Одинаковые судьбы

Пролог

Дождь.… Плач небес? Слезы, падающие на землю? Скорбь по разрушенным судьбам? Тоска по тому, что могло бы быть? Интересно, чью же судьбу оплакивает небо на этот раз? Такое чувство, что судьбу мира… Да, такого давно не было в пригороде Лондона. Ведь совсем недавно, всего день назад, была солнечная погода, и никакого намека на дождь! А сейчас он беспощадно заливал узкие улочки, смывая на своем пути незначительные преграды. Как же расстроятся жители, когда, выйдя из дома, не заметят ровного газона и безупречных клумб!
Дождь остановился так же внезапно, как и начался. Он не закончился, а именно остановился, ожидая чего-то… Мнимое затишье перед бурей. Постепенно, словно желая удостовериться, что ненастье закончилось, из домов стали выходить люди. Некоторые рассматривали остатки цветочных клумб, другие — затянутое темными тучами небо. Неуверенным шагом на порог дома номер четыре по Тисовой улице, вышел мужчина. Он был невысокого роста, с довольно тучным телосложением и с большими «моржовыми» усами. Его звали Вернон Дурсль. Он жил в этом доме со своей женой и годовалым сыном. Мужчина бросил взгляд на то, что осталось от газона и, недовольно нахмурившись, пробурчал:
«Петунья будет расстроена».
Вернон громко фыркнул, посмотрев на небо:
«Да что же это такое? По новостям ничего не передавали! Да еще все эти происшествия! Метеоритный дождь, совы, летающие средь бела дня, странные люди в мантиях, Поттеры…».
Слегка нахмурившись, мужчина развернулся к двери и уже собирался открыть ее, как заметил небольшую корзину, стоящую на краю крыльца. Сверху она была накрыта прозрачной тканью. Повинуясь любопытству, мистер Дурсль одёрнул ткань и… тотчас отвернулся от корзинки.
— Петунья, — прошептал Вернон Дурсль, отчаянно пытаясь совладать с голосом. — Петунья!
Сзади раздался скрип двери, и на пороге появилась Петунья Дурсль. Она была полной противоположностью мужа: среднего роста, хрупкого телосложения, с вьющимися каштановыми волосами и небесно-голубыми глазами. На руках она держала точную копию Вернона. Такое же пухлое лицо, те же карие глаза и проявившаяся уже в столь раннем возрасте любовь к еде. От матери ребенку досталась лишь маленькая родинка на щеке.
— Петунья, — начал Дурсль, — они… привезли его к нам! Зрачки женщины расширились от ужаса.
— Нет! Не может быть… — тихонько прошептала она, осторожно передав мужу завернутого в пеленки сына, и склонилась над корзиной. Там, закутанный в пеленки, сладко спал младенец. Мечтательная улыбка играла на бледном личике, а на лбу красовался слегка кровоточащий шрам. В маленьких пухленьких ручках он сжимал большой пергаментный конверт, исписанный изумрудными чернилами.
— Нет! Нет! Этого не может быть! Я не собираюсь воспитывать ребенка этой ненормальной! — женщина отпрянула от малыша. Ребенок сладко потянулся и раскрыл крохотные изумрудные глазки. Он удивленно посмотрел на испуганного мужчину и перекошенную в злобно-презрительной гримасе женщину и улыбнулся…
— Петунья, — неуверенно начал мистер Дурсль, — надо сдать его в приют. Там самое место для таких, как он! Я не собираюсь растить своего ребенка с этим...
— Ты прав, Вернон. Петунья Дурсль неуверенно протянула руку к пергаменту и вытащила письмо из маленьких ручек. С опаской, разглядев конверт, она все же открыла его и начала читать: