Ревность — чувство неприятное, несправедливое и из принципа Ромой презираемое. И именно это чувство стало одним из самых главных вопросов, поднятым в его загруженной голове.
Да, все верно — такая тупая и идиотская мелочь, образовавшаяся по одной лишь прихоти очевидно припизднутого сердечка, забивала голову и не давала покоя ни днем, ни ночью. И Рома, если по-честному, правда бесился от этого чувства. Разумеется, не столько бесился от самого фактора ревности, сколько от ее присутствия в его поведении. Отношения разве означают ограничения? Рома лишь раз такое сказал, да и то было, вообще-то, иронии ради!
А теперь ирония случается в тот момент, когда Рома, сидя в такой моментально противной квартире, молчаливо присутствует на стриме Джонни,который он решил пррвести в Москве с Андреем. но лишь в качестве зрителя.
И так противно от самого себя за такое мерзкое чувство, хочется взять и вдарить себе по лицу хорошенько — благо, лишь на шутках горазд был себя ранить, и на том спасибо. Тот момент, когда светлые чувства делают противно чуждый твоему разуму виток, — виток, отражающий совсем какую-то неправильную сторону, — оказывается моментом искренности Джонни, по-настоящему вдохновленного прошедшим прогулкам по Питеру.
Рома смотрит холодным взглядом, в чат ничего не пишет, не имея желания, а Андрей отчего-то ему очень по-дурацки не нравится. Даже не так, нет. Ему не нравится факт того, что Джонни может восхищаться кем-то настолько сильно — и это было проблемой Ромы, потому что Джонни имел на свое восхищение полное право.
Фильченков же чувствовал себя паршиво сразу по двум причинам. Первая — он сейчас в Питере, а не в Москве, следовательно, совсем-совсем не рядом. Вторая — Рома хотел бы искренне доверять Джонни, а не обманывать самого себя. И вторая, пожалуй, была даже пострашнее первой, Рома умом это понимал, а вот неразумной своей влюбленности объяснить это не выходило.
Поджимает губы, когда Джонни снова хвалит Андрея, а иногда даже решается заглянуть прямиком в черные-черные глаза. Неприятное чувство червем в гнилом яблоке роется у него внутри, и стрим досмотреть не выходит — потому что только так, кажется, Рома сумел бы не уйти с головой в этот ревностный омут.
Неприятно.
Рома отъезжает на кресле и откидывается на спинку — тяжко и неприятно. Воображение подкидывает очень некрасивые и чуждые реальности картинки, и приходится открыть глаза, рывком подняться и едва ли не ебнуться на пол от закружившейся головы. Ну, ничего, болезни пережил, и ревность свою переживет.
