Пепел и кости

X

Всю оставшуюся ночь я провёл в тяжёлых раздумьях. Бродя среди унылых улиц и редких людей, я шёл в дом, в котором меня никто не ждал, я остался один посреди незнакомцев, плюющих на меня с высокой колокольни. Огромный поток мыслей захлёстывал меня с головой, толкал всё глубже в дебри моего сознания в надежде, что я, наконец, смогу успокоить этот бушующий океан воспоминаний, колыхающийся от любого дуновения ветра внешнего мира. Каждая деталь заставляла вспоминать о прошлом, о том, каким прекрасным оно было и о том, почему всё так получилось. Но мой разум сделал то, в чём я пытался уверить Густава – он начисто стёр все плохие моменты и оставил только радужные мгновения, в которых ни я, ни она не подозревали, что наше будущее сложится именно так... так гадко и пусто. Я чувствовал, что мир меня обманул, ведь не на это я рассчитывал, не об этом мечтал. Но Вселенная никогда людей не слушала, потому что за грохотом человеческой артиллерии и криков боли невозможно услышать зов о помощи, мольбу нашему Богу.
Я помнил, что как-то раз, будучи ещё на своём прежнем месте, далеко от этого города, услышал на рынке небольшой отрывок фразы какого-то мужчины: «Страшна не та война, что ведётся открыто, а та, что ведётся исподтишка. Тогда никто не видит страданий и боли, люди, нет, весь мир думает, что всё в порядке, когда в действительности этот самый мир разваливается на части прямо у них на глазах». Этот мужчина выглядел, словно жил на помойке, но в тот момент он показался мне тем самым Избранным, что смог бы повести за собой армию людей, готовых сражаться за мир на всей Земле. «Как иронично, – заметил я, пока шёл по широкой аллее в поисках своего родного переулка. – Армия тех, кто сражается за мир. Смешно».
Теперь мой разум помнил только бесполезные вещи, либо вещи слишком светлые, чтобы о них вспоминать, ведь если постоянно тешить себя тем, что раньше было лучше, теряется сам смысл жизни – получение от неё удовольствия всеми доступным способами. Я всегда считал, что ради этого мы всё живём. Но когда меня в 1914-ом меня отправили на фронт, когда я был ещё маленьким и несмышлёным малым, мой мир полностью перевернулся. В мою голову, словно пуля, пришло осознание того, что в большинстве своём смысл жизни для многих – это её наличие. Не нужно им было ни машин, ни квартир, ни почестей – эти люди хотели выжить, хотели просыпаться по утрам и видеть чистое небо над головой, хотели забыть, что такое война. Каждый раз, когда нам удавалось оккупировать какой-нибудь городок или деревню, я заходил в дома вместе с остальными солдатами и брал то, что хотел. А когда кто-то замечал спрятавшихся людей, то за спиной тут же раздавались выстрелы. Затем слышался грохот падающих тел. Нет, никто не кричал, но я был уверен, что на их лицах застыл самый настоящий лик смерти – кричащий и пугающе-гневный. Старшие по званию удивлялись моему миролюбию и хотели воспитать во мне патриота своей страны. А я не хотел больше считаться немцем, потому что то, что мы сделали, то, что сотворили со всем миром – это просто ужасно. После ужасов передовой не хотелось жить, не хотелось смотреть в глаза людям, зная, скольких человек я убил не по своей воле.
И сколько во всей армии было таких же как я? Да абсолютно все новобранцы. Это были люди, не познавшие настоящей жизни, знающие лишь, что где-то там, далеко за горизонтом всё хорошо: и люди целы, и нет аэростатов с бомбами над головой – жизни прошла мимо всех нас, оставив в сердце лишь страх перед новой войной, кровавую баню в воспоминаниях и абсолютное безразличие к смерти.
И на таких, как мы, мир воскрес из пепла. Прошёлся по костям убитых и начал всё с самого начала. А теперь у нас снова война – ещё более кровавая и жестокая, чем когда бы то ни было.
Сам того не заметив, я оказался в холле гостиницы. Она была пуста: ни управляющего за стойкой, ни его помощника, ни единого человека в креслах или софах. Я стоял один, посреди маленького большого мира, хранившего в себе свои страшные тайны, которые я никогда не узнаю.
Я поднялся наверх и запер за собой дверь. Наступила тишина. Вспыхнул верхний свет, и я вновь оказался там, откуда бежал всё это время. Дом, в который хотел никогда больше не возвращаться, в котором было то, чего я боялся – любовь, страх и ненависть к самому себе.
Густава не было, похоже, он решил остаться на ночь в ресторане. Мне было скучно проводить целую ночь в одиночестве, поэтому я спустился на второй этаж и мирно прошёл по коридору в надежде угадать комнату, где жили Грегори и Вероника. Сделать это оказалось не так уж и сложно – стоило мне подёргать двери пустых комнат, как на порог вышла Вероника в ночном шёлковом халате цвета морской волны, на левой груди красовалась вышитая ветвь сакуры.
– Что ты здесь делаешь? Поздно ведь, – сказала она и чуть подалась вперёд, надеясь разглядеть меня получше.
– Мне было одиноко, и я...
– Решил стучаться к чужим людям в двери?
– Нет, – я улыбнулся. – Решил найти тебя.
– Думаешь, я прекрасный собеседник? Хорошо, проходи, Грега всё равно не будет до самого утра, даже до полудня, а теперь есть с кем ночь провести, верно?
– Угу.
Вероника пригласила меня войти. Я медленно проплыл внутрь и услышал, что сзади закрылась дверь. Затем тихий шорох домашних туфель, и вот она уже стояла перед обеденным столом и разливала коньяк по рюмкам. Отдав мне одну из них, девушка села на край двуспальной кровати с бордовым покрывалом. Вероника медленно сделала глоток и посмотрела на меня.
– Так чем ты всё время занимался, после того, как проводил меня сюда?
– Гулял, – ответил я и сделал глоток. Горячая жидкость растеклась по пищеводу, обжигая опустевший желудок. – Этот город, в самом деле, очень красив. Особенно мне понравился парк, ты ещё не была там?
– Нет, куда уж мне, – махнула Вероника рукой, – Грегори любит меня... опекать. Слишком он заботится о моей безопасности, чтобы отпускать в рейды по городу по ночам.
Я вдруг понял, что мы очень резко перешли на «ты», но не хотел вновь начинать эту тему для разговора, страшась наигранно-фальшивого стиля общения.
– Ну, иногда это нужно каждому время от времени, разве нет? – спросил я и выпил коньяк до дна. – Мне казалось, каждый имеет право хоть раз в пару недель уйти из дома и подумать обо всей своей жизни. Уйти, чтобы подумать о будущем, которого ни у кого из нас, возможно, и нет.
– Или уйти, чтобы больше никогда не вернуться, – мрачно вставила она и поставила пустую рюмку на прикроватный столик из тёмного дерева. – Знать бы мне, что такое свобода. Думаю, я бы больше никогда не сидела на одном месте.
– Не нужно. Только разочаруешься.
– Тогда что мне делать?
– Наверное, продолжать жить, как раньше. Рано или поздно, либо когда Грег умрёт, либо когда война застигнет нас врасплох, ты познаешь свободу. Но знаешь ли ты, что с ней делать?
– Конечно, знаю, – слегка нахмурилась она. – Свобода – это право выбора.
– В этом и заключается ошибка, – учтиво заметил я. – Ты можешь выбирать, даже когда у тебя нет этой самой свободы. Только это называется иллюзией выбора.
– А что тогда я могу назвать свободой? Ты-то сам можешь?
– Наверное, – пожал плечами я и откинулся на спинку бархатного кресла, на котором сидел и пытался проникнуться расслабляющим жаром комнаты и ароматом одеколона. – Лично я считаю, что свобода – это знать, видеть и ощущать доказательства того, что завтра ты проснёшься самим собой. Быть тем, кто ты есть на самом деле – вот настоящая свобода.
– Тогда никто у нас не имеет свободы.
На несколько секунд воцарилось тяжёлое молчание. Я мигом осмотрел комнату и понял, что она практически ничем не отличалась от той, в которой теперь жили мы с Густавом. Единственным отличием была планировка, но в остальном – всё та же скучная бетонная коробка, доверху наполненная пустыми мечтаниями.
– А что тебе мешает сбежать от Грега? – спросил вдруг я. – Если ты так сильно устала от его постоянной опеки, то почему бы не пуститься в свободное плавание? Это всё же лучше, чем просто сидеть и мечтать.
– Я и сама порой не могу ответить себе на этот вопрос, – тихо ответила Вероника и налила нам обоим по второй рюмке. – Вроде бы понимаю, что такая жизнь мне не подходит, но уйти мне не позволяет... моя тяга к нормальной жизни, к жизни без ужимок и экономии. Я уже настолько привыкла к такому, что не готова променять своего мужа и безбедное существование на вечную жизнь скитальца.
– Многие научились обходиться и без предметов роскоши. Даже те, кто ими когда-то обладал. Думаю, и у тебя бы получилось.
– Это вряд ли, – сказала Вероника. – Я слишком наивна для этого. Слишком проста и слишком неподготовленна. Тем более, что иногда я ощущаю некое подобие любви к Грегу. Возможно, я – полная дура и сама не понимаю, что говорю, но так оно и есть. Любовь – вот что меня здесь держит. Не только деньги и роскошь.
– Любовь – хорошее чувство, если только оно исходит от сердца, – я указал пальцем на свою грудь, – а не от мозга, – легко прикоснулся к виску.
– В наше время любовь практически никогда не исходит от сердца, мой дорогой, – ухмыльнулась она и налила себе уже третью рюмку. – А что ты не пьёшь? Вроде коньяк-то хороший.
– Пью, но медленно. Растягиваю удовольствие, – я вдруг начал чувствовать, как меня разморило этим странным теплом, исходящим изнутри. Внезапно нахлынула волна спокойствия и ощущения безопасности. В голову пришло осознание того, что эта маленькая хмурая комната на отшибе города и есть моё вечное пристанище, в котором я обрету истинное счастье. Пусть даже с Вероникой и Грегом, но в этой комнате мне хотелось пробыть как можно дольше.
– Такое надолго не растягивают, иначе теряется вкус, – уже медленно сказала Вероника и выпила, кажется, уже четвёртую рюмку. Я видел, что она не контролировала себя, но не спешил её останавливать. Пользоваться этим в своих целях мне не претило, но если она хотела напиться так же, как себе это позволял Грег, то почему бы не дать ей это сладкое ощущение свободы, о котором она так мечтала? Мне казалось низким отбирать этот миг у неё прямо из рук, поэтому я сидел, вросший в кресло, надеясь на то, что она уснёт раньше меня.
– Знаешь... я тут подумала... – с большими паузами проговорила Вероника, – оставайся-ка ты у меня сегодня. Думаю, наши друзья остались в ресторане надолго и... – пару секунд она просто буравила взглядом пустую стену, покрытую выцветшими бежевыми обоями. Затем она вновь повернулась ко мне. – И поэтому мы можем себе позволить веселиться всю ночь.
– А разве мы можем? – спросил я.
– Конечно! – Вероника встала и, слегка пошатываясь, побрела куда-то вправо от моего поля зрения. На миг я закрыл глаза, а когда открыл, то услышал странный шум. Медленно повернул голову и увидел, что девушка настраивала радиолу, которую я не заметил в полумраке, опустившимся на комнату.
Заиграла радостная мелодия – сквозь странное шипение и алкогольную пелену я мог расслышать только отрывки, но Вероника улыбалась и, встав посреди комнаты, начинала танцевать: кружиться на месте, заставляя полы своего халата развеваться; качаясь из стороны в сторону, проходить из одного края комнаты в другую. Она улыбалась, она, казалось, была счастлива в тот момент и, увидев меня с расслабленным взглядом, Вероника схватила меня за запястье и поставила на ноги. Я вдруг почувствовал, что голова моя резко потяжелела и ноги стали слегка ватными, отчего держаться ровно было немного трудно. Но стоило мне посмотреть Веронике в глаза, как тут же эти ощущения испарились, и даже некое подобие пьяной улыбки расплылось по моему вечно хмурому напряжённому лицу.
– Ну что же ты стоишь? Танцуй, Оскар! – она взяла меня за руки и начала кружить по комнате. Я смотрел только на неё, и больше меня не волновало ничто на свете, никакие проблемы не было столь значительны, чтобы тратить на них своё драгоценное внимание.
– Танцуй! – вторила она.
– Я танцую! – воскликнул я, слушая прекрасную мелодию. Всё кружилось, сливалось в одно сплошное пятно, которое окутывало нас с Вероникой. Мы смотрели друг другу в глаза, мы чувствовали, что что-то между нами происходило, но не решались ничего сделать, надеясь не спугнуть эту сладкую минуту настоящего спокойствия, где каждый мог быть самим собой. Именно эта минута для меня была настоящей свободой, и даже давящие стены комнаты не смогли разрушить это стойкое ощущение. Возможно, моя спутница чувствовала то же самое, но в пьяном танце она понимала это не так сильно, ей хотелось лишь двигаться, двигаться и двигаться. Её молодое тонкое тело переполняла энергия, в один момент мне хотелось впиться в её тонкие губы и больше никогда не отпускать, но стоило мне об этом подумать, как память нахлынула тяжёлыми волнами и ощущение безопасности испарилось.
– Что случилось, Оскар? Тебе со мной грустно? – спросила Вероника, садясь вместе со мной на кровать. Я отстранился.
– П-прости меня, я... я так не могу, – тихо сказал я, удивляясь, как быстро прошло состояние опьянения. Ясность мысли блеснула перед глазами. – У тебя есть муж, и он тебя любит, – я нагло врал. – Думаю, нам лучше оставить это на потом.
– Когда Грег умрёт? – с надеждой в голосе спросила Вероника и, встав, отошла на пару шагов неровной походкой. – Пожалуйста, останься со мной на эту ночь! Мне очень одиноко спать одной. Ты не понимаешь каково это: просыпаться и засыпать одной в квартире, – из её глаз вдруг покатились слёзы. Хотелось бы мне воспринимать это, как пустые разговоры пьяного человека, но почему-то у меня создавалось чёткое ощущение, что она сказала это от чистого сердца.
– Ты хочешь, чтобы я остался?
– Очень хочу, Оскар.
На несколько секунд я замолчал и попытался привести себя в чувство. Выбор сделать было довольно сложно. Уйти и оставить её сердце разбитым навеки или остаться и сделать её хотя бы ненадолго, хотя бы пока она пьяна и не понимает, что делает, счастливой. Я понимал, что не могу уйти, поэтому чуть приблизился к ней и прошептал:
– Только на одну ночь, хорошо?
Она улыбнулась и одобрительно закивала.
– Вот и славно, – ответил я и погладил её по мягким волнистым волосам. – А теперь давай ложиться спать, завтра у нас ещё один трудный день.
Мы выключили радиолу и верхний свет. Я открыл окно и вновь опустился на кресло. Холодный ветерок города влетел в маленькую комнату, сметая на пути все запахи алкоголя и одеколона. Теперь внутри меня (не только внутри помещения) оставалась хладнокровная пустота, вакуум, в котором я жил практически всю жизнь.
Вероника лежала на кровати, укрывшись тонким одеялом. Изгибы её тела я видел в свете луны, что ровно лился в окна и одновременно погружал нас в томный полумрак, в котором можно было делать всё, что заблагорассудится. Хотелось бы мне лечь с ней рядом, да только Грег неправильно мог всё это воспринять.
Я знал, что на следующее утро Вероника не вспомнит о том, что говорила в этот вечер. Её слова, её мольба остаться – это всего лишь речь отравленного коньяком человека, всего лишь скрытые животные желания и не потраченная за многие годы энергия. Она хотела, чтобы я спал с ней, но мне хватило ума и чести, чтобы оставить всё, как было. Слишком уж свежи были воспоминания о самой болезненной любви в моей жизни. Слишком свежи.
Я просидел в кресле ещё несколько минут, слушая тихое сопение ужасно прекрасной Вероники. Она была для меня словно костёр – манящий, но в то же время такой обжигающий и опасный. Я не мог отпустить своё прошлое, но уже принялся строить новое настоящее. Одно другому определённо мешало. Я знал, что рано или поздно мне пришлось бы выбирать – либо страшные воспоминания об утерянной любви, либо опасное будущее любовника. Всё это тихо разъедало мне голову, пока я смотрел на девушку в кровати. Поэтому, чтобы не сойти с ума прямо там, прямо посреди ночи, я встал и медленно вышел из комнаты, негромко щёлкнув замком.
В своей комнате я, наконец, почувствовал себя более спокойно, чем этажом ниже. Спал с груди тяжёлый камень опасности, нависший надо мной. Растворился в небытие мой разум, оставив лишь кашу из мыслей и противоречий. В один миг мне захотелось раскрыть дневник, что я нашёл этой ночью, но что-то мне мешало. Наверное, ощущение предательства по отношению к ней не позволяло так просто изменить свою судьбу. Открывая дневник, я подписывался под каждым её словом о том, что такие люди, как я, не достойны жизни и каких-либо прав. «Тогда она была такой злой. Почему же это хранится в моей голове?» – спросил я себя, но ответа так и не услышал. Вопрос потонул в пустоте, оставшейся после этой тяжёлой ночи, медленно переходящей в утро. Я вдруг бросил взгляд на настенные часы, что мирно тикали и оглушали наполненную тишиной комнату. Без двадцати три.
Мною было решено просто лечь спать. Наутро меня ждало нечто большее, чем простой день существа, которое не могло найти своей цели в жизни.
Наутро я должен был проснуться другим человеком. Абсолютно другим.