Катастрофическое разочарование ожидало Тони в октябре две тысячи двадцатого года. Их встречи сократились. Питер закрылся в депрессивном мирке, окружил себя суицидальными мыслями. Хорошо Старк помнит свежий день, пугающе-чёрные воды пруда и тихую смерть в глазах идеального человека.
— Летом я был на пробах в театре. Меня не примут. Тони, почему? Разве я не лучше их? Что теперь делать? Не к чему стремиться. Нечего ждать, — говорил Паркер, давясь словами.
Он выглядел таким печальным и усталым, словно персонаж трагедии. Какая-то особая эстетика есть в грустных лицах.
Тони вместо утешения рассказал о своих незначительных проблемах. Питер игнорировал его нытьё, поэтому пришлось замолчать. Что-то тугое и плотное сжалось внутри.
Паркер слегка похлопал его по плечу, сморщил улыбку и медленно, каким-то искусственным голосом произнёс:
— А знаешь, главная роль в театре — ничто. Главное и в жизни не быть второстепенным персонажем. А кто я? Я — часть массовки.
Тони не помнит, что сказал в ответ. Питер ушёл домой в отвратительном настроении.
Впрочем, Старк тоже не радовался: симптомы близкой смерти уже зарождались. Часто болела голова, к горлу подступала тошнота, резко упал вес. Врач назначил обследование, но ему не хотелось отвлекаться от работы и творчества. А когда рак обжёг внутренности и заморозил кости, медицина стала недостижимым волшебством.
Пусть читатель знает, что этот крик, выраженный прозой, Тони бы вытягивал из себя клешнями, трясясь от каждого написанного слова. Физическое страдание заставляет переосмыслить все поступки, будь они для блага или для зла.
Преступника приговорили к смертной казни.
Он стоит перед гильотиной, его связанные руки слегка дёргаются. Глаза влажные, губы давят друг на друга. На лбу стыдный пот. Смертник не хочет убивать — хочет уйти в церковь, отдаться Богу. Он умоляет палача: «О, прошу, не отбирай мою жизнь! Не отбирай мои мечты о благе! Я не накормил голодного, не напоил жаждущего, не дал приют страннику, не одел нагого! А кто посетит больного? Кто посетит заключённого? Кто, если не я?»
А палач, возможно, ответит:
«Ты даже мёртвого не похоронил. Почему благие мысли не посетили твою тёмную голову, когда ты душил несчастную жертву?»
И «тёмная голова» разучится мыслить навсегда.
Тони плакал. Плакал от боли, от своей позорной слабости перед миром. В конце концов, причиной слёз было его рождение, нарушившее какой-то вселенский закон. «Ненужные» люди делятся на две категории: вечные изгои, отравляющие воздух дыханием, и непризнанные идеалы; гении, чей голос теряется в рёве толпы. Эти группы не должны встречаться, им положено ограждаться друг от друга, выстраивать стены — материальные и нематериальные. Общение изгоя с гением навредит обоим. Первый неосознанно ищет способ омыть грязные руки в слезах второго. Надругаться над великим искусством. Высшая сила обязательно накажет преступника. Эта высшая сила — Палач. Страж справедливости, защитник чистой жизни. Бог, если вам так понравится. Старку снился Его сын. Иисус наливал воду людям — наливал из обычной пластиковой бутылки.
Они стоят полукругом, держа стаканы в руках. А вода всё не кончается. Тони тоже хочет пить, но нет стакана. Христос молча проходит мимо него, игнорирует его молящий взгляд. Он не заслужил. Он не такой, как все. Он ущербный. Урод, урод, урод.
Кровь на земле. Кровь на ботинка, руки по локоть умыты в алой жиже. Убили Бога ножом кухонным.
Никто не спасет, никто не поможет.
Единственные в этом мире.
Мы.
