Дело осьминога

Глава шестая - Первое «убийство».

   — Нанкиёку предстоит жить с нами. — говорил Марук с руками на плечах сироты. — Считай его своим другом, братом, кем хочешь, но он часть нашего дома.
   — Но папа, почему именно мы за ним присматриваем? — застенчиво проронил сын. — Я не хочу…
   — Ах ты не хочешь? Тебя кто нибудь спрашивал? — лицо мужчины накрылось тенью мрачного недовольства, голос звучал громом. — Почему ты никогда нас не слушаешь? Что же ты предлагаешь: оставить сироту на произвол судьбы? Ты вырастешь жестокой тварью, сынок.
   — Ну посмотри на его взгляд, его мимику… — голос Сатоши задрожал. — Он как будто что-то плохое замышляет.
   — Мало того, что ты равнодушный к ребёнку без родителей, так ещё судишь по внешности? Ты себя видел? Урод уродищем. Боже, что за сын растёт… Миккико, он весь в тебя! Мать шлюха и сын с приветом!
   — Но папа…
   — Пошёл нахер в свою комнату, чтоб глаза тебя не видели! — рявкнул Марук, его лицо наполнилось гневом и яростью, будто хищник скалился на жертву.
   Сатоши побежал на второй этаж и утаился в своей комнате, заперев дверь. Залез в дальний угол кровати и встал лицом к стене, обнимая плюшевую медведицу. Он гладил и представлял, что та делает также в ответ. С глаз потекли слезинки.
   — Почему они меня обижают, Урсула? Я же ничего плохого не сделал.
   — Не расстраивайся, они просто не понимают, что ты самый лучший! — сам же Сатоши имитировал милый голос, словно это игрушка отвечает ему. — Я знаю, что ты лучше всех, они обязательно это поймут!
   Ребёнок обнял Урсулу. Он почувствовал тепло, любовь и заботу от не живого, а самое главное от предмета. Без души, но малыш её ощущал.
   Внизу ругались родители. Сатоши рос среди их постоянных криков между собой, непрекращаемых криков в адрес самого мальчика. Но сейчас ему плевать на чужие проблемы. Главное, что он в объятиях любимой игрушки и на душе приятнее, спокойнее чем пару минут назад.
   В комнату вошёл Нанкиёку. Шагал медленно, слегка подтанцовывая высматривал комнату.
   — Родители сказали, что я могу поселиться в твоей комнате. — спаясничал он и даже голос, несмотря на спокойствие, звучал многообещающе.
   — У меня одна кровать.
   — Будешь спать на полу.
   — Угу, ещё чего.
   Нанкиёку дал лёгкую пощёчину Сатоши — это за то, что он задел внешность сироты. Следом вмазал ладонью по щеке ещё один раз — это потому что мелкий не слушает своих родителей. Третий удар — это якобы за то, что малолетка не слушает парня по старше.
   Схикуретто не выдержал и громко хныча, выбежал из комнаты, метнулся по лестницам и вырвался из дома. Сжимал медведицу и бежал куда глаза глядят, расталкивая прохожих по сторонам.
   Малыш оказался на полуострове рядом с кладбищем. Сатоши не помнил, как сюда добрался, какими дорогами преодолел путь от дома и что делал тут. Он обрёл реальность из неизвестности когда крушил кусты длинной палкой.
   — Я ненавижу вас! Когда же вы сдохните, твари?!
   Схикуретто поднял камень и бросил в дерево, случайно попав в ворону. Птица каркнула и быстро улетела.
   — Захлебнитесь во сне собственной кровью, ненавижу вас, ненавижу!
   Рядом небольшое болотце, вокруг росли камыши и рогоз. Сатоши сносил палкой их стебли. Из густоты растений вылетела цапля, но несмотря на маленький возраст, ребёнок успел ловко словить её за ноги, ударив птицу о ближайший камень. Следующий удар о соседний валун.
   — Я личность! Я тоже человек и имею право на счастье! Я живу, чёрт возьми, я живой!
   В воспоминаниях вспышкой пронеслось, как Миккико молча смотрела на то, что за Сатоши гнались голодные бездомные собаки. Ещё одна вспышка и следующее воспоминание, как мать избивала сына куда попало просто за то, что он слишком маленький, чтобы что-то понимать из её серьёзных просьб.
   — Любой, кто приветствует меня ненавистью получит гнев, ярость из ада, которую я пламенем выпалю в их жизни!
   Искра воспоминаний показала, как Марук бил ребёнка в живот кулаком просто за то, что малыш задержался чуть дольше поиграть во дворе, чёрт возьми, родного дома. «Ты неудачник, ты ничтожество. — пронеслись следующие воспоминания. — Я решаю как тебе жить, осёл.»
   Сатоши достаточно махал рукой от одного камня до второго туда и обратно. Он выкинул птицу далеко в сторону. Окровавленные валуны и перья вокруг.
   — Все умрут… — сжимая кулаки, цедил Схикуретто. — Каждый, кто ненавидит Емиру Изумаиру, будет проклят. Я не позволю никому вытирать о меня ноги и заберу все души, все жизни. Стану их адом и последним взглядом, мольбой и устрашением. Нужно время, чтобы я вырос. Любой взрослый обидит ребёнка, ведь тот глуп и слаб для ответа.
   Макиавеллист ударил ногой по камню со всей силы, в порывах ярости не чувствуя боли.
   — А что вы сделаете, когда ребёнок вырастит, а?!
   — Хей, дружище, не надо злиться! — весело и мило прозвучал детский голос рядом.
   Сатоши повернул голову и увидел Урсулу. Ну как бы да, он сам туда положил медведицу, но… игрушка стояла и моргала!
   — Не надо ругаться, я тебя люблю, чудо! — сказала Урсула голосом маленькой девочки.
   — Любишь?.. Правда?..
   — Конечно! Я люблю тебя сильно при-сильно, очень при-очень! Как не любить самого лучшего мальчика на свете? Я обожаю тебя!
   Удивлённый ребёнок, растроганный такой милой нежностью, неспеша пошёл к игрушке. Плюшевая сделала пару шагов на встречу, топая как маленькая девочка. О боже, как мишка умеет ходить?..
   — Ты самый лучший, самый необыкновенный и милый! Ты не такой как все, а в разы превосходишь каждого! Ты самый красивенький, самый храбрый, самый любимый! Я тобой горжусь и восхищаюсь, ты такой молодец, Сатоши-кун!
   Схикуретто присел рядом с игрушкой, а та взобралась ему на коленки.
   — Ой какие у тебя нежные ручки! — счастливо воскликнула Урсула, подпрыгивая. — Ой, и носик милый! А глазки то какие красивые, родненький!
   Мальчик заплакал, но на этот раз не от грусти или злости, а от радости и трогательности. Он легко улыбнулся и поднял плюшевую на ручки.
   — Вай какой ты сильный! — она засмеялась, довольно двигая мягкими лапками. — А улыбка самая приятная, ты как солнышко когда улыбаешься!
   Сатоши обнял Урсулу и лёг вместе с ней на длинную, жухлую траву. Гладил её по голове, целовал в лоб и сжавшись в калачик закрыл глазки. Конечно же ребёнок только представил жизнь в игрушке, лишь подыгрывая реалистичному воображению. Ох, если бы игрушки на самом деле являлись чем-то больше, чем просто вата внутри ткани, Сатоши не пришлось представлять себя счастливым, а на самом деле таким быть.
   Опустился туман и парнишка проснулся. В глазах мутная бель и тишина. Ни птиц, ни голосов, ни ветра, ни машин. Разве что стук маленького сердечка раздавался громким басом, пульсируя и сжимая кругозор в такт движениям, одинокое дыхание и шелест травы звучали в глубине фона. Никаких запахов кроме мокрой травы. Никаких чувств кроме шагов по земле. Сатоши топал в непонятность, мысленно полагая, что инстинкты вели тело домой. В душе пустота — ни злости к родителям, ни потребности вспомнить кто такой Нанкиёку-но Хоши, не хотелось есть и спать. Он просто шёл. Долго. Прямо. Одинаково в неповторимую глушь пустоты. Но эти долгие часы сопровождались чужим присутствием. Малыш чувствовал, что он не единственный в мире, лишённого разнообразия и смысла, чего-то кроме тумана, травы, громкого дыхания и сердцестука, и Урсулы в опущенной руке. Кто-то ходил рядом. Дышал параллельно ему. Хотел догнать Сатоши со спины. Мальчик поворачивал голову, но ничего. Он остановился и повернулся полностью. Так как сквозь туман нельзя увидеть чётко вразумительное, Схикуретто тянул руку, чтобы коснуться настойчивого преследователя. Скопление воды в воздухе настолько густое, что дальше запястья ничего не видно. Никто не касался пальцев. Но ребёнок не сомневался, что нужен кому-то, необходим здесь. И стоял. Долго стоял с тем, кто не собирался отпускать, потому что хотел утешить незнакомца. Он не знал кто это или что. Но знал, что там его будущее.