Прекрасное, почему ты так далеко?

14

Прекрасное Далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.
***
Она то ли проснулась, то ли пришла в себя, ощущения были схожи на те, когда тебя ударяет током. Хотя, откуда ей знать? Она ведь никогда не совала пальцы в розетку…
Несколько минут назад Елизавета Владимировна вернула ей телефон, сказав, что какая-то Зоя просила перезвонить.
Какая-то Зоя…
Перезвонить.
Ира беззвучно ругается. Если Зоя просила перезвонить, значит что-то серьезное. Лазутчикова пытается успокоиться и настроиться на что-то хорошее, но ничего не выходит. Зоя не звонит просто так, ей вообще просто так никто не звонит. Кроме…бабушки! Черт, а если… «Выброси эти мысли из головы» — приказывает себе студентка, набирая номер соседки, которая практически сразу берет трубку.
— Ира! Ира! — Голос женщины хрипит, и она тут же откашливается. — Приезжай, Ира!
Лазутчикова все понимает. Сразу же. На ее глаза наворачиваются слезы, хотя Зоя еще ничего толком не объяснила, Ира словно на секунду стала великим провидцем. Она закрывает глаза и видит, что происходит. Появляется ощущение, как будто только что утеряна мысль, как будто какое-то дело не закончено. Ира распахивает глаза и смотрит по сторонам, пытаясь вспомнить, что она хотела.
— Что-то с бабушкой?
Соседка пытается унять дрожь. Она не знает, как объяснить все Ире. Она не знает, что Ире ничего не нужно объяснять, потому что та уже давно все поняла. Девушка задает этот вопрос лишь бы убедиться в догадках. Она его задает, потому что всеми силами мечтает услышать отрицательный ответ.
Но Ира все знает наперед.
— У нее снова инсульт, она в больнице, — плачет. Плачет и не может остановиться бедная женщина.
Лазутчикова чувствует, как тяжело глотать. Все перед глазами плывет, пелена слез застелила окружающее пространство. Она справляется с этим лучше, чем могла бы. Лучше, чем могут все самые сильные люди на свете. Ира сжимает кулаки, нещадно кусает губы. Ей нужно еще немного смелости, чтобы задать последний вопрос, на который она снова знает ответ, но задать не может.
— Что говорят врачи? — Интонация слишком холодная. Как будто бы ей глубоко индифферентно на все, что происходит. И этот контраст между истерикой Зои и ледяным состоянием Иры настолько яркий, что совсем непонятно, как эти люди испытывают сейчас одинаковые чувства.
— Ирочка… Она умирает.
Девушка бросает трубку. Бросает трубку, начинает истошно рыдать. Кусает кулаки, бьет руками об стены, растягивает рукава свитера. Надя, пришедшая из душа, смотрит на соседку взволнованными глазами. Ира? Она же полный дофенист, что случилось? Лазутчикова успокаивается минут через пять. Надо отдать должное Закировой, которая ей в этом здорово помогла. Соседка с немецкого факультета обняла девушку, чем удивила Иру. В объятиях слишком хорошо. Ее ведь почти никто не обнимал, Лазутчикова забыла, что это такое. Никто ей не дарил тепло, кроме бабушки, а сейчас…
— Что-то с бабушкой?
Студентка лишь кивает головой. Ей необходимы еще несколько секунд, чтобы восстановить рваное дыхание, прийти в себя.
Надя и Ира сидят на полу, скрестив ноги. Лазутчикова словно никуда и не торопится, медленно рассказывает всю историю от начала и до конца. Это занимает меньше времени, чем предполагалось, ведь она намеренно упускает многие моменты. Одно для Закировой сейчас ясно: бабушка ее соседки для нее совсем не простой родственник. Бабушка — это все, что есть у Лазутчиковой. И совсем скоро Ира останется ни с чем. Никто не знает сколько часов, дней. Кровоизлияние в мозг — вещь слишком страшная.
Ира верит, что способна послать сигналы в космос, тем самым вытащить родственницу. Она не верит в Бога, но пытается молится, она не верит в знаки, но пытается за что-то зацепится.
— Поехали к ней! Прямо сейчас, — с вызовом призывает Надя.
Ира хочет поехать. Ей это сейчас просто необходимо, но электричек сейчас уже не ходят. Остается два выхода: попутки или такси. Такси — дорого, попутки — опасно. Чтобы вернуть соседке предыдущий долг, Лазутчикова заняла денег у Артема, а теперь еще и такси. Черт, она погрязла в долгах, она погрязла в проблемах. Девушка словно в бесконечном лабиринте, откуда нельзя выйти. Хочется лечь в кровать и заснуть, чтобы больше ничего не чувствовать, но это всегда успеется.
— Поехали, — отвечает Ира, и они начинают вместе собираться.
Лазутчикова берет минимум вещей, небрежно расчесывает волосы, надевает джинсы и всю ту же тонкую курточку. Девушка ищет шапку, которую ей когда-то связала бабушка, но почему-то не находит. Это ее расстраивает, но ненадолго, ведь надо ехать.
Девушки вылетают из общежития точно на пожар, бегут, не чувствуя под собой ног, а потом наконец садятся в желтую машину. Водитель — тучный мужчина с пышными усами и очками в толстенной оправе. На нем спортивные штаны и мятая кофта, на которой совершенно абсурдный рисунок. На руках красуются габаритные часы, время на которых неправильное, носит, видимо, для красоты.
Машина тоже не произвела должного впечатления: в нос тут же ударил резкий запах бензина, посадка низкая, совсем неудобная. Окна заляпаны, покрыты какими-то белесыми разводами. Пол грязный.
— Девчат, ну не хлопайте дверьми, — пришел в негодование усатый.
Девушки на такое заявление сморщились, но ничего говорить не стали. При таком сервисе возникать должны именно они, но никак не этот водитель, который, кстати, всеми силами пытался начать разговор. Говорил, впрочем о ерунде, вспоминал какие-то, судя по интонации, выдуманные рассказы из армии, немного про приятелей из ПТУ. Выучился, к слову, на паркетчика, работает по профессии, в свободное время подрабатывает таксистом. Есть любимая жена, которая, хоть и вечно ворчит, всегда готовит ему обеды на работу, как правило, сочные котлеты из мяса с картошкой или рыбные биточки. Еще упомянул о детях, коих трое. Кажется, два мальчика и девочка. Живут в двухкомнатной квартире с шикарным ремонтом, который сделан его, как он сказал, золотыми руками.
Дорога была долгой, студентки утомились больше не от количества времени проведенного в машине, а от неизбежного потока собственной биографии усатого. Ближе к ночи они приехали, одновременно сказали: «До свидания», и также одновременно закатили от тошнотворного отвращения, когда услышали в ответ:
— А когда свидание, девчат?
Кажется, после этой реплики Надя с такой силой хлопнула дверью, что Ира удивилась, как та осталась на месте.
В поселке было темно, фонарей меньше, чем хотелось бы. Ира набирает бабушку Зою и узнает, что та находится в больнице, куда они с Надей стремительно добираются. Последняя, кстати, в темноте успела увидеть не так уж и много, но обстановке удивилась. Она сама из города, который, конечно, не такой крупный, в каком они сейчас учатся, но вряд ли даже близко может напоминать эту дыру.
В больнице было пусто. В коридоре были обнаружены только белокурая медсестра и сама Зоя. Вопреки ожиданиям, Иру к бабушке не пустили. Оставалось только ждать, готовясь к худшему, но наивно веря в лучшее.
Но, к сожалению, одной веры не хватило.
Это случилось через три дня. В первый день зимы — первого декабря. Бабушка обожала это время года, каждый год ждала с нетерпением. За окном шел мокрый снег, весь день светило солнышко. Первое декабря было наполнено безмятежным спокойствием. Словно это самый обычный день, словно сейчас из кухни выйдет любимая бабушка и включит телевизор.
Ира узнала об этом сразу же. Около семи вечера позвонили из больницы, обо всем сообщили. Ира сотрудников поблагодарила, передала все Зое, и они вместе успокаивали друг друга на протяжении нескольких часов. Соседка пила таблетки от сердца, Лазутчикова пила таблетки от нервов. Они обе потеряли что-то настолько для них ценное, что мир вокруг стал пустым и бессмысленным. «Бабушки больше нет» — как мантру повторяла студентка, заставляя себя поверить в случившееся, но у нее не выходило. Бабушка не могла умереть, она же была такой активной, да она кого угодно пережила бы! Да она же никому не дала бы себя в обиду! Да она же должна была перехитрить саму смерть.
Ночью Ира практически не спала. Удалось, кажется, отключиться на час в промежутке между тремя ночами и четырьмя утра. Ее душили слезы, душили безостановочно. Девушка лежала на кровати, постельное белье на которой шила бабушка. Девушка смотрела на потолок, белила который бабушка. Девушка смотрела на рисунки на обоях, которые они с бабушкой вместе рисовали, когда той было лет пять от силы. Бабушка была самым лучшим другом на протяжении всей жизни. Она принимала в Ире все, она всегда ей помогала, даже когда та не соглашалась принимать помощь.
Утром они вновь были с Зоей вдвоем, когда истерика сменилась пугающим равнодушием, в голову начали лезть назойливые мысли. «Надо брать себя в руки и заниматься похоронами» — пролетело в голове студентки. Ей всего восемнадцать лет, еще недавно она была беззаботным ребенком, а сейчас вынуждена искать в интернете, как организовать похороны. Лазутчикова же так молода, почему она уже сейчас сталкивается с тем, с чем ей бы еще несколько лет не сталкиваться.
— Надо звонить Ане, — хрипло говорит Зоя, трясущимися руками беря стакан воды. Сколько они уже таких выпили? Стало ли легче?
Лазутчикова замотала головой в знак протеста. Она готова звонить кому угодно, но только не Анне.
— Ты же знаешь, что нужно, — настаивает женщина, и студентка сдается. Она знает, что нужно.
Ира берет в руки мобильный и находит контакт той самой Анны. Он у нее так и записан, не больше, не меньше. Несколько гудков, кажется, та сама не ожидала услышать звонок от Лазутчиковой. Ира бы никогда и не позвонила, если бы не смерть бабушки, которая, к сожалению, напрямую касается и Анну тоже.
— Да? — Грубым прокуренным голосом спрашивает женщина.
— Бабушка умерла, — говорит Ира в телефон. Не здоровается, не интересуется, как у той дела. Сразу к делу. Собеседница молчит, видимо, не зная, как реагировать. Лазутчикова тоже не знает как реагировать на происходящее. Ее переполняет то ли неловкость, то ли бесконечное чувство злости и обиды, то ли неосознанная тревога. Хотя, это все объяснимо. Ведь…
Это, кажется, первый раз, когда она позвонила матери.
***
Ира отстукивает какую-то только ей слышную мелодию простым карандашом. Грифель сломался, точилки рядом нет, так что единственное применение этого карандаша — создание музыкального сопровождения. В аудитории шумнее, чем обычно. Все погрузились в обсуждение предстоящей сессии. Ну ладно, не все. На задней парте пацаны обсуждают какую-то компьютерную игру. Кажется, какой-то симулятор.
Ира молчит. Близится конец календарного года, сессия запланирована на январь. Ее, конечно, не было две недели, но все свои долги, как ей кажется, она закрыла. Даже с Шаталиной удалось договориться. Ира выполнила какие-то задания по принципу «на отвали» и была допущена к экзамену. С истории еще легче было, по некоторым дисциплинам студентка умудрилась заработать автомат. Не Калашникова, конечно, но тоже очень даже неплохо.
— Андрияненко список прислала.
— Ну пиздец, ребят, у меня долг висит.
Ира очень лениво берет свой мобильный телефон в руки, несколько секунд вертит от скуки, а затем наконец включает. Пара нажатий и она уже зашла в беседу группы, где ответственная староста разместила фотографию, что сделала в кабинете у Елизаветы Владимировны. Впрочем, Лазутчикова почти не заостряет внимания на деталях, находит свою фамилию и… смачно матерится. Кажется, у нее у одной так много долгов. Ира просто не рассчитывала, что Андрияненко ничего не прощает. Вот же сука, все несданные работы посчитала.
— Ульян?
— А?
Черникова отрывается от телефона и смотрит на соседку. Сегодня первый день за последние две недели, когда Ира пришла в университет. Она и раньше не была особо жизнерадостной и активной, а сейчас ее глаза совсем уж стали стеклянными. Да и лицо какое-то бледное, искусанные губы, неопрятная прическа. Ира была похожа на старую, неглаженную кофту, которая пылится на полках шкафа.
— Как долги сдавать? — Начала совершенно равнодушным голосом девушка.
— Нужно договариваться с Елизаветой и сдавать ей.
— А мне че делать? У меня долгов больше, чем пар осталось.
Ульяна беспечно пожимает плечами и советует начинать, как можно скорее. Ира смотрит в расписание и находит аудиторию, где сейчас мучает бедных студентов Андрияненко. Это занимает лишь несколько секунд, затем девушка вновь кладет выключенный телефон на край парты, чтобы оставшееся время пары пялится на деревянную поверхность. Значит, после этой пары надо идти к англичанке. Интересно, она вообще беспокоилась, где все это время пропадала студентка? Ведь именно после того инцидента Ира перестала посещать пары. Хотя, если бы беспокоилась, могла поинтересоваться у одногруппников. Ира даже спросила у Девятки, не спрашивал ли про нее кто, но тот активно помахал головой в знак отрицания. Надо сказать, что Лазутчикова, спрашивая Артема, пыталась сделать это максимально равнодушно.
Девушка уверена, что пара не заслуживает ее интереса, которого, судя по всему, очень даже заслуживает преподавательница английского. Ведь вместо того, чтобы слушать здесь и сейчас, Ира витает в облаках, думая о прекрасном. Под прекрасным подразумевается исключительно Елизавета Владимировна.
Прекрасное, почему ты так далеко?
У Иры заканчивается любимая ручка, вместе с ней пара, вместе с ней спокойствие. В этой вселенной у всего есть начало и конец. Только хорошее отношение Андрияненко к девушке этому правилу не подчиняется. Конец-то есть, вопрос в том, где начало? Было ли оно хоть когда-то?
Она лениво переставляет ноги, подобно сонной мухе или черепахе. Ей очень хочется увидеть англичанку, но страх перед ней настолько сильный, что девушка оттягивает этот момент, как может. Ведь у Лазутчиковой так много долгов, что она готова рдеть от стыда и робости. Однако даже несмотря на ее печально известное поведение, Ира все равно открывает дверь, чтобы увидеть наконец преподавательницу. Та стоит около окна и смотрит куда-то на улицу. Так непривычно, ведь обычно Елизавета сидит за ноутбуком или копается в бумагах. Но сейчас на ее столе нет не единой бумажки, однако, надо признаться, ноутбук все-таки стоит.
Андрияненко не оборачивается к источнику звука, все также продолжает смотреть на снегопад за окном, словно это может ее успокоить или натолкнуть на размышления.
— Елизавета Владимировна?
— Да? — Отзывается тихо.
Преподавательница все еще не смотрит на Иру. Ее руки сплетаются у груди. Можно подумать, что ей не интересно посмотреть, кто пришел. Можно подумать, ей не интересно, что пришла Ира.
Лазутчикова закрывает за собой дверь, в кабинете теперь совсем тихо. Она медленными шагами проходит вглубь аудитории, бесцеремонно берет стул и ставит около того, где еще пару минут назад сидела Елизавета Владимировна. Последняя только сейчас наконец отрывается от своего увлекательного дела и поворачивается в сторону студентки. Она наблюдает, как осмелевшая Ира садится и смотрит на нее, видимо, ожидая таких же действий. Однако англичанка никуда не торопится, облокачивается о подоконник, края которого сейчас так цепко держат ее руки.
— Я тебя слушаю, — начинает первая преподавательница.
Лазутчикова глубоко вздыхает. Как будто это она сейчас будет слушать оправдательные речи от своей студентки, как та накопила себе кучу долгов, а теперь не выплывает. Хотя, ничего подобного Ира сегодня говорить не будет. У нее, видите ли, другая тактика.
— Я не сдам вам эти долги, — голос настолько уверенный, что старшая с ней мысленно соглашается. Ира не тешит никого обещаниями, мол, ой, да я сдам, я все сделаю, вы только меня к экзамену допустите. Говорит правду, возможно, из-за которой ее скоро отчислят, но какая ей теперь разница?
— Я знаю.
Боже, ну почему она стоит у этого чертового подоконника? Неужели она не может сократить эту дебильную дистанцию хотя бы на пять минут? На жалкие пять минут? Это так сильно раздражает Иру, что она сама встает и идет в сторону старшей. Это не смущает и не удивляет преподавательницу, как только студентка садится на подоконник, англичанка даже не отпрыгивает испуганно на пять метров. Стоит, как стоит, только теперь с каким-то недовольством смотрит на девушку.
— Слезь с подоконника.
— Не хочу, — мотая головой, отвечает Ира. Откуда такая смелость в разговоре с ней? Говоря на чистоту, сама не знает.
Елизавета ждет еще пару минут, а ведь младшая и впрямь не слезает. Подобное неподчинение вызывает раздражение у преподавательницы, она хватает девушку за локоть и дергает на себя, отчего Ира вынуждена вновь стоять на своих двоих. Внутри нее разгорается азарт, ей хочется вновь сесть на белую поверхность, проверяя, что сделает старшая на этот раз, но не рискует, боясь стать причиной гневного потока слов. Ира не понимает, что такое взаимодействие себе позволяет преподавательница только с ней. Если бы понимала, залезла бы еще раз.
— Я в окно, может, хотела выйти, — пытаясь придать голосу обиженный тон, произносит девушка.
Андрияненко удивленно поднимает брови, затем смотрит в окно, как бы оценивая расстояние от земли до окна, и буквально разводит руками:
— А смысл? Тут совсем невысоко.
Лазутчикова молчит, потому что услышать она хотела совсем не это, а как реагировать на это, она то ли еще не решила, то ли не поняла. Ей вообще бы стоило подумать о долгах и об экзаменах, а не вытворять какое-то безобразие, которое больше похоже на юношеский максимализм.
— Куда идти, чтобы документы забрать? — Младшая делает еще одну попытку, пытаясь привлечь внимание старшей. А та опять ее обламывает.
— В ректорат.
Поддержка, конечно, просто высший пилотаж. Елизавете в психологи бы идти с такими советами. Хочешь умереть? Ради бога. Забираешь документы? Без вопросов. Хочешь кого-то убить? Пожалуйста, вот тебе пистолет. Но на самом деле, все куда проще. Дело в том, что преподавательница прекрасно знает, что в окно Ира не прыгнет и документы свои забирать не будет. Пытается взять ту на слабо, а Андрияненко на такие детские провокации не ведется.
— Хотя зачем забирать, меня итак отсюда выпрут, — добавляет Ира, о чем тут же начинает жалеть. Прозвучало как-то уж слишком жалко, даже для человека, который две недели назад пережил страшнейшее горе. — Мне бы вам хоть что-то сдать для приличия.
— Так зачем сдавать, если все равно, как ты говоришь, отчислят?
— Как вы меня сейчас бесите-то.
Андрияненко поднимает бровь в вверх, видимо ждет, пока нерадивая девушка схватится за голову, осознав, что только что сказала, а главное кому, и начнет судорожно извиняться. Только Ира, вопреки всем ожиданиям и мнениям, все также безразлично смотрит на преподавательницу, она знает, что, а главное кому только что произнесла. Только ей от этого, как с гуся вода.
— Ты можешь уйти, — не просит и не спрашивает, а лишь напоминает Елизавета. Как будто пытается помочь ей, спасти от источника неприязни и раздражения. Но вот досада, это же все неправда! Никакой неприязни, а уж тем более раздражения Ира не испытывает и подавно.
— Не хочу.
— Тогда следи за языком.
Лазутчикова улыбается, потому что эту фразу интерпретирует по-своему, это понимает преподавательница и, усмехаясь, качает головой, как бы ругая девушку.
— Садись.
— Куда? — Непонимающе смотрит на старшую Ира. Откуда такие перемены резкие в настроении?
— Уж точно не на подоконник, — сказав это, преподавательница идет к своему столу и садится за стул, рядом с которым есть еще один, его еще пару минут назад туда поставила девушка. — Ручку и листочек доставай.
Ира почему-то улыбается. Только рядом с Елизаветой она расцветает. Только рядом с Елизаветой она чувствует себя лучше.