И.Э. Бабель "Конармия"

РАББИ

- ...Все смертно. Вечная жизнь суждена только матери.  И  когда  матери
нет в живых, она оставляет по себе  воспоминание,  которое  никто  еще  не
решился осквернить. Память о матери питает в нас сострадание,  как  океан,
безмерный океан питает реки, рассекающие вселенную...
   Слова эти принадлежали Гедали. Он произнес их  с  важностью.  Угасающий
вечер окружал его розовым дымом своей печали. Старик сказал:
   -  В  страстном  здании  хасидизма  вышиблены  окна  и  двери,  но  оно
бессмертно, как душа матери... С вытекшими  глазницами  хасидизм  все  еще
стоит на перекрестке ветров истории.
   Так сказал Гедали и, помолившись в синагоге,  он  повел  меня  к  рабби
Моталэ, к последнему рабби из Чернобыльской династии.
   Мы поднялись с Гедали вверх по главной улице.  Белые  костелы  блеснули
вдали, как гречишные поля.  Орудийное  колесо  простонало  за  углом.  Две
беременные хохлушки вышли из ворот, зазвенели монистами и сели на  скамью.
Робкая звезда зажглась в оранжевых боях заката, и покой, субботний  покой,
сел на кривые крыши житомирского гетто.
   - Здесь, - прошептал Гедали и указал мне  на  длинный  дом  с  разбитым
фронтоном.
   Мы вошли в комнату - каменную и пустую, как морг. Рабби Моталэ сидел  у
стола, окруженный бесноватыми и лжецами. На нем была соболья шапка и белый
халат, стянутый веревкой. Рабби сидел с закрытыми глазами и  рылся  худыми
пальцами в желтом пухе своей бороды.
   - Откуда приехал еврей? - спросил он и приподнял веки.
   - Из Одессы, - ответил я.
   - Благочестивый город,  -  сказал  рабби,  -  звезда  нашего  изгнания,
невольный колодезь наших бедствий!.. Чем занимается еврей?
   - Я перекладываю в стихи похождения Герша из Острополя.
   - Великий труд, - прошептал рабби и сомкнул веки. - Шакал стонет, когда
он голоден, у каждого глупца хватает глупости для уныния, и только  мудрец
раздирает смехом завесу бытия... Чему учился еврей?
   - Библии.
   - Чего ищет еврей?
   - Веселья.
   - Реб Мордхэ, - сказал цадик и затряс бородой, - пусть молодой  человек
займет место за столом, пусть он ест  в  этот  субботний  вечер  вместе  с
остальными евреями, пусть он радуется тому, что он жив, а не мертв,  пусть
он хлопает в ладоши, когда его соседи танцуют, пусть он  пьет  вино,  если
ему дадут вина...
   И ко мне подскочил реб Мордхэ, давнишний шут  с  вывороченными  веками,
горбатый старикашка, ростом не выше десятилетнего мальчика.
   - Ах, мой дорогой и такой молодой  человек!  -  сказал  оборванный  реб
Мордхэ и подмигнул мне. - Ах, сколько богатых дураков  знал  я  в  Одессе,
сколько нищих мудрецов знал я в  Одессе!  Садитесь  же  за  стол,  молодой
человек, и пейте вино, которого вам не дадут...
   Мы уселись все рядом - бесноватые, лжецы и ротозеи. В углу стонали  над
молитвенниками плечистые евреи, похожие на рыбаков и на апостолов.  Гедали
в зеленом сюртуке дремал у стены, как пестрая птичка.  И  вдруг  я  увидел
юношу за спиной Гедали, юношу  с  лицом  Спинозы,  с  могущественным  лбом
Спинозы, с чахлым лицом монахини.  Он  курил  и  вздрагивал,  как  беглец,
приведенный в тюрьму после погони.  Оборванный  Мордхэ  подкрался  к  нему
сзади, вырвал папиросу изо рта и отбежал ко мне.
   - Это - сын  равви,  Илья,  -  прохрипел  Мордхэ  и  придвинул  ко  мне
кровоточащее мясо развороченных  век,  -  проклятый  сын,  последний  сын,
непокорный сын...
   И Мордхэ погрозил юноше кулачком и плюнул ему в лицо.
   -  Благословен  господь,  -   раздался   тогда   голос   рабби   Моталэ
Брацлавского,  и  он  переломил  хлеб  своими  монашескими   пальцами,   -
благословен бог Израиля, избравший нас между всеми народами земли...
   Рабби благословил пищу, и мы сели за трапезу. За  окном  ржали  кони  и
вскрикивали казаки. Пустыня войны зевала за окном. Сын  рабби  курил  одну
папиросу за другой среди  молчания  и  молитвы.  Когда  кончился  ужин,  я
поднялся первый.
   - Мой дорогой и такой молодой человек,  -  забормотал  Мордхэ  за  моей
спиной и дернул меня за пояс, - если бы на свете  не  было  никого,  кроме
злых богачей и нищих бродяг, как жили бы тогда святые люди?
   Я дал старику денег и вышел на улицу. Мы расстались с Гедали, я ушел  к
себе на вокзал. Там, на вокзале, в агитпоезде  Первой  Конной  армии  меня
ждало сияние сотен огней, волшебный блеск радиостанции, упорный бег  машин
в типографии и недописанная статья в газету "Красный кавалерист".