Прекрасное, почему ты так далеко?

15

***
— Да не знаю я! — Вырывается от негодования у Иры.
Ей совершенно непонятно, как у Елизаветы хватает терпения ей что-то объяснять. Ведь она уже четыре раза ей сказала перевод этого слова, а Лазутчикова все равно не может его запомнить. Эти английские слова так похожи. Как перестать путать to envelop[6](охватывать) и an envelope[7]?(конверт) Они же пишутся практически одинаково, и пусть значения даже не близки друг к другу.
— Я тебе уже говорила сегодня это несколько раз, — строго говорит преподавательница, отчего студентке становится стыдно.
— Я не помню.
— Помнишь.
Лазутчикова мотает головой, но вслух ничего не говорит. Она на самом деле пытается вспомнить перевод, но у нее ничего не выходит. В паре сантиметров от нее сидит самая красивая девушка, которую она только знала. Если развернуться, можно дотронуться своей коленкой до ее. И сейчас, все что есть в голове Иры, это дурацкое желание прикоснуться к англичанке. О каком переводе может идти речь?
— Вы же можете просто сказать мне ответ, — произносит Лазутчикова и неспешно разворачивается до тех пор, пока не почувствует своей ногой ее. Однако еще секунда и Андрияненко меняет позу: закидывает ногу на ногу, и Ира подавляет разочарованный вздох. Почему это длилось так коротко? Почему Елизавета убрала свою ногу? Избегает тактильного контакта с ней?
— Могу, но не буду, — кажется, она даже улыбнулась, произнося эти слова. Словно дразнит маленького ребенка, который так легко на это ведется.
Ира обиженно надувает губы, и они вытягиваются вперед в трубочку. Студентка кладёт руки на парту, а затем ложиться на них, смотря на Андрияненко. И делается она от этого такой невинной и простодушной, что Елизавета не выдерживает и дотрагивается до Лазутчиковой. Она аккуратно заправляет ее выбившиеся пряди волос за ухо. Ира от удовольствия прикрывает глаза и улыбается настолько широко, что даже неприлично.
— Почему? — Зачем-то шепчет студентка. Странно, ведь ничего запретного она не говорит, а даже если бы говорила, то никто не услышит. В аудитории они сидят вдвоем.
Преподавательница молчит, она, кажется, не поняла, к чему именно задается этот вопрос. Ее лицо едва заметно хмурится, но затем приходит вновь в расслабленное состояние. Елизавета убирает свою руку с волос девушки и откидывается на спинку стула. Это расстраивает студентку, и ее тело вновь принимает соответствующее для студента положение.
— Какой в этом смысл? Ты ничего не запомнишь, — грозный тон голоса сменяется на какой-то шелковистый. Андрияненко смотрит на девушку с несвойственной ей нежностью. И Лазутчикова на секунду думает, что той не все равно на нее, но это только на секунду.
— Я и так ничего не запомню, я тупая.
— Прекрати так говорить, — практически цокает старшая.
— А то что? Накажете?
Студентка нахально ухмыляется, а Елизавета Владимировна в любимом жесте скрещивает руки у груди. Кажется, кто-то нарывается. То, что студентка бросает преподавательнице вызов, не подлежит даже самому обоснованному сомнению. Другой вопрос, поведется ли англичанка на эти детские провокации?
— Может быть.
Ира чувствует подступающее возбуждение, а может, она просто хочет есть. Из-за смерти любимой бабушки набрала четыре килограмма, для нее это так много, что девушка немедленно начала голодать.
— Ира, мы не можем здесь сидеть до утра, бери словарь и ищи перевод, — преподавательница больше не шутит. Выражение лица сосредоточенное, голос холодный. Студентка понимает, что с фамильярностью пока стоит притормозить. Иначе кому-то влетит.
Девушка действительно берет в руки словарь, открывает на нужной странице и читает перевод. Ей хочется захлопнуть книгу и выбросить ее в окно.
— Je suis fatiguée.[8](я устала) — Лазутчикова говорит эту фразу по-французски, потому что ей кажется, что так звучит благороднее. Возможно, Елизавета Владимировна не воспримет это как нытье и отпустит ее домой.
— Il reste un peu.[9](осталось совсем немного)
Еще минут пятнадцать они добивали этот текст. Ира добросовестно переводила слова и не жаловалась каждые пять минут, как ей хочется залезть в окно, поэтому, когда они наконец закончили, Андрияненко ее даже похвалила.
— И это был всего лишь один долг, у меня их еще семь, до каникул осталось полторы недели. Вы меня не допустите к сессии!
— Приходи завтра после пар, — только и отвечает старшая.
— И послезавтра?
Елизавета кивнула в знак согласия. Они все еще сидят рядом друг с другом, но им обеим уже пора уходить. Андрияненко домой, Лазутчиковой в общежитие. Но вот же досада, им обеим этого страшно не хочется. Тяготеет одна только мысль, что сейчас придется встать, собрать вещи и попрощаться до завтра. Ира быстро моргает длинными ресницами, пытаясь у себя в голове придумать тему для разговора, чтобы побыть с девушкой еще хотя бы немного.
— Вы на меня обижаетесь? — Ира поворачивается на стуле так, что теперь ее коленки упираются в левое бедро Елизаветы, и если сейчас та решит прекратить этот тактильный контакт, будет слишком очевидно, что она избегает прикосновения с Лазутчиковой. Может, именно по этой причине преподавательница не двигается с места, только слегка поворачивает голову налево.
— Нет, — твёрдо отвечает Андрияненко. Она даже не спрашивает на что. Просто отвечает в своей сухой манере. Ее руки, сплетенные в замок, лежат на верхней половине ноги. И Ира, вдруг почувствовав прилив смелости, а может, наглости, кладет свою ладонь на руки преподавательницы, но та тут же руки отдергивает. Кажется, кто-то все-таки не ждет прикосновений с Лазутчиковой, это студентку расстраивает, потому что ее очень сильно гложет какое-то чувство.
Чувство тактильного голода.
Студентка злится. Ее ужасно раздражает, что Андрияненко с ней так холодна. Не может подпустить к себе даже на маленький сантиметр. Постоянно держит дистанцию, прям как… ее преподавательница, черт возьми! Дурацкая субординация! Елизавета никогда не пойдет на то, чего так жаждет Лазутчикова. Да и разве в Лазутчикову можно влюбиться? Девушка, у которой психическое расстройство, которая не умеет общаться с людьми, которая ничего не учит и не хочет, берет у всех в долг и редко возвращает. Ира на дне, там нет места англичанке, но понимание этого только выводит студентку на злость.
— С вами невозможно… — Младшая шепчет, как будто вовсе и не к Елизавете обращается, как будто бубнит для себя. — Невозможно общаться. У вас вечно какая-то надменность… — Зачем-то дополняет она, но ее тут же перебивают.
— Я не могу тебе дать то, что ты хочешь.
— Да откуда вам знать, чего я хочу? — Громко, может, даже грубо спрашивает Ира, вскакивая со стула, который тоже несколько подскочил, однако быстро вернулся на положенное место.
— Я же не слепая, — сурово говорит Елизавета Владимировна. Кажется, она тоже начинает злиться.
Ира подходит к окну и начинает задумчиво на него смотреть, какое-то время назад так делала преподавательница, которая, к слову, сейчас медленно подошла со спины к девушке. Лазутчикова чувствует ее присутствие и медленно оборачивается. Ей хочется заплакать, наверное, глаза уже блестят, но она стойко держится.
— Я влюблена в вас, — признается Ира, пока Елизавета гладит ее щеку тыльной стороной ладони. Зачем она с ней играет? Зачем? Она разве не понимает, как на такие ее действия будет реагировать студентка? Она разве не понимает, что той от этого только хуже?
Но Андрияненко молчит. Быть может, действительно не понимает или только делает вид. Эта гробовая тишина пугает, Лазутчикова не выдерживает и подается вперед. В конце концов, она слишком устала. Она не может больше терпеть. Ее губы касаются губ Елизаветы в самом легком и быстром поцелуе, который только существует. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Ира отстраняется и смотрит на Андрияненко, которая что-то ищет в глазах девушки.
— Простите, я не должна была, — вырывается из студентки. Она хватает свои вещи и выбегает из аудитории.
Ира не смотрит, куда ведут ее ноги, она не думает о том, куда держит путь. А между прочим, ноги ведут ее к гардеробной. Ватные руки кое-как натягивают верхнюю одежду. Иру сейчас так трясет, что застегнуть молнию куртки не получается даже со второго раза. Назойливые мысли стучат и стучат в ее голове. Неужели она действительно сделала это? Поцеловала. Поцеловала Елизавету Владимировну, самую грозную дамочку из всех, что она когда-либо знала.
Это конец.
Конец всему. Их общению, нормальному отношению к Лазутчиковой, если то, конечно, было. Конец ее образованию, ведь Елизавета теперь сто процентов ее отчислит. А значит, конец будущему. Все! Пора собирать вещи, идти на рыбный рынок, который находится прямо около общаги, и искать себе работу.
Ира вылетает из здания университета и чувствует колючую метель. Снег, который бьется об ее лицо больнее, чем льдинки, сейчас такой суровый и морозный! Скоро новый год, повсюду украшения, даже в университете красиво и нарядно. Только вот на душе у студентки никакого праздника, там сплошная и беспросветная тьма. Все в этой жизни пошло наперекосяк с того момента, как Лазутчикова поступила в университет. Теперь рядом с ней нет бабушки, нет когда-то любимой и родной подруги Васьки, нет спокойствия и родного поселка. Зато есть большие денежные долги, голодные обмороки и Елизавета… Хотя, наверное, Елизаветы больше нет, чем есть. Эти несокрушимые крепости, что она возвела вокруг себя слишком неприступны. Ева бессильна.
Больше всего мучает вопрос, как быть с завтрашним днем? Ведь завтра после пар девушка вновь должна была навестить преподавательницу. Но, судя по всему, их свидание отменяется. Ира не самоубийца, она не придет, да и та вряд ли захочет ее видеть. Пусть не допускает к сессии, пусть отчисляет, Ире уже все равно. Она готова провалиться от стыда глубоко и надолго.
В комнате встревоженную и нервную Лазутчикову встречает Надя. Она внимательно смотрит на искусанные в кровь губы и бегающие глаза. Кажется, что-то случилось.
— Эй, все нормально?
Надя с Ирой очень сблизились за последнее время. И если бы раньше Лазутчикова ничего не рассказала бы, то сейчас сомневается. Ей просто так необходимо услышать какую-то поддержку, спросить совета, что она сдается. И плевать, как к этому отнесется Закирова, уже на все плевать.
— Я даже не знаю, как это все объяснить, — многозначительно сказала Ира, чем только заинтриговала соседку. Они обе сели на свои кровати и смотрели друг на друга. Так прошло несколько минут, пока девушка набиралась смелости. — Ты знаешь, я влюблена в одного человека, но это невзаимно. Правда, сегодня я…я случайно поцеловала этого человека и…в общем, я не знаю, как теперь существовать.
— А он как отреагировал?
— Она.
Закирова удивленно вскинула выразительные брови. Она сначала даже не поняла, к чему Лазутчикова произнесла это местоимение. Но после того, как Ира еще раз повторила, все встало на свои места. От этого легче, конечно, не стало.
— Ты что…лесбиянка? — Тихо уточняет Надя, не скрывая своего пренебрежительного отношения к данной категории людей.
Ира пожимает плечами. Она не понимает, кто она. Ей не хочется загоняться в какие-то рамки. Может, когда-нибудь ей понравится мужчина? А может и нет. Но дело все в том, что сейчас ей нравится женщина. И не какая-то там, а вполне конкретная — Елизавета Владимировна. От этого, конечно, суть никак не меняется, но что поделать.
— Но это же несерьёзно. Я вот тоже с подругой целовалась, когда мне было четырнадцать, мы учились, чтобы потом с мальчиками…
— Да почему несерьёзно, если я ее люблю?
Надя не находит слов для объяснений. Она не понимает Иру, для нее все это чуждо, но все свои тараканы она оставляет в своей головы и никакие обвинительные речи не выдвигает. Это не ее дело, это не ее головная боль. И если бы так мыслили все гомофобы, то, возможно, жить было бы легче.
— Ладно. А она что? — Вдруг спрашивает Надя. Она решает в голове представлять будто речь идёт о парне, а не о девушке. Тогда, ей кажется, легче будет помочь с советом.
— Ничего, я не помню, я сбежала. Но, кажется, она смотрела на меня, — девушка неуверенно промямлила, пытаясь вспомнить все, что было в тот момент. Она сразу же спрятала свои глаза в пол, боясь столкнуться с глазами Елизаветы. Хотя нет, Еве было страшно даже не это, куда страшнее увидеть в глазах преподавательницы осуждение и злость.
— Но она не оттолкнула тебя?
— Нет, мне кажется, она не ожидала этого, я и сама не ожидала, — Ира схватилась за переносицу. Теперь становится слишком стыдно за свой поступок. Взрослые ведь так не поступают. Взрослые ведь не совершают необдуманные глупости. А Ира уже совершеннолетняя, подобные глупости ей простить нельзя.
— Она не оттолкнула, не наорала, не влепила пощечину. По-моему, она была не против, — Надя закинула ногу на ногу и безразлично пожала плечами.
— Она мне сказала, что не даст того, чего я хочу. Еще до поцелуя.
— То есть, она обо всем знала?
— Получается так, — пришла к выводу девушка. Она почему-то до этого не думала о мотивах в поведении Елизаветы Владимировны.
Закирова задумалась. Представлять неотразимого красавчика вместо загадочной незнакомки, что покорила сердце ее подруги — очевидно плохая идея. Наде кажется, что с женщинами все гораздо сложнее. Они же загадочны, хитры, умны. Их поведение можно неправильно истрактовать, а тебя вообще обведут вокруг пальца, как нечего делать.
Они молчали какое-то время, слушая, как за окном кричат дети, катающиеся со снежной горки. Ева завидует им, потому что у них пора беззаботности. Пора, когда все твои глупости могут быть прощены.
— А почему она не может дать тебе то, чего ты хочешь? Ей нравятся мужчины? Не нравишься ты? — Недоуменно поинтересовалась Надя, ей, конечно, неизвестно, что Ира поцеловала свою преподавательницу.
Лазутчикова, разумеется, не знает истинных причин такого решения Андрияненко, но ей кажется, что их просто необъятное количество. Конечно же Ира не нравится Елизавете, это очевидно. Ведь она некрасивая, глупая, безалаберная и дальше по списку. Возможно, Андрияненко замужем или встречается с каким-то парнем. Возможно, она презирает однополые отношения. Возможно, она считает непозволительными отношения между преподавателем и студентом. Но скорее всего, все сразу.
— Не знаю, — уже в который раз за сегодняшний день говорит девушка.
— Вам нужно поговорить, — выносит вердикт Закирова. Возможно, есть отличия между однополыми и разнополыми отношениями, но разговоры в таких случаях должны быть всегда, вне зависимости от гендера возлюбленного.
— Наверное, ты права, но, мне кажется, мы больше не встретимся.
В тот вечер ей в самом деле так казалось. Но, конечно, это были всего лишь ее наивные надежды. Университет, вне всяких сомнений, большое, но не слишком здание, чтобы прятаться друг от друга. В этом Лазутчикова убедилась на своей шкуре.
Когда пары закончились, студентка пошла в туалет пережидать перемену. Просто именно сейчас высокий риск встретиться с Елизаветой Владимировной, а этого она всеми силами хочет избежать. Возможно, конечно, нехорошо вот так вот брать и сбегать, потому что из-за Лазутчиковой Елизавета Владимировна не идет домой, а сидит в своем кабинете и ждет ее. Хотя, в принципе, ожидать появление Иры сегодня весьма глупо. То, что студентка будет теперь избегать встречи с преподавательницей, ясно как божий день. Хотя, наверное, не стоит думать, что, раз это ясно Лазутчиковой, то ясно Андрияненко. Последняя бы на ее месте точно так не поступила, ведь она умеет думать головой и отвечать за свои поступки. Да что уж там, она бы и не поцеловала никогда свою студентку.
Время пролетает незаметно, наступает пятая пара, а вместе с ней тишина в коридорах. Ира ждет еще чего-то в туалете, а после выходит. В коридорах никого, не считая двух студентов, стоящих в конце. Студентка уверенным шагом двигается в сторону лестницы. Такое ощущение, как будто ей двенадцать лет, и она впервые прогуливает уроки.
Девушка медленно спускается по лестнице, выходит на втором этаже вместо первого. Кажется, слишком сильно витает в мыслях и даже не замечает, как путает этажи. Хотя, между первым и вторым разница ощутимая, слепой бы заметил.
Лазутчикова разворачивается, потому что собирается уходить, но ее резко останавливает чей-то голос.
— Лазутчикова, стоять!
Ира останавливается и осторожно разворачивается на сто восемьдесят градусов. К ней медленной, но вполне себе уверенной походкой двигается англичанка. На ней приличного размера каблуки, которые сейчас характерным звуком озвучивают каждый ее шаг. Ира не слышит ничего, кроме этого чертового стука. Она смотрит на Елизавету, которая все ближе и ближе, а от этого все страшнее и страшнее.
Наконец преподавательница подходит к ней, пронзительно смотрит в глаза и спрашивает:
— Сбегаешь?