Май. Тепло и спокойно. Прекрасный розоватый закат. На небе появляются первые звёзды. Контрастный контур деревьев резко выделяется на фоне темнеющего неба, листва играет гармоничную мелодию, издает звуки свойственные только ей. Природе.
Волосы взъерошены майским ветром, он вовсе не холодный, а приятный и нежный. Он окружает тебя со всех сторон, лаская объятиями.
//
Тони читал о Питере книги. Ну, знаете, где были главные герои прекрасны. Они любили разбивать сердца и кричать в пустоту о боли. Курили бонд в синей пачке, носили радужные футболки и поясные сумки. И, знаете, главные герои в романах были удивительны тем, что глубины их душ зашкаливали все. И Паркер такой же. Солнечный.
Он любит ругаться матом, любит, когда обнимают, особенно, если с любовью. Питер на дух не переносит большие компании, в которых души людей выглядят настолько блеклыми, что два пальца в рот.
Мальчишка наблюдает за изменением погоды, смотрит вечерами на звезды и пьет вино. Книг в доме у него завались, но Паркер не особо любит читать, только если скучно или совсем нечего делать.
Тони видел его каждый день в школе, Питер проходил мимо него абсолютно всегда с улыбкой.
И Старк восхищался им, безукоризненно вечно считая лучшим.
Мальчишка ходил с ним гулять и рассказывал о своей любимой кошке, о кактусах в горшке, и, по-моему, разговор еще заходил о городе Новороссийске. Паркер замолкал, думая, что все это просто бред. А Старк говорил, что чертовски любит его слушать.
Ведь Питер говорил о красоте в этом мире.
Еще говорил он о разбитых сердцах.
О миллионе людей, которые приходили в жизнь Паркера, оставляя следы на его губах.
О миллионе людей, что клялись и молвили слова любви.
А юноша, как существо, не способное видеть обман, верил и ждал непонятно кого всю свою жизнь. И жизнь Питера – ожидания. Как будто бы он заперт в клетке. И когда он рассказывал все это, Тони понимал, насколько же Паркер несчастен.
//
Согласно теории древнегреческого философа Аристотеля, во время просмотра трагического представления зритель переживает катарсис – нравственное и душевное очищение.
– Давай я буду Аристотелем, а ты – моей греческой трагедией?
– И зачем же?
Они сидят на бордюре, смотря на персиковое небо. Питер ноги вытягивает лениво, цепляя шершавый асфальт грубой подошвой черных ботинок, купленных в старом сэконде. Тони волосы поправляет небрежно, и похож сейчас на милого парнишку с картинки на тамблере. Паркер усмехается глупо и повторяет:
– Зачем?
– Просто так, – пожимает плечами Старк и совершенно невзначай бубнит. – Когда кто-то смотрит трагедию, то переживает катарсис.
– Катарсис? – Питер вскидывает бровь и смотрит на парня, касаясь кончиком языка верхней губы. – И почему так происходит?
– Это происходит благодаря сопереживанию судьбе героя, глубокому эмоциональному потрясению, вызванному гибелью центрального персонажа. Аристотель верил, что это ключевая особенность этого жанра, – Тони налюбоваться мальчишкой не может, но всё равно опускает взгляд на сцепленные в замок руки.
Ветер трогает каштановые волосы.
Он пока ещё романтик.
– Звучит интересно. Но почему трагедия? – Паркер совсем ещё ребёнок, любит кривляться на старенькую камеру и персиковую газировку с заправки в паре кварталах отсюда.
– Трагедия эстетична, – просто отвечает Старк и еле заметно вздрагивает.
Он отдаёт мальчишке всего себя без остатка, продолжая верить в лучшее. Он надеется, что когда-нибудь его трагедия сможет стать их комедией.
//
А Питер рыдал Тони в плечи. Бил неистово и кричал-кричал-кричал о том, что Старк лгун, как и все остальные. Но для парня не было больше мечты, как поцеловать губы Паркера, но он их прятал, потому что снова боялся ожога. И Тони научился беречь своего мальчика, не притрагиваться и любить всей душой. И думалось ему, что Питер самый наивный в мире цветок, раз дарил букет своих губ очень многим. И Старку было жаль его, он поклялся навек оставить Паркера у себя, ожидая, пока мальчишка не будет готов.
Тони читал книги. Питер был непохожа на главных героев. Он вообще ото всех отличался. Паркер курит бонд в синей пачке, любит людей и вино. Маты особенно здорово звучат, если их произносит он.
— Полюбил меня?
Но, Питер, я ведь тоже, понимаешь, уйду.
Как и все предыдущие.
