Прекрасное, почему ты так далеко?

5

***
На английском языке Ира старалась не летать в облаках, а сосредоточенно слушать Елизавету Владимировну, которая говорила настолько быстро и непонятно, что занятие это было бесполезное. Лазутчикова не понимала английскую речь даже когда говорили медленно, что уж тут говорить про обычный разговорный темп. Иногда ей помогала Ульяна, но переводить каждое слово преподавательницы было бы очень сложно, да и вряд ли англичанка заценила. Так что Лазутчиковой оставалось сидеть с умным лицом и рисовать в тетради, делая вид, что вместо домиков, машинок и цветочков, студентка старательно выводит конспекты. Прошла уже не одна неделя, а она так и не написала даже строчку на английском в этой тетради. Носит ее в универ видимо для антуража.
— А Девяткин утонул что ли там? Сорок минут гуляет, — неожиданно сказала Елизавета Владимировна, смотря на черные наручные часы.
Ира улыбнулась. Ее новый друг Артем действительно вышел сорок минут назад из аудитории под предлогом сходить в туалет, до которого идти максимум минуту. На что ушли остальные тридцать девять, для многих осталось загадкой.
— Давайте я схожу проверить его, а то вдруг человеку плохо стало, — произнес друг Артема, прекрасно зная, где тот шляется. Это было написано на его лице.
— В таком случае, он уже сдох, поздно, — случайно вслух заметила Лазутчикова, неотрывно вырисовывая пейзажи черной ручкой.
— Сходите, — лишь коротко ответила тому парню преподавательница, перед тем как продолжить лекцию.
Ира тоже знала, где Артем. Тот ушел в ближайший магазин за пивом, чтобы во время большого перерыва культурно выпить с Лазутчиковой. Девушка была не против, особенно учитывая, что парень угощает. Только вот Девяткин ушел без паспорта, и ему алкоголь не продали. Тот устроил скандал, и до сих пор стоит на кассе, трепля нервы администратору магазина. Добрый друг Артемки, который был с паспортом, пошел дружка выручать. И почему это нужно было делать именно на английском?
Уже через десять минут пара подходила к концу. Лиза сидела за столом, внимательно проверяя чьи-то тетради. Иногда Ире казалось, что та лишь создает видимость занятости. Ну, правда, что можно постоянно делать? Хотя, с другой стороны, совсем не получалось представить, что англичанка смотрит на студентов, пока те делают какое-то задание. Лазутчикова вдруг задается немым вопросом: «А на кого смотрела бы Андрияненко?».
Все ее одногруппники, усердно пыхтя, писали в тетради какое-то упражнение. Одна Ира сидела и залипала на преподавательницу. Ей как-то даже Ульяна сказала, что стоит хоть что-то иногда писать, но Лазутчикова лишь разводит руками, все равно ей. А даже если бы было не все равно, что она могла бы написать? Набор непонятных для нее слов, списанных у доброй соседки?
— Так и не вернулись? Поставлю Артему отсутствие на паре. Да простит меня Девяткин, но я его тоже потом прощу, — легонько улыбнувшись уголками губ, сказала Елизавета Владимировна. Ира, смотря на это, даже удивилась, неужели эта ледяная дама-таки оттаяла? — Всё, все свободны, Ульяна, задержитесь.
Лазутчикова изумленно начала хлопать глазами, смотря на соседку, которая коротко кивнула, как будто прекрасно знала, зачем ее оставляют. Ира не хотела выходить из аудитории, но у нее не было выбора: ее-то никто не просил задерживаться. Следующие пятнадцать минут прошли в ожидании около двери, спустя которые Черникова все-таки соизволила выйти, и на бедную сразу обрушилась волна вопросов. Ира, может, и не хотела показывать свою заинтересованность, но скрыть ту не получилось от слова совсем.
— Признайся, она пытала тебя?
— Да нет, — Ульяне было не до шуток, в ней была какая-то глубокая серьезность, как будто ту и в правду пытали, а быть может, если долго находиться с Елизаветой Владимировной можно воздушно-капельным путем заполучить эту чрезмерную строгость. — Мы с ней научную работу обсуждали, я решила по английскому писать. Знания у меня неплохие, да и тетка она крутая.
Эту шокирующую новость Ира принимать не хотела. Черникова, ничего ей не сказав, договорилась с преподавательницей о научной работе, да и не просто с преподавательницей, а с Андрияненко! Студентка как будто захотела всеми силами отговорить подругу от этой затеи. Ей вдруг стало ужасно грустно, что Ульяна может готовиться к конференции вместе с Елизаветой, а она нет. Лазутчикова не понимала, что завидует, это принимать ей категорически не хотелось, но и ответы на свои вопросы не находила. Господи, готовятся и готовятся, что такого? Но почему ей это не нравится?
— Тетка крутая? — Глаза студентки полезли на лоб.
— Да, ты просто ничего не делаешь по ее дисциплине, а хочешь хорошего отношения.
Пожалуй, так случилась их первая ссора. Не то, чтобы какой-то скандал, но Ульяна злилась на Иру, а Ира злилась на Ульяну. Слова той ее задели. Это она-то ничего не делает? Да она ночами не спит из-за Андрияненко! Да, возможно, не ведет конспектов, но какая разница, все мы не идеальны.
После они не разговаривали, так как обижались друг на друга, а еще упорно делали вид, что не видят и не слышат ничего, что связанно с ними обеими. Ульяна даже не пошла пить пиво с Артемом и Ирой, хотя изначально планировала. К слову, те двое сидели на улице во дворе универа на какой-то скамейке. Выглядели потрепанными. У Девяткина — давно заросшая прическа, царапины на лице и мятая одежда. У Лазутчиковой — бледная кожа, тусклый цвет волос, искусанные в кровь губы и усталый взгляд. Они выглядели, как два котенка, которых выбросили на улицу умирать. И, наверное, они оба умирали где-то в глубине души. Они не знали, что их объединяет, но, наверное, на подсознании чувствовали, что это все не просто так, что они очень даже похожи.
— Будешь? — Девяткин протянул пачку с никотиновыми палочками.
— Не курю.
— Зря, — поднося сигарету к губам и зажигая, сказал парень. — Глоток воздуха.
Несмотря на разгар сентября, на улице сидеть было совсем не холодно, а очень даже комфортно. Уже началась следующая пара, они оба об этом знали, они оба об этом молчали. Хотелось просто вот так молча сидеть, делая медленные глотки слабоалкогольного напитка, думая о своем.
— Че с Ульянкой посрались? — Девяткин спрашивает, смотря куда-то вдаль. Как будто это вовсе не Ире вопрос, а его философская мысль, случайно вырвавшаяся наружу.
— Да я Елизавету засрала, а она говорит, что я нихуя не делаю просто, вот ко мне такое отношение, — выбросив пустую бутылку в рядом стоящую мусорку произнесла девушка. Пива в руках больше нет, а необходимость оставаться на этой скамейке осталась.
— Так она же норм.
— И ты туда же. Она между прочим тебе отсутствие сегодня поставила, — в ход пошли козыри, потому что студентке очень важно, чтобы ее хоть кто-то поддержал.
— Чего? Беру свои слова обратно, она та еще сволочь. Бля, да я больше половины отсидел для кого?
И если бы тут сидела Ульяна, то наверняка ответила бы: «Для себя».
***
Это, на самом деле, совершенно не редкость, когда мысли девушки посвящены еде. Она не помнит тот день, когда все это началось, но день, когда это закончится, Ира не забудет никогда. Это действительно ужасно, потому что жить так уже слабо представляется возможным. И сейчас, сидя на полу в коридоре, ей хочется рассмеяться до слез, до боли в животе. Ее голова настолько забита мыслями обо всем этом, что девушка даже не заметила, как сходила в магазин в разных кроссовках. Как она выглядела в глазах окружающих? Глупой? Потерянной? А может, отмороженной?
Лазутчикова не ест. И делает она это уже не один, к ее сожалению, год. Хотя, начиналось все не так радикально в отличие от того, что она имеет сейчас. Сначала ты не ешь после шести, потом ты устраиваешь себе день, когда пьешь только воду, потом количество этих дней увеличивается, потом ты стремительно теряешь вес. И в конце концов, ты теряешь себя.
Студентка никогда не любила свою внешность, имея в багаже туеву хучу комплексов. Хотя, ее вес никогда не достигал отметку больше нормы, она, наверное, не имела даже одного «лишнего» килограмма, но реальность была неизменной — Ира себе не нравилась. Возможно, дело было в том, что она насмотрелась всяких красивых моделей по телевизору, возможно, ей хотелось кому-то подражать, а возможно, у нее просто не было в жизни человека, которому бы нравилась она. И дело даже не в том, что в девушку никогда никто не влюблялся, хотя и это сыграло какую-то роль. В ее жизни было, как минимум, два человека, ради которых она пыталась быть лучше. Как минимум, два человека, которые не пытались сделать хоть что-то подобное для нее.
Ее действия имели цикличный характер уже приличное количество времени. Все повторялось из раза в раз, и приелось до тошноты. В какой-то момент девушка для себя решала, что отныне в ее организм будет поступать исключительно вода. Первое время с этой задачей прекрасно справлялась и она, и ее организм. День на третий уже становилось тяжело. Появлялись головокружение, дрожь в конечностях, слабость в теле и головная боль. Еще одним из неприятных последствием голода была агрессия. Ира в такие моменты срывалась на всех вокруг, что не могло ее не расстраивать. Вскоре она сдавалась, за что позже себя начинает не просто корить, а ужасно ненавидеть. В такие моменты в ее жизни случалось приступообразное переедание, когда после сильного голода она ела все, что попадается ей под руку. А далее все по новой схеме.
Сейчас Лазутчикова не ест еще и потому, что пытается экономить деньги. Совмещает неприятное с неполезным. Ира, конечно, знает, что все это к хорошему не приведет. Она понимает это, когда, расчесывая волосы, видит, как те выпадают с большей периодичностью, или, например, когда приходит осознание, что менструации с каждым разом посещают ее все реже и реже. Ее организм страдает, потому что девушка медленно себя убивает, сама того не осознавая. Но остановиться, к сожалению, уже не может.
Надя тоже начала это замечать. Вот, например, совсем недавно, когда одним вечером они вместе сидели в комнате, Закирова задумчиво спросила:
— Ты на диете что-ли сидишь? Ты почти никогда ничего не ешь.
— Не сижу, с чего ты взяла? — Резко выпалила Ира, как будто она маленький ребенок, которого нехорошие взрослые застали за чем-то запретным, а теперь будут ругать.
О ее режиме питания не знал никто. Даже близкая подруга Василиса. Бабушка что-то подозревала в самом начале, но в силу своего пожилого возраста была ловко обведена вокруг пальца. Ира выкручивалась, как могла. Когда бабушка приносила девушке приготовленную еду, Лазутчикова осторожно все собирала по пакетам и выбрасывала. Сначала чувствовала себя ужасно, потому что ее самый дорогой человек тратит деньги на продукты, прикладывает немало усилий, а в итоге все напрасно. Но, в конце концов, это все стало для нее такой обыденностью, что относилась Ира к этому абсолютно беспристрастно.
Больше всего, наверное, студентка боялась, что кто-то узнает и попытается помочь. Или начнет говорить, что девушка очень глупая, раз занимается подобным. Так она проигнорировала когда-то бабушкины предположения, так она отнекивалась от Нади и других своих подруг. Да что уж говорить, состояние девушки заметила даже Елизавета Владимировна, которая вышла в коридор попить воду, а невольно стала свидетелем полуобморочного состояния студентки. А Ира уже просто не может по-другому жить: не считая калории, не смотря постоянно на цифры, что отражают весы, не ощущая чувство голода.
Девушка встает с пола, снимая с левой ноги белый кроссовок, который, к слову, уже был куда больше похожий на серый, а с правой ноги — темно-синий. Подумаешь, какая нелепость. Какая разница, что подумают люди? Никто о ней восемнадцать лет не думал, так какой смысл начинать?
***
Лазутчикова начала замечать за собой странные повадки совсем не сразу. Изначально она игнорировала то, что весь английский неотрывно смотрит на Андрияненко, что оборачивается, если слышит ее голос, что ищет взглядом в коридоре и с периодической частотой вспоминает все диалоги, которые между ними случились. Потом начинала задумываться.
Сегодня четверг. Для кого-то это знак, что совсем скоро наступят выходные. У кого-то, возможно, ничего больше, чем четвертый день недели. А у Иры по четвергам английский. И чем больше она посещает этот предмет, тем с большей силой ждет его в следующий раз, справляясь со звенящим волнением. Впрочем, на паре то самое волнение никуда не исчезает, просто принимает, возможно, другую форму. Например, сейчас студентка сидит за партой, болтая ногами, но выглядит это отнюдь не беззаботно. Складывалось ощущение, что девушка сидит как на иголках.
— Староста, пожалуйста, соберите у всех конспекты и положите мне на стол, — вдруг говорит Елизавета.
До Иры смысл сказанного доходит медленно. Она, в первую очередь, решила заострить свое внимание на слове «пожалуйста», потому как раньше девушка не слышала ничего подобного от преподавательницы. Ее просьбы были похожи на неоспоримый приказ, употреблять вместе с которым слово «пожалуйста» было бы крайне неуместно и глупо, а тут…
Из своих глубоких мыслей обратно на Землю ее возвращают действия старосты, которая абсолютно спокойно берет с края стола тетрадь Лазутчиковой, в которую англичанке не просто нельзя заглядывать, ей даже касаться лишний раз не стоит.
— Э, стопэ, — привлекая всеобщее внимание, Ира хватает уходящую Олю за локоть, пытаясь вернуть тетрадь.
— Ай, больно, отпусти! — Илюхина одним движением вырывает свою руку из захвата, следя за реакцией преподавательницы, которая, надо отдать должное, действительно внимательно смотрит, но пока не вмешивается. Оля понимает, что нужно действовать дальше. — Если ты прослушала, то мы сдаем конспекты, — говорит громко с противной, укоряющей интонацией.
— Я вообще-то согласия своего не давала, — откинувшись на спинку стула и оперев на нее левую руку, произнесла Лазутчикова.
— Можно подумать, оно кому-то здесь интересно!
Оля Илюхина отчего-то сразу вписалась во все стереотипы старосты. Мало того, что ужасно подлизывалась ко всем преподавателям, строя глазки, так еще и публично презирала всех тех, кто ей как-то не нравится. И, естественно, себя она считала примером для подражания, а вот Ева для нее была очень тупой студенткой, которая ничего не учит и не знает, а выкручивается за счет французского, по которому тоже скоро съедет, ведь, если только вспомнить, как Лазутчикова общается с преподавателями и относится к домашним заданиям, да и заданиям любым в целом, можно смело сделать вывод, что такого человека в будущем ничего хорошего не ждет. И староста прекрасно знала, что конспектов, судя по всему, у студентки нет, а это, по ее мнению, просто необходимо узнать Елизавете Владимировне.
— Что у тебя за вера в собственную исключительность? — Ира нападает, она уже прилично злится и знает: еще пара подобных комментариев, и терпение закончится. Наверное, это чувствует и преподавательница, заметив, что староста в возмущении открыла рот, дабы ответить, произносит:
— Оля, просто сделайте то, о чем я вас попросила, — голос строгий, интонация властная. Илюхиной ничего не остается, как извиниться и в тишине собрать оставшиеся тетради. Ира брезгливо наблюдала, как Оля, притворно улыбаясь, отдает стопку тетрадей Елизавете, в которой, между прочим, есть ее тетрадь, в которой, между прочим, ни одного конспекта, ни одной лекции, ни одного английского слова. Черт, что же делать?
А пара продолжается в привычном темпе. Ира открывает учебник по английскому на рандомной странице, так как не следит за ходом остальных. В вузовских учебниках, в отличие от школьных, отсутствуют всякие картинки, на которые можно позалипать. Сплошной текст на ненавистном языке ее быстро утомляет, так что девушка пытается себя развлечь другими способами. Порисовать или написать какую-то душераздирающую речь о том, как все плохо у нее сейчас в жизни. Но тетради под рукой нет, да и мысли о том, где находится эта самая тетрадь настолько сводят ее с ума, что девушка не может отвлечься даже на секунду. Сейчас все что остается, это беспокойно сидеть на неудобном стуле, сверля взглядом стопку, что лежит на столе преподавательницы.
— Ульян, что будет студенту, который не пишет конспекты? — Вдруг шепотом спрашивает Ира, направив взгляд на соседку, с которой в последнее время они мало о чем общаются.
Черникова лениво перелистывает страницу учебника, чувствуя взгляд одногруппницы, но в ответ посмотреть на нее не спешит. Ее глаза бегло скользят по строчкам, как будто она ужасно боится потерять ход занятия.
— Проблемы на сессии, — коротко отвечает Ульяна, продолжая читать.
Если честно, от такой информации Еве ни горячо ни холодно. Проблемы на сессии ей обеспечены и так, учитывая, какие у той знания по английскому. Так что студентка боялась вовсе не этого. Дело в том, что в своей тетради та иногда что-то записывала. Делала это, конечно, от скуки, но иногда ее мысли были довольно личным. Там не так уж много текста, но пару предложений есть. Они на французском, но, как Лазутчикова прекрасно помнит, Елизавета Владимировна отлично владеет этим языком.
А еще Ира ужасно боялась чувства стыда, которое ей обеспечено. Если бы Шаталина узнала, что студентка ничего не пишет, то Лазутчикова и бровью бы не повела. Ей все равно, какого о ней мнения преподавательница русского. А вот обосраться перед Андрияненко не хотелось, хотя, та и так практически со стопроцентной вероятностью все про Лазутчикову знает. И кем она ее будет теперь считать? Ни на что не способную отпетую лентяйку?
Обидно.
Девушка понимает, что нужно забрать свою тетрадь обратно. Вариантов тут немного. Она просто останется до конца пары, подойдет к англичанке, опять изобразит тупую улыбку и потребует свое позорное имущество назад. Возможно, Андрияненко ей скажет, что в таком случае на сессии ей не светит хорошая оценка, но она и без этого ей не светит.
— Девяткин, have one's own way, — произнесла Елизавета, ожидая перевода. Фамилию Артема она знает теперь также хорошо, как и фамилию Иры. Грех не запомнить студентка, который едва ли не утонул в туалете, пропав на половину пары.
— Иметь свой путь, — с опозданием на несколько секунд сказал парень. Он тоже не блистал в английском, хотя, до Лазутчиковой ему было далеко.
— Вам знакомо понятие: идиомы? — Скрещивая руки у груди спрашивает преподавательница. Она медленной походкой направляется ближе к партам, а ее каблуки озвучивают каждый шаг.
— Ну типа, фразы всякие.
— Идиома — это выражение, смысл которого отличается от смысла составляющих его слов, — серьезным тоном говорит женщина, но Ира, смотря на нее понимает, что язык не повернется ее так назвать. Для нее слово женщина априори не может относится к молодым, сексуальным и просто невероятно привлекательным девушкам, которой, наверное, не больше тридцати. — Ульяна, какой будет правильный перевод?
— Настоять на своем, — тут же отвечает Черникова, как будто бы зная, что ее спросят.
После того, как Ульяна стала заниматься научной работой с преподавательницей английского, то и ее подход к предмету изменился. На остальных дисциплинах она готова рубиться в стрелялки, играть с соседкой в крестики-нолики и болтать. Видимо, Елизавета Владимировна очень строгий научный руководитель, который многого требует от своих подопечных. Ире становится интересно, а, если бы она писала у Андрияненко, та бы также мучила и ее? Скорее всего, хотя, Лазутчикова уверена, что с ней такие трюки не пройдут. Она слишком упряма для того, чтобы плясать под чью-то дудку, но Елизавета, это, конечно, совсем другое дело.
Пара подходит к своему логическому завершению, и Ира вспоминает, что сейчас должна делать. Складывая учебник и канцелярию в рюкзак, девушка не спешит уходить из аудитории. Сначала, делает вид, что необходимо завязать шнурки, потом просто стоит, дожидаясь, пока последний ее одногруппник уйдет, и тот через пару секунд уходит. Елизавета замечает девушку, поднимает на ту вопросительный взгляд. И Ира, собираясь с мыслями, подходит к преподавательнице.