Быть Северусом Снейпом

Глава 20. Юность. Часть первая

1975 год

Я учил ее вызывать Патронуса. Не то чтобы я сам являлся в этом специалистом — мне было чрезвычайно сложно сконцентрироваться на хорошем воспоминании, — но знания теории должно было хватить.
По крайней мере я так думал.
— Просто представь себе что-то светлое, — уверенно сказал я, пристально наблюдая за тем, как Лили крепко сжимает палочку и морщится от прилагаемых усилий. — Что-то такое, заставляющее тебя улыбаться и мечтать повторить это. Воспоминание, делающее тебя счастливой.
— Все равно у меня не получается, Северус! — раздраженно воскликнула она. — Может, ты неправильно что-то прочитал?
Я обиженно поджал губы, с трудом сдерживая резкий ответ, но потом все же достал толстую книгу и в сотый раз перечитал выученный наизусть текст.
— Нет, все правильно.
— Тогда почему у нас не выходит? И вообще, что ты представляешь?
— Ну... — я с отвращением почувствовал, как щеки начинают алеть. Злясь на самого себя, буркнул: — Ничего такого.
— Северус? — в зеленых глазах Лили вспыхнула заинтересованность, и она придвинулась ближе ко мне. — Скажи мне.
— Ничего. Правда!
— Ты обманываешь! Северус, ну я же теперь от тебя не отстану! Скажи мне, пожалуйста!
— Ладно, — мой голос звучал раздосадовано. — Я думаю про тот день в лесу, когда мы с тобой убежали из дома и решили никогда не возвращаться.
— О, — Лили удовлетворенно улыбнулась, — но ведь мы нарушили наше обещание тем же вечером.
— Ты нарушила, — необдуманно ляпнул я. Лили нахмурилась.
— Это же была просто шутка, Северус. Я поссорилась с Петуньей и злилась на весь свет. Не мог же ты всерьез подумать... Северус?
Я молчал, по-прежнему ощущая, как горит лицо. Неудивительно, что мне не удавалось вызвать Патронуса. Я прекрасно понимал, что для Лили все ограничилось тогда недолгой вспышкой раздражения. Но как же я был счастлив в тот момент...
Теперь мне стало стыдно за проявленную сентиментальность.
— Экспекто Патронум! — Лили взмахнула палочкой. Посыпался сноп серебряных искр. — Давай же — ЭЭкспекто Патронум!
Снова ничего.
Я уже собрался поинтересоваться, что представляет Лили, когда за нашими спинами раздался бодрый голос:
— Мистер Снейп, мисс Эванс.
Лили испуганно вздрогнула и обернулась. Я, скорчив недовольную гримасу, последовал ее примеру.
Слагхорн.
Этот абсолютно безразличный к большинству учеников человек меньше всего подходил для роли декана, тем более такого факультета, как Слизерин. Я никак не мог понять: Дамблдор действительно был до смешного слепым идиотом, не замечающим ничего вокруг, или же он просто так изощренно издевался над слизеринцами? С каждым днем я все сильнее убеждался в последнем варианте. Хуже декана, чем Слагхорн, было невозможно представить, а Дамблдор, несмотря на все свои глупости, не смог бы добиться столь многого, не обладая при этом незаурядной мудростью. Нет, его неприязнь направлялась именно на слизеринцев, поэтому он и предпочитал игнорировать все наши проблемы. Вот если бы я отвечал за факультет, то никому бы не позволил унижать или травить моих учеников. Я бы установил четкие правила, и любой нарушивший их сильно бы пожалел.
Мстительно сжав кулаки, я заставил себя посмотреть на Слагхорна относительно спокойно.
— Вы искали меня, профессор?
— Да, да, именно вас, мистер Снейп. У меня очень плохие новости. Мой дорогой мальчик, — в его тоне зазвучали скорбные нотки, — сегодня утром умерла ваша мать.
Мир пошатнулся. Я вздрогнул, на секунду прикрыл глаза. Открыл их снова. Задал самый глупый вопрос из всех возможных:
— Что?
— Я понимаю, для вас это, вероятно, большая утрата. Приношу свои соболезнования. О похоронах не волнуйтесь: профессор Дамблдор берет все затраты на себя. Он уже дал вам разрешение покинуть Хогвартс на несколько дней и подключил камин в вашем доме к сети перемещений. Я провожу вас, пойдемте...
Я стоял на месте, вытаращившись на него, не понимая ни слова. Все вокруг стремительно меняло краски: то блекло, то, наоборот, становилось неестественно ярким. Словно находясь в трансе, я обернулся к бледной Лили, которая стояла, зажав рот рукой. В зеленых глазах застыли ужас и жалость.
— Мистер Снейп? — Слагхорн шагнул ближе ко мне. — Вы слышите меня, с вами все в порядке?
Гул в ушах и бессвязные обрывки воспоминаний заставили меня испустить дрожащий вздох и крепко сжать кулаки. Медленное осознание истины вызвало волну ослепительной боли, перекрывшую доступ к кислороду. Почувствовав, что в глазах защипало, а ноги практически не держат, я последним оставшимся усилием воли вынудил себя взглянуть на Слагхорна. Маска холодного безразличия трещала по швам, своему голосу я не доверял, но каким-то чудом смог кивнуть.
Слагхорн, тут же успокоившись, развернулся и засеменил к замку. Повторяя про себя, как мантру, непонятно что означающее «подожди», я последовал за ним, все еще ощущая, как в висках стучит кровь. На половине пути в сознании неожиданно вспыхнула мысль: «Мама», и я остолбенел.
— Мистер Снейп? — Слагхорн тоже затормозил и обернулся. Я беспомощно приоткрыл рот, но из горла вырвался лишь хрип.
Трудно было сказать, сколько я стоял на месте, пока Слагхорн не схватил меня за руку и не повел вперед. Хогвартс казался чужим и неестественным, как и ученики, смотрящие мне вслед. Случайно наткнувшись взглядом на насмешливую улыбку Поттера, я вздрогнул и немного пришел в себя. По крайней мере до камина в кабинете Слагхорна мне удалось добраться уже самостоятельно.
Адрес, вспыхнувшее зеленое пламя — и я оказался в до боли знакомой гостиной.
Отец, сидящий на диване, выглядел удивительно растерянным и ранимым. Услышав рев камина, он отшатнулся и замер.
— Добрый вечер, — поздоровался Слагхорн, и даже в своем состоянии я услышал в его голосе брезгливость. — Приношу вам свои соболезнования, мистер Снейп. Я привел вашего сына: директор Дамблдор позволил ему отправиться домой на неделю. Ровно в это же время через семь дней я вернусь за ним, но если возникнут осложнения, свяжитесь с нами обычным способом. И еще раз — мне очень жаль, что так случилось с вашей женой и... — глаза Слагхорна остановились на мне, — матерью. Хорошая была женщина...
Скорбно покачав головой, он вступил обратно в камин и спустя мгновение исчез.
Я посмотрел на отца. Перехватив мой взгляд, он неуклюже поднялся на ноги, но я, в два шага приблизившись, с силой толкнул его обратно на диван. Боль, страх и отчаяние сменились ослепляющей удушливой яростью, и с моих губ сорвалось шипение:
— Что ты с ней сделал?
— Ничего...
— Что ты с ней сделал?! В чем она ошиблась на этот раз — разбила тарелку? Начала подметать не с того угла, нарушив очередную маггловскую традицию? Какая из твоих выходок наконец убила ее, ты, ублюдок?!
В глазах отца мелькнул гнев, но очень быстро он погас, сменившись неизвестной мне эмоцией.
— У тебя есть причины подозревать меня в ее гибели... Северус, — мое имя с непривычки он произнес неуверенно, — но я не... Я никогда не хотел, чтобы она умерла.
— Да, именно этой мыслью ты руководствовался, превращая ее жизнь в ад! Что с ней случилось?! Как это произошло, какова твоя роль во всем этом?! Подонок!
— Слушай, ты... — отец грубо схватил меня за воротник, рывком привлекая к себе, но вспышка моей спонтанной магии с силой отбросила его назад. На секунду лицо отца исказилось ненавистью, но и она потускнела, словно теперь все эмоции были слишком сильными для него и он больше не мог их испытывать.
— Она готовила завтрак, — наконец глухо проговорил он. — Потом я услышал шум, спустился вниз посмотреть, а она лежала на полу. Не двигалась. Я попытался что-то сделать. Я... Я принес ее чертову штуку. Палочку. Вложил ей в руку, но... ничего не произошло. Она просто... умерла.
— Просто так не умирают, должна быть причина!
Отец будто не слышал ни слова из произнесенного мной. Уставившись в одну точку, он продолжил говорить:
— Я не успел даже вызвать скорую — в доме появился старик в дурацком платье... один из ваших. Он осмотрел ее и сказал, что у нее остановилось сердце. Я спросил, может ли он что-нибудь сделать. Он сказал — нет.
Мне оставалось лишь бессильно сжимать и разжимать кулаки. Наконец я хрипло выдавил:
— Где она?
Отец рассеяно взмахнул рукой, указывая на второй этаж. Бросив на него последний ненавидящий взгляд, я, пошатываясь, двинулся вверх по лестнице.
Мама лежала на кровати, в своей спальне, одетая в шелковое зеленое платье, перевитое серебряными нитями. Насколько я знал, оно было последним из дорогих вещей, что находились в нашем доме. Единственное, что мама так и не решилась выбросить.
Словно в забытьи, я подошел ближе, глядя на бледное, напоминающее восковую маску лицо. Черные волосы казались безжизненными и сальными, кожу бороздили морщины. Ничто в лежащей здесь женщине не напоминало о молодой талантливой волшебнице, которой по всем законам магии предстояло жить еще долгие годы.
— Мама? — шепотом позвал я, но тут же ощутил себя идиотом.
Сегодня утром умерла ваша мать.
Верно.
Все казалось каким-то омерзительным сном. Необыкновенно счастливое утро и Лили, наконец согласившаяся учиться вызывать Патронуса, карикатурно безразличный и недалекий Слагхорн, до странности ранимый, размякший, непохожий на себя отец и эта полутемная комната, вызывающая тошноту и воспоминания о прошлом.
Я безвольно опустился на колени перед кроватью, крепко сжимая ледяную руку мамы в своей. Осознание, что я любил ее, принесло новую, самую сильную волну боли, заставившую меня задыхаться.
Я думал, все давно в прошлом. Я считал, что боготворивший свою мать мальчик перестал существовать в тот день, когда понял, что шансов на ответную любовь у него всегда будет втрое меньше отцовских. Все ее истории, советы, редкие слова утешения и подарки — часто ими были старые книги с опасными, сложными заклинаниями — больше не производили впечатления. Или мне так казалось. Потому что сейчас, под тяжестью воспоминаний, я мог только беспомощно уткнуться в холодную ладонь и издать приглушенный всхлип.
Я не говорил ей. Я думал, что любви во мне не осталось, и вел себя безразлично и отчужденно, игнорируя попытки мамы сблизиться. После того, как она отговорила меня от решения убить отца, я больше не прислушивался к ней. Я ей не верил. Где-то глубоко внутри я испытывал мрачное удовлетворение при виде того, как ее глаза становятся грустными от моего очередного резкого язвительного ответа, но, тем не менее, бережно хранил ее ежемесячные письма, сам не зная, зачем.
Зато теперь я понял.
Я любил ее.
Боже, я действительно ее любил.
Крепче прижавшись к застывшему, неподвижному телу, я попытался это сказать. Сказать, что уже скучаю, что меня убивает мысль о невозможности с ней поговорить, почувствовать такую мелочь, как тепло кожи или прохладу дыхания; невозможность увидеть измученную улыбку и темные глаза, светящиеся такой любовью при каждом взгляде на отца. Сказать, что теперь я вижу, как ошибался, и хоть я не могу простить ее, понять мне все же удалось.
Вместо всего этого вслух у меня вышло произнести очередную ничего не значащую глупость:
— Ты самая красивая.
Я давно не говорил ей ничего подобного, и, наверное, она была бы рада услышать эти слова.
Но она не слышала. И никогда не услышит. Время делать признания прошло, оставив меня наедине с чувством вины, скорби и еще большего одиночества.
Спрятав лицо у мамы на груди, я заплакал.


***


1977 год

— Смеркается, — заметил Вэйланд, пристально вглядываясь в темнеющее небо. Губы Эйвери искривила усмешка.
— Нервничаешь?