева виновна - что ж, вы, как член семьи, можете знать это; если невиновна - то вы также должны узнать это, так как заподозрили ее.
Господин де Крон вошел.
Увидев графа Прованского в обществе короля, начальник полиции прежде всего засвидетельствовал свое глубочайшее почтение двум первым особам в государстве и затем обратился к королю:
- Доклад готов, ваше величество, - сказал он.
- Прежде всего, сударь, - обратился к нему Людовик XVI, - объясните мне, как мог быть напечатан в Париже такой позорный памфлет против королевы?
- «Аттенаутна»? - спросил господин де Крон.
- Да.
- Ваше величество, это дело рук газетчика по имени Рето.
- Вам известно его имя и вы не помешали публикации или не арестовали его после того, как памфлет был напечатан!
- Ваше величество, не было ничего легче этой меры; у меня даже в портфеле - я сейчас покажу вашему величеству - лежит готовый приказ о заключении его в тюрьму.
- В таком случае, отчего же он не был арестован?
Господин де Крон обернулся в сторону графа Прованского.
- Позвольте мне удалиться, ваше величество, - преднамеренно неторопливо начал последний.
- Нет, нет, - возразил король, - я вам велел остаться, так оставайтесь.
Граф поклонился.
- Говорите, господин де Крон, говорите откровенно и без утаек; говорите скорее и яснее.
- Вот в чем дело, - отвечал начальник полиции, - я не велел арестовать этого газетчика Рето потому, что предварительно мне необходимо переговорить с вашим величеством.
- Прошу вас, говорите.
- Может быть, ваше величество, лучше будет дать этому газетчику мешок с деньгами и отправить его искать виселицу в другом месте, где-нибудь подальше?
- Почему так?
- Потому, ваше величество, что когда эти негодяи пишут ложь, то публика, если ей докажут это, бывает очень довольна, видя, как виновных наказывают плетью, режут им уши и даже вешают. Но когда, на несчастье, они затронут истину...
- Истину?
Господин де Крон поклонился.
- Да, я знаю. Королева действительно была у Месмера. Это несчастье, как вы вполне справедливо сказали; но я ей позволил это.
- О ваше величество! - пробормотал г-н де Крон.
Эта растерянность почтительного подданного поразила короля еще более, чем подобное восклицание, вырвавшееся раньше из уст завистливого родственника.
- Но ведь королева, я полагаю, не погубила себя этим? - спросил он.
- Нет, ваше величество, но ее репутация пострадала.
- Господин де Крон, скажите, что вам сообщила ваша полиция?
- Ваше величество, многое, что, при всем почтении к вам и при всем благоговейном преклонении перед королевой, согласуется с некоторыми сведениями, помешенными в памфлете.
- Согласуется, говорите вы?
- И вот в чем: французская королева, в одежде обыкновенной женщины, в обществе того сомнительного люда, который привлекают магнетические фокусы Месмера, появляется одна...
- Одна! - воскликнул король.
- Да, ваше величество.
- Вы ошибаетесь, господин де Крон.
- Не думаю, ваше величество.
- Вы получили неверное донесение.
- Настолько точное, ваше величество, что я могу описать вам во всех подробностях костюм ее величества, весь ее внешний облик, каждый ее шаг, ее жесты, ее крики.
- Ее крики!
И король, побледнев, смял газетный лист.
- Даже вздохи ее были замечены моими агентами, - робко добавил г-н де Крон.
- Вздохи! Королева могла забыться до такой степени! Королева могла так легко отнестись к моей королевской чести, к своей чести женщины!
- Этого не может быть, - сказал граф Прованский, - это было бы более чем скандалом, а ее величество не способна на такой поступок.
Эта фраза заключала в себе скорее тяжкое обвинение, чем оправдание. Король почувствовал это; все существо его возмущалось.
- Сударь, - сказал он начальнику полиции, - вы настаиваете на том, что сказали?
- Увы, от первого до последнего слова, ваше величество.
- Я обязан, брат мой, - начал Людовик XVI, проводя платком по покрытому испариной лбу, - дать вам доказательство того, что я сказал ранее. Честь королевы - честь и всего моего дома. Я никогда не стану ею рисковать. Я позволил королеве поехать к Месмеру, но приказал ей взять с собой верную, безупречную, даже святую особу.
- Ах, - сказал г-н де Крон, - будь это так...
- Да, - заметил граф Прованский, - если бы такая женщина, как госпожа де Ламбаль, например...
- Вот именно, брат мой, я указал королеве на принцессу Ламбаль.
- К несчастью, государь, принцессу не взяли.
- Ну, - произнес, дрожа всем телом, король, - если таково было непослушание, то я должен строго взыскать за него и взыщу.
И глубокий вздох, отдавшийся мучительной болью у него в сердце, прервал его речь.
- Но, - понизив голос, продолжал он, - я все же сомневаюсь. Вы не разделяете моего сомнения, и это естественно: вы не король, не супруг, не друг той, которую обвиняют... А я желаю это сомнение разъяснить.
Он позвонил; явился дежурный офицер.
- Пусть узнают, госпожа принцесса де Ламбаль - у королевы или в своих апартаментах, - сказал король.
- Ваше величество, госпожа де Ламбаль прогуливается в Малом саду с ее величеством и другой дамой.
- Попросите госпожу принцессу прийти ко мне немедленно.
Офицер вышел.
- Прошу у вас еще десять минут, господа: я не могу до этого принять никакого решения.
И Людовик XVI, против своего обыкновения, нахмурил брови, бросив на двух свидетелей его глубокой скорби почти угрожающий взгляд.
Оба свидетеля хранили молчание. Господин де Крон был действительно опечален, а граф Прованский изобразил всем своим существом притворную скорбь, которая могла бы быть к лицу самому богу Мому.
Легкое шуршание шелка за дверью возвестило о приближении принцессы де Ламбаль.
