Просперити

XXI

Шесть судеб - шесть Рождества. И много пролитой крови, в том числе и невинной.

В ночь сочельника грянул снегопад, так к утру двадцать пятого декабря восточное побережье окрашивается в белый. Город просыпается раньше людей, однако не тех, кто был лишен сна.

Пока дети всей новой Англии, радостно визжа, раскрывают подарки под наряженной мишурой елью, кто-то возвращается домой после тяжелой смены в полицейском участке, второй льет горькие слёзы скорби; третий, глядя в форточку, дышит спертым больничным воздухом, четвертый, облокотившись на холодную стену головой, грезит о любви, пятый, дрожит в испуге. А шестой, тот, в чьих руках все нити, тушит одну сигару за другой.

Хосок, играясь с зажигалкой, сидит на письмом столе, с усталостью переводит взгляд на пленника, невинную, но ключевую душу, с чьей помощью он намерен добиться своего. Жестокость - язык жестов. Слова способны ранить, а действия - убить. У Хосока не остается выбора - у него отняли возможность выбирать, поэтому он поступил так, как учила его Сицилия.

Он снова закуривает, не сводит глаз с фигуры, привязанной к стулу. На голове мешок. Ноги и руки туго связаны, даже кровь не течет по венам. Будто бы этот мальчик способен бежать... Чон горько усмехается своим мыслям, бросает сигарету и сверяется с карманными часами. Уже давно за полночь, а вестей от инспектора нет. Подождав ещё немного, Хосок в конце концов спрыгивает со старого письменного стола и свистит своим ребятам.

— Я ухожу. Скоро вернусь, - по-английски обращается он к Пабло, а тот передает остальным на итальянском.

Пройдя мимо спящего Чимина, который до сих пор не приходит в сознание, Чон покидает заброшенный ангар, где прежде занимались продажей авиазапчастей, садится в машину и в метель возвращается в город.

Странно ему праздновать Рождество в одиночестве, по уши в делах, совершать грехи, когда на груди висит крест. Хосок машинально касается цепочки на шее, трет её большим пальцем, заворачивая на территорию больницы, где в этот час сладко спит Тэхён.

Он ждал его, всё смотрел в окно, теряясь в подсчетах летевших вниз снежинок, пока не погружается в дремоту, а затем в глубокий сон. Хосок обещал заглянуть, и пусть поздно, однако слово свое сдержал.

Дежурные врачи впускают его внутрь, они обмениваются поздравлениями и, крепко держа под мышкой упакованный в праздничную ленту подарок, Хосок осторожно, дабы не беспокоить чужой сон, ныряет в палату. Приставленные к дверям итальянцы, кивнув, запирают за ним, вновь заняв позиции.