Пепел и кости

XI

На следующее утро я собирался прибыть на место, указанное Эдгаром на маленьком клочке бумаги. Стоило солнцу взойти, как я тут же открыл глаза и посмотрел на соседнюю кровать – Густава по-прежнему не было. В комнате царила тишина, даже за окном я не слышал того ночного гула, что так мешал думать о чём-то важном. Косые лучи ослепляли, заливали комнату белёсым еле уловимым блеском, заставляя всё живое просыпаться и вновь вклиниваться в большую, огромную систему, которую сами и построили. Люди выходили из своих квартир и с видом великомучеников отправлялись на ненавистную работу, садились в машины, заводили двигатели и начинали своё долгое скучное путешествие, целью которого было забвение. Путь из точки «Жизнь» в точку «Смерть».
Я стоял возле распахнутого окна и вдыхал свежий запах города. Такой аромат ни с чем нельзя спутать – странный и лёгкий, навевающий тоску по родным краям, которые остались далеко за горизонтом. Прямо передо мной раскинулся знакомый внутренний двор – машины под брезентом уже не было – на нижних этажах соседних домов я вновь заметил знакомые лица. Тот же мужчина с газетой и сигарой в руках. В полумраке на кровати виднелась тощая женская фигура, и едва ли это была его жена. Чуть ближе к моим окнам я всмотрелся в квадратный провал тьмы, из которого рано или поздно должен был выйти человек, появление которого я невольно жал, наверное, всю ночь. Девушка, которая так сильно напоминала о моём прошлом, душащим сильными мясистыми руками. Стоило тёмным шторам распахнуться, как перед окном я увидел девушку, но она была практически не похожа на ту, что я видел тогда. Её словно обглодали бешеные псы смерти, высосали из неё все соки и тягу к жизни. В глазах девушки виднелась непроницаемая пелена безразличия, под ними темнели фиолетовые синяки, волосы спутаны. Я мог бы предположить, что она так изменилась из-за дневника, который потеряла (и который нашёл я), но это было бы слишком большим совпадением. Возможно, её оставил кавалер или у неё умер близкий родственник. Кто знает... как мы вообще можем судить о ком-то и о его внутреннем состоянии только по тому, как он выглядит? Это, на самом-то деле, очень глупо и бессмысленно, как если бы мы судили о свежести продуктов лишь по их товарному виду. Глупо, не правда ли?
Я оделся и, предварительно взяв с собой загадочный дневник, вышел в коридор, положив книгу в довольно просторный внутренний нагрудный карман. Тишина заливалась в уши. Затем я спустился на первый этаж и кивком поприветствовал управляющего.
– Вас, кажется искала девушка, – сказал он тихо и странно посмотрел на меня.
– Что за девушка?
– Вроде бы со второго этажа, – ответил управляющий. – Надо сказать, дама очень привлекательна и грациозна.
– Тут вы, конечно, правы, – вздохнул я и осмотрел холл. – А где она сейчас?
– Ушла к себе. Она спустилась ко мне в семь часов и, спросив меня о вас, немного посидела здесь и почитала вчерашнюю газету.
– А потом? – вопросительно прищурился я.
– Потом она просто бросила газету обратно на столик и убежала наверх. Не мог же я ей сказать, чтобы она осталась здесь внизу и терпеливо ждала вас.
– Тоже верно. Но если она вновь спросит про меня, скажите, что я ушёл на весь день и вернусь только поздно вечером, хорошо?
Управляющий кивнул.
– И ещё... если придёт мой сожитель, Густав, то скажите то же самое, что и даме.
Тот кивнул ещё раз, чуть реще, чем в первый раз.
– Тогда до свидания.
– Доброго дня! – сказал он, когда я выходил наружу.
Я шёл по улицам и, сжимая в руках листок с криво выведенным адресом, осматривался и даже несколько раз спрашивал людей о том, как туда дойти. Кто-то презрительно фыркал и растворялся в толпе. Кто-то останавливался и, мотая головой, мол, он не знает дорогу, тоже уходил прочь, закутавшись в пальто. Один человек, правда, всё же смог объяснить, как мне туда дойти.
Сделать это было не самой лёгкой задачей. Я очень боялся опоздать, ведь первое впечатление – самое важное, а ожидание – это не лучший способ раскрыть себя как работника. Поэтому следуя указаниям молодого рыжеватого парня с усами-щёточкой, я летел сквозь тёмные закоулки этого города, продирался через внутренние дворы, похожие один на другой, изредка останавливался и смотрел в небо, надеясь на то, что я ещё не умер и что это не один из кругов Ада. Ветер был холодный, и солнце не светило так ярко и тленно, как обычно бывало, и это меня успокаивало, мол, хотя бы погода была на моей стороне.
Наконец, когда до десяти часов оставалось всего ничего, я выбрался из очередного переулка на освещённую ярким весенним солнцем улицу и ужаснулся тому, как быстро природа может предать человека. Здание, в которое мне нужно было попасть, а точнее, небольшая автомастерская «Шестерёнка», стоявшая поодаль от остальных четырёхэтажных домов с впервые показавшимися красивыми фасадами. У автомастерской был даже свой небольшой дворик, в котором, похоже, чинились машины.
Я сел на противоположной стороне улицы и стал ждать. Передо мной было видно всё пространство вокруг мастерской, и я мог увидеть Эдгара, с какой бы стороны тот не подходил. Минутная стрелка на моих наручных часах неумолимо приближаясь к отметке «12», и чем ближе она была, тем сильнее я начинал волноваться. В голове начинали всплывать странные предположения, на лбу появлялась испарина.
Но вот на горизонте я увидел знакомый силуэт, тонувший в солнечном свете. Он вышел из-за угла большой улицы и теперь уверенным быстрым шагом семенил к своей мастерской. Эдгар остановился возле входа, посмотрел вокруг и, заметив меня на другой стороне улицы, возмущённо развёл руки. Я быстро встал и, осмотрев по сторонам, перебежал дорогу.
– Доброе утро, – сказал я.
– Доброе, – тихо ответил Эдгар. Казалось, он очень устал от этой жизни. – Какого чёрта ты там делал? – и указал на скамью на другой стороне дороги.
– Ждал вас, – неуверенно ответил я. – Стоять долго было бы, я решил там подождать.
– Ох, ладно, – мужчина достал из кармана небольшую связку ключей и, подойдя к маленькой двери, ведущей в маленькое помещение автомастерской, он вставил ключ в замочную скважину и повернул его. С треском замок разрешил нам войти, и мы оказались внутри.
Стоило мне переступить порог вслед за Эдгаром, как я тут же почувствовал странное ощущение дежавю, словно бы я уже бывал здесь когда-то давно, но воспоминания настолько стёрлись под гнётом времени, что вспомнить хоть малейшую деталь было невозможно. Я прошёл мимо кассы, что стояла слева от входа, затем посеменил дальше и увидел большое помещение с различными инструментами и запчастями. Они блаженно ждали своего часа, когда знающие и умеющие люди возьмут их в руки и начнут ремонтировать автомобили. Я шёл мимо этих приспособлений и ощущал себя древним человеком в музее естественной истории. Все эти хромированные механизмы, инструменты, шестерни и части двигателей – это было так далеко от моего сознания, что я невольно начал задумываться, зачем Эдгар вообще решил позвать меня. Неужели для того, чтобы чинить чьи-то машины? Едва ли.
– Как видишь, работники у нас любят опаздывать, – сказал Эдгар откуда-то из глубин офисных посещений, что скрывались за невзрачной дверью. – Берут пример с начальника.
Послышался смех.
– Где ты там? – спросил он после короткого молчания. – Лучше иди сюда, ты же хочешь получить работу?
– Иду, иду, – растерянно сказал я, рассматривая старый спортивный автомобиль в отдалении мастерской, в тенях. Затем, отведя взгляд от выкрашенного блестящего корпуса, прошёл в офис к Эдгару.
– Ну, кем бы ты хотел работать у меня? – спросил он, как только мы уселись на свои места: я на диван перед столом, а тот на стул за ним. Перед нами возник странный барьер, украшенный странными скульптурами птиц из стекла и маятников, потушенных свечей и электрических ламп. Поверхность стола была завалена бесполезным красивым хламом, отчего мне на миг показалось, что у моего предполагаемого начальника были наклонности клептомана.
– Кем угодно, – честно ответил я. – Я не особо близок к теме ремонта автомобилей, но готов делать любую работу, правда.
– Правда. Какое странное слово. В наше время оно теряет свою силу, не правда ли? – Эдгар взял со стола красное, налитое жизнью яблоко и повертел в руках. – Вот это яблоко похоже на тот самый запретный плод, о котором говорил Бог. Говорил ли он правду? Или, может, хотел лишь одного подчинения? Странная тема, но не менее интересная, чем ремонт моих любимых машин. Меня всё равно больше интересует вопрос, – он на миг замолчал и бросил на меня заинтересованный взгляд, – на что ты годен? Чем готов заниматься или чем пожертвовать ради работы?
– Наверное, пожертвую тем, что у меня есть. Особенно, если у меня ничего нет, кроме памяти о прошлом.
– Интересно. Часто живёшь прошлым?
– Хуже.
– И как же это?
– Я живу в нём постоянно.
– Время от времени нужно воспоминать былые времена, – сказал Эдгар и положил, наконец, яблоко на стол. – Когда ты думаешь, что хуже быть не может, тогда вспоминаешь былое и понимаешь, что ты и не такое переживал. Такое всегда бывает. Жизнь умеет преподносить сюрпризы. Я по твоим глазам вижу, что ты знаешь это.
– Конечно, знаю. Жизнь у меня никогда не была особо счастливой.
– Ну, так каждый может сказать.
– Многие любят чересчур драматизировать. Театр абсурда, актёры рождаются прямо на глазах.
– Тут ты прав, – задумчиво кивнул Эдгар. – Но это всё лирика. Надо бы разобраться насчёт твоей работы. Ты же хочешь не жить в бедности и по ночам ходить по церквям?
– Я ходил в церковь не для того, чтобы просить денег, – я раздражённо нахмурился. Боймлер сделал вид, что не заметил этого.
– Я тебя не сужу, не имею права на это. Мне просто важно знать во что ты веришь. Иногда вера – это единственное, что у нас остаётся.
– Я верю в Бога.
– Не поверишь, но любой прохожий скажет тебе то же самое, – сказал Эдгар. – Но во что ты веришь? Не только же в Бога?
– Наверное, в любовь и светлое будущее, – ещё более неуверенно ответил я.
– Ах, типичный романтик. Такая светлая и наивная душа. Знаешь, кем становятся такие люди, если они не принимают суровой реальности?
Я помотал головой.
– Посмотри на мир. Видишь, во что он превращается? В руины, прямо у нас на глазах он падает в бездну, в которую мы сами этот мир загнали. Романтики не выживут в таком мире, потому что верят, что всё будет хорошо, что Бог их спасёт от неминуемой гибели. Но кто спасёт людей от их самих?
– Надежда, – после затяжного молчания ответил я.
– Надежда? – продолжал Эдгар. – На неё можно свалить что угодно, если ты не умеешь вертеться и выживать. Нужна ловкость, деловая хватка, умение лгать. Ложь – инструмент строительства нового мира. А надежда... надежда – простое слово, хранящее в себе что-то невразумительное, абстрактное. Она не спасает. Ложь творит чудеса.
– Я вас понял, – ответил я, хотя на самом деле ничего не понял.
– Это хорошо. Надеюсь ты прислушаешься ко всему, что я тут тебе наговорил. Иногда бывает не с кем поговорить, понимаешь? Поэтому, ты уж прости за такие длинные вступления перед собеседованием. Я, конечно, тебя и так возьму – людей нынче не хватает.
Я лишь одобрительно кивнул.
Ещё несколько минут мы поговорили о моём трудоустройстве и сошлись на том, что для меня подошла бы роль обычного секретаря, который бы занимался различными вопросами автомастерской.
– Возможно, когда-нибудь я допущу тебя до моей ласточки. Ты же видел мою машину там, в глубине мастерской? – спросил Эдгар с неким тщеславием в голосе.
– Да. Она очень красива.
– Не просто красива, но прекрасна, – заметил Боймлер. – Считай, что ты принят. Думаю, сегодня клиентов не предвидится, но лучше пока разберись со счетами, мне самому иногда не хватает времени. А штрафы я платить не хочу.
– Хорошо, – я встал и вышел из кабинета под пристальный взгляд Эдгара. Закрыв дверь, я оказался в тупиковом коридоре с двумя проходами: один вёл в кабинет Эдгара, другой же – в мой кабинет, в котором уже давно пылились нужные бумаги. Слава Богу, давным-давно я работал в канцелярии, где и научился обращаться с важными бумагами. Тогда были довольно тяжёлые времена: Первая война только-только закончилась, в стране было неспокойно и тяжело, а чиновникам приходилось особо не сладко. Постоянные проверки, высокая инфляция, постоянное оформление умерших от обычной простуды, которая переросла в пневмонию. Всё это было тяжело перенести не только мне, но и всем остальным. Каждое утро в свете рассветных лучей мы встречались перед зданием канцелярии и просто смотрели друг другу в глаза и курили. Мы знали, что нас ждал ещё один день, такой же, как остальные до этого: скучные, одинаковые, абсолютно безликие и неизмеримо тяжкие для дряхлых душ, что таились в раковине довольно непрочных тел. Если бы не новая власть, наверное, мы бы умерли даже раньше, чем началась Вторая война. Но благодарить фюрера я тоже не собирался – слишком много ужаса он посеял по всей Земле.
Я вошёл в свой кабинет и осмотрел несколько высоких стопок бумаг, покрытых тонким слоем белёсой пыли. Похоже, сюда не заходили несколько недель, подумал я и аккуратно присел на кресло перед столом. Осмотрелся и понял, что именно это я искал долгое время. Стабильность. Спокойствие. Отсутствие постоянных смертей, обыкновенная жизнь нелегально работающего человека.
Я чувствовал, что моя жизнь должна наладиться, и так оно и случилось. Только не в полной мере. Жизнь наладилась, и следующие несколько месяцев пролетели мимо меня, словно размытый, один бесконечный сон, в котором всё мне было подвластно: и звёзды, и небо, и весь город – я мог взмахом руки менять свою жизнь, каждое действие имело последствие. Наверное, это и называют люди настоящей жизнью взрослого человека.
Из всего, что я отчётливо запомнил и отложил в тонкую папку новых воспоминаний, так это всего каких-то несколько фраз между мной и моими новыми знакомыми, которые, возможно, повлияли на меня сильнее, чем какой-то город.
– У тебя есть работа? – спрашивал меня Густав после моего первого рабочего дня. – Быстро же ты устроился. Я вот тоже смог. Позвали играть на рояле в один недорогой ресторан. Платят нормально, а я и рад.
– И сколько же тебе заплатят? – спрашивал я, сидя за столом в нашей общей комнате.
– Точно не знаю. Наверное, зависит от того, как я буду играть. К тому же у меня появились новые знакомые. Не самые обыкновенные, но приятные личности.
– Интересно. Кто они?
– Она. Одна девушка. Повстречались мы утром, когда столкнулись в небольшом переулке. Провели практически весь день вместе. Приятная леди, даже и подумать не мог, что такие девушки есть в этом городе!
– А чем она занимается? – не унимался я.
– Астрид мне так и не сказала. Только намекнула, что в общественной сфере работает. Может, ты догадаешься, потому что в мою голову ничего не приходит.
– И я без понятия, – я разводил руками. – Главное, что у тебя теперь появилась дама сердца, это ли не главное?
– Конечно, главное. Астрид прекрасна, просто прекрасна. Наверное, в какой-то степени я могу назвать себя счастливым, – Густав на секунду бросил взгляд в окно. – Город делает из меня мягкотелого романтика. Не знаю, хорошо это или плохо, но иногда я чувствую будто становлюсь тобой. А кем себя чувствуешь ты?
– Пока что никем, – чисто ответил я, тоже смотря в тёмное пространство города за слегка пыльным окном. – Я ещё не стал человеком, который может себя как-то чувствовать. Это, на самом деле, так сложно – стать кем-то. Мы ведь в огромном городе, у нас нет влиятельных друзей, мы вынуждены всего добиваться сами. На нашем пути столько препятствий, столько преград и врагов, не вышедших из тени. Перед нами открыты все дороги, только каждая из них утыкана медвежьими капканами. Вот наша жизнь, Густав. Не знаю, хорошо это или плохо. Это просто жизнь, такая же как у всех.
– Разве жизнь, как у всех, не может быть хорошей?
– Нет. Конечно, нет, – устало вздохнул я. – Нам нужно чем-то отличаться, друг мой. Иначе мы станем такими же безликими... уродами, которые испортили себе жизнь. Я, например, не хочу скатываться в эту бездну однообразия, и ты, думаю, тоже не хочешь. Если мы будем жить так же, как все, то от наших личностей останется одна лишь пустота. Мы растворимся в эфире, в космосе, разлетимся на миллиарды частиц и молекул, мы станем однородной массой, сольёмся с обществом и станем его неотъемлемой частью, от потери которой, к счастью или сожалению, ничего не изменится. Такой жизни тебе хочется?
– Думаю, нет. Наверное, никто бы не захотел такой жизни. Особенно, если послушать, как ты её преподносишь. Из твоих уст она кажется слишком страшной и отвратительной, ты говоришь так, словно все должны жить как-то иначе.
– А разве это не наша цель в жизни? – нахмурился я и отлип от подоконника. – Если мы будем жить так, как хотим, то мы все будем счастливы. Каждый человек, любой на планете. Не будет войн, конфликтов, не будет злости и ненависти. Настанет мир во всём мире.
Густав молчал и лишь удивлённо смотрел на меня. Я пару секунд молчал, собираясь с мыслями.
– Но этого не будет, мой друг, – слегка расстроенно продолжал я. – Люди так устроены. Мы полны ненависти и желчи. В нас сидит зависть и нетерпимость. Пока каждый не научится уважать чужое мнение и чужой образ жизни, мы так и будем гнить в этой яме под названием Невежество. Никто ведь не хочет признаваться в этом, никто. Но все это видят. Мы живём в каком-то дешёвом спектакле, Густав. В спектакле с худшими актёрами. А теперь спроси себя ещё раз: хочешь ли ты жить, как все, или всё же пожелаешь найти свой путь?
Мой друг молчал несколько тяжёлых минут. Он отстранится и начал буравить взглядом ночной пейзаж за окном. Казалось, ещё секунда – и он порвёт ткань пространства, обнажая подноготную нашего мира, всю его скрытую мерзость. Наконец, Густав вновь посмотрел мне в глаза, и я вдруг от этого обречённого взгляда почувствовал себя очень потеряно и неуютно. Холодок пробежал по спине, и мне даже захотелось крепко обнять товарища, лишь бы больше никогда в жизни не видеть это выражение лица. Но мы продолжали стоять, а на глаза наворачивались невидимые слёзы.
– Я не знаю, как я хочу жить, Оскар. Я ничего не знаю, не умею, не понимаю. Как, наверное, и все люди на этой планете. Это могло бы быть нормальным каких-то полчаса назад, но теперь... я чувствую себя настоящим ничтожеством. Что я умею, Оскар? На что я гожусь? Игра на рояле? Бесполезная в наших реалиях штука. А на другое-то я и не способен, – Густав на миг замолчал, и я вдруг почувствовал, что мне было что ему возразить, но слова колючим комом застряли в глотке. – И это самое обидное. Я чувствую, что способен на большее, но разобраться в себе мне не хватает сил. Быть слишком слабым человеком для этого мира – это про меня, Оскар. Мне ведь никто не поможет, никто в этом мире не будет решать проблемы за меня. Но сам я ни на что не способен.
– Прекрати, – я выдавил из себя это слово. – Не каждый человек может разобраться в себе за каких-то нескольких минут. Некоторым не хватает и десятков лет, чтобы понять, для чего прибыли в этот мир. Если тебе станет легче, то и я сам не знаю, чего на самом деле хочу. Это очень сложно, Густав, я прекрасно понимаю твою печаль.
Мой друг долго смотрел мне в глаза. Затем криво улыбнулся и даже немного рассмеялся, глядя в потолок. Напряжение, сдавливавшее мою грудную клетку, резко куда-то ушло. Затем юноша посмотрел на меня и, вновь расслабленно улыбнувшись, покивал головой:
– Ты просто хочешь убежать от прошлого. Это и слепому понятно.
– Думаю, ты прав, – растерянно ответил я. – Только вот бегаю я отвратительно.