И.Э. Бабель "Конармия"

КОСТЕЛ В НОВОГРАДЕ

   Я отправился вчера  с  докладом  к  военкому,  остановившемуся  в  доме
бежавшего ксендза. На кухне встретила меня пани Элиза,  экономка  иезуита.
Она дала мне янтарного чаю с бисквитами. Бисквиты ее пахли, как  распятие.
Лукавый сок был заключен в них и благовонная ярость Ватикана.
   Рядом  с  домом  в  костеле  ревели  колокола,  заведенные  обезумевшим
звонарем.  Был  вечер,  полный   июльских   звезд.   Пани   Элиза,   тряся
внимательными  сединами,  подсыпала  мне  печенья,  я   насладился   пищей
иезуитов.
   Старая полька называла меня "паном", у порога  стояли  навытяжку  серые
старики с окостеневшими ушами,  и  где-то  в  змеином  сумраке  извивалась
сутана монаха. Патер бежал, но он оставил помощника - пана Ромуальда.
   Гнусавый скопец с телом исполина, Ромуальд  величал  нас  "товарищами".
Желтым пальцем водил он  по  карте,  указывая  круги  польского  разгрома.
Охваченный хриплым восторгом, пересчитывал он  раны  своей  родины.  Пусть
кроткое забвение поглотит память о Ромуальде, предавшем нас без  сожаления
и расстрелянном мимоходом. Но в тот вечер его узкая  сутана  шевелилась  у
всех портьер, яростно мела все дороги и усмехалась всем,  кто  хотел  пить
водку. В тот вечер тень монаха кралась за  мной  неотступно.  Он  стал  бы
епископом - пан Ромуальд, если бы он не был шпионом.
   Я пил с ним ром, дыхание невиданного  уклада  мерцало  под  развалинами
дома ксендза, и вкрадчивые  его  соблазны  обессилили  меня.  О  распятия,
крохотные, как  талисманы  куртизанки,  пергамент  папских  булл  и  атлас
женских писем, истлевших в синем шелку жилетов!..
   Я вижу тебя отсюда, неверный монах в лиловой  рясе,  припухлость  твоих
рук, твою душу, нежную и безжалостную, как душа кошки, я вижу раны  твоего
бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц.
   Мы пили ром, дожидаясь военкома, но он все  не  возвращался  из  штаба.
Ромуальд упал в углу и заснул. Он спит и трепещет, а за окном в  саду  под
черной страстью неба переливается аллея. Жаждущие розы колышутся во  тьме.
Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп  валяется  под  откосом.  И
лунный блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь.
   Вот  Польша,  вот  надменная  скорбь  Речи  Посполитой!  Насильственный
пришелец,   я   раскидываю   вшивый    тюфяк    в    храме,    оставленном
священнослужителем, подкладываю под голову фолианты, в которых  напечатана
осанна  ясновельможному   и   пресветлому   Начальнику   Панства,   Иозефу
Пилсудскому.
   Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь об  единении
всех холопов гремит над ними, и горе тебе.  Речь  Посполитая,  горе  тебе,
князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!..
   Все нет моего военкома. Я ищу его в штабе, в саду,  в  костеле.  Ворота
костела раскрыты, я вхожу, мне навстречу два серебряных черепа разгораются
на крышке сломанного гроба.  В  испуге  я  бросаюсь  вниз,  в  подземелье.
Дубовая лестница ведет оттуда к алтарю. И я вижу множество огней,  бегущих
в высоте, у самого купола. Я вижу военкома, начальника  особого  отдела  и
казаков со свечами в руках. Они отзываются на слабый мой  крик  и  выводят
меня из подвала.
   Черепа,  оказавшиеся  резьбой  церковного  катафалка,  не  пугают  меня
больше, и все вместе мы  продолжаем  обыск,  потому  что  это  был  обыск,
начатый  после  того,  как  в  квартире  ксендза  нашли   груды   военного
обмундирования.
   Сверкая расшитыми конскими мордами  наших  обшлагов,  перешептываясь  и
гремя шпорами, мы кружимся по гулкому зданию с оплывающим воском в  руках.
Богоматери, унизанные драгоценными камнями, следят наш путь розовыми,  как
у мышей, зрачками,  пламя  бьется  в  наших  пальцах,  и  квадратные  тени
корчатся на статуях святого Петра, святого Франциска, святого Винцента, на
их румяных щечках и курчавых бородах, раскрашенных кармином.
   Мы кружимся и  ищем.  Под  нашими  пальцами  прыгают  костяные  кнопки,
раздвигаются разрезанные пополам иконы, открывая подземелья в  зацветающие
плесенью пещеры. Храм этот древен и  полон  тайны.  Он  скрывает  в  своих
глянцевитых  стенах  потайные  ходы,  ниши  и   створки,   распахивающиеся
бесшумно.
   О  глупый  ксендз,  развесивший  на  гвоздях  спасителя  лифчики  своих
прихожанок. За царскими вратами мы  нашли  чемодан  с  золотыми  монетами,
сафьяновый мешок с кредитками и футляры парижских ювелиров  с  изумрудными
перстнями.
   А потом мы считали деньги в комнате военкома. Столбы золота,  ковры  из
денег, порывистый ветер, дующий на пламя свечей, воронье безумье в  глазах
пани  Элизы,  громовый  хохот  Ромуальда  и  нескончаемый  рев  колоколов,
заведенных паном Робацким, обезумевшим звонарем.
   - Прочь, - сказал  я  себе,  -  прочь  от  этих  подмигивающих  мадонн,
обманутых солдатами...