Сойка, улетай!

Глава двадцатая

Был день, и Дакота осталась дома только с Джошем. Она не знала, отчего он сторонился её, и отчего смотрел так странно — но и не хотела знать. После отъезда отца она отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин, достала глубокую кастрюлю, сходила в подпол, где хранились припасы, взяла кое-что из овощей и круп.

Впервые за долгое время Дакота чувствовала себя действительно хорошо.

Она чистила картофель и думала о том, как всё переменилось с того дня, как Сойки не стало. Она тогда умерла вместе с ним, так ей казалось. Она знала, что без него в её мире не осталось ничего хорошего. Дакота не хотела жить так, а потому приготовилась умирать. Но потом что-то произошло — и после череды дней, тихих и тёмных, лишённых тепла и света, лишённых причины жить и барахтаться в этой бесконечной боли, когда она была что в могиле, к ней вернулось солнце. Дакота расправила плечи, тихо мурлыкая себе под нос Сойкину песню и аккуратно работая ножичком. Картофельные очистки падали на чисто выскобленный стол; на душе было покойно.

В доме стояла густая тишина. Только часы на стене в гостиной отмеряли шаг секундной и минутной стрелками — и больше ничего, разве что кроме голоса Дакоты, не нарушало этого плотного, всепоглощающего молчания. Молчало всё кругом.

Дакота ждала Сойку.

Она ждала его так сильно, как невеста не ждёт молодого мужа в первую ночь. Она ждала так, что в груди её часто колотилось сердце, стоило подумать, что скоро они встретятся. А потом оно замирало, если приходила страшная мысль: а вдруг он больше не вернётся?

«Вернётся, — испуганно думала Дакота. — Он вернулся ко мне с того света. Значит, вернётся и теперь».

Он обещал её не бросать — и он не бросил. После того, как он явился, Дакоте стало легче дышать. Теперь можно было не бояться отца: он бы их всё равно не разлучил, ведь Сойка уже умер. Дакота отныне не боялась совсем ничего — разве что кроме одного...

Одну чистенькую картофелину Дакота положила на тяжёлую разделочную доску возле ножа и взялась за вторую. Она возилась с готовкой по привычке, потому, что возилась с нею всегда, и ещё — чтобы занять руки и скоротать время до ночи, пока не придёт Сойка. В жизни её отныне всё было как обычно, только лучше прежнего. Вдруг Дакота поднесла ладонь ко рту и раскашлялась. Боль в лёгких ещё беспокоила, и слабость в теле тоже оставалась — пока не возвращался её Сойка. Тогда всё проходило, всё забывалось, и Дакота наливалась силой и здоровьем, и на щеках её появлялся здоровый румянец.