Горькие на вкус мечты

Глава 22

   — Блин, Алёна, — с трудом разлепляя веки, простонал Фрейд.
   — Вставай! — гаркнула она.
   Он открыл глаза, посмотрел на уже привычное гневное выражение лица жены. Попытался отвернуться, натянуть одеяло на голову, спутанным комком обвившееся вокруг ног. Однако одеяло из его рук было выдернуто, разгневанной женой.  Повернувшись к ней, он отметил, что лежит в одних трусах, значит накануне вечером либо был в состоянии раздеться сам, либо его раздела Алёна, уставшая наблюдать его в постели в грязных джинсах и мятой рубашке.
   — Я сам? — пробежав ладонью по обнажённой груди, спросил Фрейд жену.
   — Нет! Вставай, уже! — злилась Алёна. — Иди, помойся, воняешь, как старая подстилка. Да, Илья! — закричала она, впившись руками в одеяло, которым пытался укрыться Фрейд, игнорируя её приказы.
   — Тебе, что от меня нужно?! — вспылил Фрейд, дёрнул на себя одеяло, да так сильно, что державшаяся за него Алёна полетела вперёд на мужа.
   — Чтоб ты поднялся с постели и шёл мыться! — откинув от себя одеяло, сказала Алёна.
   — Высплюсь, схожу, помоюсь, — отозвался Фрейд, кутаясь в одеяло. — А теперь, оставь меня в покое. Хотя, нет, дай мне воды, — обернувшись к жене, велел он.
   — В душе попьёшь! — огрызнулась она.
   Алёна поднялась с дивана, и вместо ожидаемого Фрейдом стакана воды принесла ему пакет с мочалкой, мылом, свежими трусами и полотенцем.
   — Иди, мойся! — Она кинула пакет рядом с ним.
   Он в недоумении глядел на её вьющиеся волосы, накрашенные глаза, вытянутые в струну губы. Что с ней происходит? С чего она завелась? Неужели лопнуло терпение, и она более не в силах молча переносить его короткие запои? А может, гнев её вызван сплетнями его вчерашнего падения? Помнится, она вела себя примерно так же, когда вытащила его пьяное, обнажённое тело из Ленкиной постели.
   Фрейд принял сидячее положение, вытянул перед собой согнутые в коленях ноги. Посмотрел Алёне в глаза:
   — Ты, чо психуешь? ПМС? Или из-за того, что соседи обо мне говорят?
   — Да лучше б ПМС! — всплеснула руками Алёна. — Мама звонила, они через час будут. А ты с этой рожей своей разбитой! Всю неделю просила не пить в выходные! Предупреждала, что родители приедут…. — Алёна продолжала гневную тираду, но Фрейд уже не слышал её.
   Внутри словно что-то оборвалось, рухнуло тяжёлым комком вниз. Казалось, сердце перестало биться, оборвалось, упало в кишки холодным камнем.
   Он представил тёщу, эту хрупкую, будто высохшую женщину с хмурым, высокомерным взглядом, пронзающим тебя насквозь. С холодным звенящим, тонким словно стекло голосом, рождающим в себе укоризненные интонации. Прямыми губами, изредка кривящимися в любезной улыбке. Строгой осанкой, крупными бёдрами, и маленькой грудью. Затем представил тестя, большого, широкоплечего мужика с кустистыми бровями и отчётливой складкой между ними. Грубым волевым голосом, вальяжной походкой, твёрдым кулаком, прямолинейной манерой выражения.
   Едва характерные черты «родственников» сложились в два целых образа, сердце Фрейда, ухнувшее вниз, запутавшееся в кишках, подпрыгнуло к горлу, вызвав тошноту. Меньше всего на свете ему хотелось видеть родителей жены, и уж тем более не было желания предстать перед ними в том «разукрашенном» виде, в котором он прибывал в данный момент.
   — Чёрт бы тебя побрал, Алёна! — возмутился он, борясь с тошнотворным комом, рвущимся из желудка в пищевод. Он вскочил с дивана, схватил пакет с принадлежностями для душа, метнулся к двери, вернулся к шкафу с одеждой. — Не могла меня раньше предупредить?! — принялся шарить по полкам Фрейд, в поисках спортивных штанов.
   — Да я с понедельника тебя предупреждаю! — парировала она, беря его штаны с полки, на которую он даже не глядел, кинула ему в руки. — Но тебе, же всё до лампочки! Лишь бы выпить. Залить глотку! Всё мало тебе…
   — Если бы ты меня предупредила в понедельник, я бы точно запомнил! — Фрейд влез в штаны. — И вообще, можно было хотя бы вчера сказать. Я бы тогда вечером с Максом не пил! А ещё лучше, предупредить меня в пятницу утром, до того как я себе лицо разбил!
   — В пятницу утром я ушла на работу и думала, что ты тоже поёдешь на работу, а не бухать будешь тут в одну каску!
   — Я подменился.
   — А мне сказать не мог?! А интересно для чего ты подменился? Чтоб вместо двух дней, набухиваться целых три!?
   — Да! Именно для этого! — выплюнул Фрейд. Он схватил пакет, пошёл к двери.
   — Долбаный алкаш!..
  Фрейд повернулся, метнул в Алёну взгляд исподлобья, сжал кулаки. Во взгляде читалась ярость, которую Алёне приходилась наблюдать за секунды до встречи своего лица с его кулаками. И когда он сделал шаг в её сторону, она, отступив назад, быстро произнесла:
    — Папа будет здесь меньше чем через час.
   Фрейд, прожигая её яростным взглядом, стиснул зубы, казалось, ещё крепче сжал кулаки (после он заметит на ладонях кровавые отметины от впившихся ногтей). Обнажённая грудь его вздымается и опускается, раздуваются крылья носа. Она видела — он проделал неимоверное усилие над собой, чтоб развернуться и выйти в двери. И если бы не упоминание об отце, она бы не отделалась пощёчиной.
   Когда Фрейд вышел из комнаты, Алёна не чувствуя пола под ногами, опустилась на диван. Всё тело её сотрясало крупной дрожью, на лбу и под мышками выступил холодный пот. Она испугалась. По-настоящему испугалась за себя. Он непременно бы ударил её. Ударил не потому, что не может выносить оскорблений в свой адрес, а потому, что ненавидит её, отчего любое непонимание, любая обида утрируется и выглядит более оскорбительной, нежели есть на самом деле.
   На глаза Алёны наворачиваются слёзы. Она готова разрыдаться от переполняющей душу обиды, закравшейся печали, поселившегося страха. Нет, она не заплачет. Только не сейчас, не сегодня, не в тот день, когда к ней едут родители. Она запрокидывает голову назад, сквозь пелену слёз глядит в потолок, концом пододеяльника ловит покатившуюся слезинку.
   «Он меня не ненавидит», — утешает себя Алёна. — «Да, он не любит меня и как бы мне этого не хотелось, никогда не любил. Тем не менее, я ему не безразлична. За десять лет совместной жизни я стала ему родным, близким человеком. Я дорога ему. И наверняка он ценит меня. Уверена, не будь у него пристрастия к алкоголю, он был бы более нежен со мной, более заботлив». — Алёна сделала глубокий вдох, выдох. — «Всё образуется. Всё наладится. Мне нужно просто набраться терпения».

   Фрейд идёт по коридору. Ноги, обутые в резиновые шлёпанцы несут его в сторону умывалки. В голове шумит учащённый пульс, отдаётся болью в висках. Сердце бьётся в груди как загнанный зверь о клетку. Перед глазами плывут размытые, тёмные пятна. В пересохшем рту вкус крови — он прикусил щеку изнутри, когда стиснул зубы и едва не набросился на жену. Ему бы сбавить темп, иначе возможны неутешительные последствия в виде инфаркта или инсульта, но ярость, благодаря которой в кровь ударил адреналин, не даёт времени на раздумья.
   Он влетает в умывалку, где на деревянной скамейке сидят мужики, в том числе Колосов, замирает на пороге, разжимает кулаки, чтоб пожать протянутые к нему руки соседей. Вот здесь он и замечает лиловые отметины на ладонях оставленные впившимися ногтями.
    — Ты бы осторожней бегал, — засмеялся Витя Паньков из семидесятой комнаты. Пожимая Фрейдову руку. — А то вон как фейс разукрасил, так ненароком и башку пробьёшь. — Он засмеялся собственным словам.
   — Спасибо за заботу, — бросил Фрейд.
    Девятов из семьдесят второй улыбнулся.
    Колосов, метнул быстрый взгляд на сидевших рядом с ним мужиков, остался при своём мнении, не выдав его ни словом, ни жестом, молча, пожал Фрейду руку, затянулся, уставился в окно, глядя на хмурое небо сквозь сигаретный дым.
     Фрейд пять минут стоял под холодными струями, упершись ладонями в стену, склонив голову вниз, глядя на сточное отверстие, на прозрачную воду, скрывающую дно поддона. Он стоял не шевелясь, пока тело не покрылось гусиной кожей, пока не застучали зубы, и не начало сводить пальцы ног судорогой. Тогда Фрейд добавил горячей воды. Чуть-чуть. Так чтоб отпустила судорога и прекратилась дробь выбиваемая зубами. Простояв под прохладным душем ещё десять минут, он взял мочалку и мыло.
   Он вымылся и побрился (Алёна не забыла положить в пакет бритву, пену для бритья и маленькое зеркальце). Было отвратительно глядеть на изуродованное лицо. Гладко выбритые щёки его ни капли не преобразили. Наоборот, подчеркнули недостатки. И как его только угораздило? Хотя, есть и свои плюсы, у него остались целыми зубы, а это уже кое-что.
     Покинув душ, он задержался в умывалке. Поздоровался с женой Панькова, позволил ей сделать себе замечание, о нравственном поведении в общественных местах, где его могут видеть и видели дети. Он позволил ей высказаться лишь потому, что Панькова отличалась скромностью, редко вмешивалась в жизнь соседей, и уж тем более не давала советов. Видимо это происшествие произвело на неё неизгладимое впечатление, раз утончённая натура Паньковой, изменив своим принципам, решилась на корректное замечание.
   Он почистил зубы, осторожно пользуясь щёткой. Старался не задевать пораненных губ, доставляющих неприятные, даже болезненные ощущения. После чего промокнул рот перекинутым через плечо полотенцем, отправился в комнату, готовиться к встрече с ненавистными родственниками.