Под прикрытием

Часть 11. Опять очки...

Бяша всегда был болтливым, но в такие моменты, как сейчас, Рома стоит на пороге того, чтобы придушить лучшего друга. Курить хочется невыносимо, но из-за бурята, который просверлил ему дырку в голове своими уговорами, они так и не вышли на задний двор. Да, молча просидеть все двадцать пять минут большой перемены — не то занятие, что влечёт за собой хорошее настроение, а с учётом того, что третьим членом их компании стал именно Петров, Рома и вовсе сидел, как памятник: не говорит, не шевелится, а главное — не мешает. Об этом его попросил Бяша, сказав: «Ща я с ним всё урегулирую, на». Ну а сейчас он же возмущается из-за того, что ничего у него не получилось.

— А чего ты хотел? — почти шипит Рома, ведь все возмущения Бяша вешает именно на его раздражённую персону, которой сейчас намного интереснее было бы предложение прогулять литературу и пойти покурить где-то в толчке. — Думал, как только мы его мутузить перестали, он к нам сразу в кенты подастся?

— Так а что ещё делать, на? — возмутился бурят и посмотрел на друга так, будто тот сказал невозможную глупость. — Чем такого бойца просрать, лучше Сёму кентом обозвать.

— Что-то ты ему дохуя большую цену набил, — подозрительно сощурился Рома.

— Антоха будет получше Хрюнделя, на, — стоит на своём Бяша. — Или ты хочешь какого-то шкета типа Пашки прибрать?

Дыхание Ромы уже стало понемногу сбиваться. Напряжение от желания закурить подправилось специей под названием «Бяша чего-то захотел и теперь будет всем ебать мозги», грозясь перерасти в праведный гнев.

— Блять, а Шут тут причём?! — на повышенных тонах спросил Рома. Благо, коридор ещё не опустел до такой степени, чтобы их спор выделялся особой громкостью. — Я бы сам Тоху к нам взял, так он же не захочет!

Бяша замолчал на несколько долгих секунд, глупо проморгался, переваривая услышанное, после чего изрёк:

— Ромка, — неверяще посмотрел бурят на нахохлившегося от злости друга, — так тебя совесть грызёт, на?

Гнев от признания только возрос, но не из-за того, что Бяша озвучил очередную околесицу, а как раз-таки наоборот — попал в яблочко. Они в принципе редко избивали кого-то своей уже частично распавшейся шайкой. Да что уж там, ведь Бабурин был далеко не первым «третьим». На протяжении всех этих лет, начиная ещё с того, как мальчишки промышляли мелким воровством, к ним с Бяшей постоянно кто-то примыкал в качестве шухера, вот они и привыкли, что с подстраховкой в виде ещё одного человека надёжнее, хоть со временем и нашли более безопасный способ заработка, и шухер по сути стал бесполезным. Осталась только традиция. Как так получилось с Бабуриным? Да Пятифанов и сам не понял. Ну пришёл очередной «третий», ну делает он что-то там, а Бяша только и рад новым приключениям на свою задницу. Роме было плевать. Он даже толком не запомнил, кого, когда и за что они били за то время, пока Семён вдруг возомнил себя лидером шайки. Тогда Рома и не злился на него за это толком. Было как-то до лампочки. Всё вспоминается будто сквозь сигаретную дымку. Иронично, учитывая то, с какой интенсивностью он зарабатывал себе звание паровоза. Но когда появился Антон, всё будто стало приобретать чёткие очертания. Он не поддавался угрозам Семёна, не обращал внимания на возможную угрозу быть побитым после слетевших с его языка слов. И Рома будто протрезвел в тот самый день. Уже когда Антону разок вмазали по лицу кулаком, не забыв надеть на палец увесистый перстень, уронили на заледеневший пол и отдавили ладонь толстой подошвой сапога, он увидел весь этот богатый спектр эмоций на его лице. Злоба, упрямство, желание дать сдачи, отстоять пошатнувшуюся гордость и даже страх, спрятавшийся где-то глубоко в глазах под нахмуренными бровями. То, чего самому Роме так не хватало последние несколько месяцев — воля к жизни. Тогда хулигана настолько впечатлила эта картина, что дальше он, понимая, что избивать одного втроём неправильно и, может быть, в какой-то степени противоречит созданным им понятиям, захотел увидеть это ещё раз. Да, он и сам прикладывал руку к раскрашиванию чужого лица синяками, а что оставалось делать? Прийти, посмотреть и уйти? Скорее для того, чтобы доказать что-то самому себе, он из раза в раз повторял, что это из-за Полины. Всё-таки она — выгодная девушка: красивая, умная, талантливая, воспитанная; по ней пол-школы сохнет. Зачем ему Морозова? Ну, это, должно быть, круто. Почётно, что ли. Бяша ему достаточно долго рассказывал, как «кадрил тёлочек» с параллели. Одну, кстати, довольно успешно, хоть они и повстречались не дольше месяца. Пятифанов и сам не понимает, что Полина стала, как бы ужасно ни звучит, предлогом для избиения Петрова. И однажды он понял, что что-то поменялось. Тогда, в коридоре. Антон снова рисовал, сидя на подоконнике и совсем не задумывался об окружающем мире, в котором он всё ещё находился. Когда Семён выдрал тетрадь из чужих рук и кинул на пол, предварительно плюнув внутрь, парень почувствовал изменения. Да, Антон обратил на них внимание, но, сосредоточив взгляд на Роме, как на предводителе этой шпаны, подарил взгляд не «я вам ещё покажу, где раки зимуют», а «как же вы меня достали». Видно, первое впечатление от их стычек прошло, а на замену пришло так пугающее Рому безразличие. С того момента к Пятифанову вернулось пристрастие к сигаретам. Не сказать, что за два месяца издёвок над новеньким оно пропало, скорее ослабло, а с потерей этого огонька жизнь снова потеряла бы краски. Если бы не Оля. Имеет ли это связь с тем, что она младшая сестра именно Антона, или же Петрова просто жизнерадостный ребёнок, Роме понравилось проводить с ней время. Но если бы это подействовало на него так же, как и с её старшим братом, всё было бы слишком просто. Желание покурить в любую свободную минутку не увеличивалось, но и не уменьшалось: он всё так же много дымит. В какой-то момент Рома подумал, что он законченный садист, раз только вид Антона во время избиения приносит ему тот самый огонёк. Но он ошибся. Больше его, как ни странно, заинтересовала не сама девочка, а то, о чем она рассказывала ему всё это время. Тоша, Тоша и ещё раз Тоша. Кажется, это и впрямь её любимая тема. Слушая о том, какой Петров добрый, щедрый и заботливый брат, первым порывом было назвать девочку врунишкой. Но одного только взгляда на Олю хватило для того, чтобы понять, как сама она восхищается своим старшим братом. А вдруг всё это правда? Сможет ли он когда-то увидеть не Петрова, а того самого Тошу, о котором с такой нежностью говорит Оля? Рома до сих пор не до конца признал тот факт, что даже простое нахождение Антона поблизости сразу же переключает внимание Ромы на него. Как это было во время драки на третьем этаже, когда одна только мысль о том, что этот скрытный очкарик мог бы заинтересоваться чем-то, связанным с Пятифановым, порождала надежду, что вот, сейчас он увидит какое-то подобие того, о чем говорила Оля. Но, конечно, ничего такого не происходило. Даже после этой проклятой папки, которую Рома осмелился передать законному владельцу, устроив драку в туалете, Антон не показал никакой реакции. Абсолютно ничего. И тогда Рому озарила мысль: «А с чего это вдруг он вообще станет что-то делать?». А и вправду, неужели это Антон виноват в том, что его накрывает тревогой с каждым появлением своих бывших обидчиков в поле зрения? И Роме одновременно стало и злостно, и совестно. Злился на себя, совестно перед Антоном. В тонусе его поддерживали сигареты и рассказы Оли о том, чего он, наверное, от первого лица никогда не услышит, ведь Рома чересчур уж быстро отмёл мысли о том, что нужно, как минимум, извиниться перед Петровым для начала. Да он меня даже слушать не станет, думал Рома из раза в раз, как предположение мелькало в мысли. Осознание собственной трусости больно резануло по гордости парня.