Пепел и кости

IV

Поезд самозабвенно мчался по железной дороге. Он мечтал когда-нибудь освободиться, выбраться из душной клетки несчастий и чужих переживаний, что он перевозил дни напролёт – туда-сюда, туда-сюда. Монотонный стук колёс, твердящий о том, что поезд ещё жив, сменяющийся пейзаж за пыльными окнами, говорящий пассажирам о том, что они всё ещё двигались вперёд, навстречу судьбе, новым впечатлениям и открытиям; слышались всё время тихие разговоры людей о своих проблемах, глупые споры о политике и предпочтениях. Поезд пытался перебороть эти бессмысленные звуки своей незамысловатой песней колёс, но из этого ничего хорошего не вышло – голоса и песня слились воедино, заставляя его страдать ещё больше. Казалось, ещё немного, и стальное тело этого вечно движущегося червя не выдержит, его разорвёт изнутри, выплёскивая в поля и леса чьи-то душераздирающие крики и стоны отчаяния. «Мы не стоим на месте, – думал поезд, – не стоим, значит, живём. Правда ведь?»
«Правда», – отвечал ему я у себя в голове. Мы двигались вперёд, неумолимо, неразрывно с ростом и деградацией личности; мы летали вверх и вниз, преодолевали пропасти и пики жизни, находили в себе силы двигаться дальше, позабыв о прошлом, стерев его из памяти, оставив лишь приятную дымку ностальгии. Мы все так жили, мы все так хотели жить.
– О чём задумался? – сказал вдруг Густав своим тяжёлый баритоном, разорвав купол отчуждённости. Его оклик вернул меня в наше купе, в котором всё было по-старому: чемоданы на верхних полках, небольшой столик у окна, светлые пятна солнца на стенах, отблески от зеркала, висящего на раздвижной двери; тишина, предвещающая скорое прибытие в новый дом. Этот дом был абстрактным, чем-то совершенно непонятным. В нём было всё и не было ничего. Каждый человек ждал от него лучшего, что он мог себе вообразить, а в итоге каждый получит то, что заслужил. Как в русскую рулетку, мы играли с жизнью и смертью, каждая сторона делала свой ход, влияя на всё живое. По щелчку пальцев любой мог умереть, любой мог воскреснуть. В этом заключалась вся прелесть жизни – непредсказуемость, абсолютная случайность, иногда очень болезненная.
– О чём ещё мне думать? – сказал я после недолгого молчания. – Философствую.
– Я бы с удовольствием послушал твои изречения. Может, когда-нибудь составлю целую книгу из них и разбогатею.
Густав рассмеялся. Я оставался прежним.
– Тебя так тяжело развеселить, – вздохнул тот. – Ну прямо Царевна-Несмеяна! Побойся Бога, Оскар, смейся! Смейся, пока есть возможность! Неужели хочешь просидеть всю жизнь с грустным лицом? Думаю, нет.
– Было бы над чем смеяться. Бывает порой так весело, что рыдать хочется. Как на краю двух пропастей сразу. Одна – светлый тоннель, полный счастья и безмятежности, другая – тёмная бездна отчаяния, в которой есть место лишь боли и бесконечной скорби.
– Истерика?
– Нет, мой друг, – сказал я тихо. – Обыкновенный человеческий разум.
– Разве пограничное состояние – это нормально? – возразил вдруг Густав. Его лоб вдруг сморщился, зрачки слегка расширились.
– Баланс – основа всего сущего, – спокойно ответил я. – Простая истина, Густав.
– Баланс и состояние, близкое к истерике – это совершенно разные вещи. Как, например, селёдка и молоко.
– Неплохое сравнение, – я заставил себя выдавить улыбку. – Но я всё же думаю, что на балансе строится вся наша жизнь.
– А мне всегда казалось, что наша жизнь строится на сильнейших. Что-то вроде иерархической лестницы. Сильные держат слабых, слабые держат небо со звёздами.
– Эта лестница бесконечная? – поинтересовался я и скрестил руки на груди.
– Нет, всего лишь три уровня, – отмахнулся Густав. – Не знаю, правильно ли я рассуждаю, но мне кажется, что основа жизни – это сильные мира сего. Перевес всегда идёт в их пользу, так ведь? Значит, они и держат мир в ежовых рукавицах.
– Тогда какой смысл им держать слабых? – продолжал я свой незамысловатый допрос. – Если они держат весь мир в одной руке, а яблоко раздора в другой, то что им мешает скинуть тяжёлый груз ответственности? Что им мешает убить нас?
– Наверное, человечность, – с оттенком неуверенности ответил Густав и, на мгновение опустив глаза, перевёл взгляд на незамысловатый пейзаж за окном. Где-то вдали сияли вершины города, я видел его блестящие крыши, казалось, даже слышал жизнь, исходящую оттуда, но на самом деле в купе царила тишина. Между нами и городом оставалось каких-то несколько километров по железной дороге, а напрямую, через тёмные, давно омертвевшие, застывшие во времени леса – и того меньше. Эта манящая картина мира, такая безмятежная и мимолётная... она будоражила умы страждущих, пробуждая в молодом разуме приятные воспоминания, которые напоминали им о жизни «до». Но жизнь «после» ещё не началась, и забыть прошлое никак не получалось.
Пограничное состояние. Хрупкий баланс. Вот что нас сдерживало от войны. Мы строили этот мир камень за камнем, здание за зданием – не нарушали этот главнейший закон Вселенной, а лишь подстраивались под него. Всё вокруг нас построено на этом, большинству просто невдомёк, что это правда и что она лежала на поверхности.
Истерика, граничащая с невыносимым счастьем. Корабль, балансирующий на волнах во время прилива. Чувства, сменяющиеся их полным отсутствием. Вот он, баланс. Такой простой и одновременно такой до невозможности сложный.
Иногда я удивлялся: «И как мы живём в таком хрупком мире? Почему до сих пор живы». И вот Густав сказал это слово. Человечность. Её нет, как и нет сострадания, нет ничего, кроме бесконечного притворства и лжи. Все это знали, все подчинялись этому правилу, но никто не хотел менять наш исход. Карусель безумия; улыбки, за которыми скрывался дикий оскал; приветливые взгляды, наполненные вязким, противным лицемерием. Меня воротило от этого мира, и я был на грани, чтобы не стать его частью.
И опять же, баланс.
Я вдруг понял, что поезд делал большой круг разворота, чтобы, наконец, высадить надоедливых пассажиров и отдохнуть в депо. Тот город, что мы с Густавом увидели в окне, был городом моего нового счастья.
– Куда ты направляешься, друг мой? – спросил вдруг я, когда город скрылся за лесной стеной ярко-зелёного цвета. Солнце всё ещё не хотело выплывать из-за плотного облаков, поэтому внизу, на бренной земле царил полумрак, стягиваемый щупальцами цепкого отчаяния, что наползало незаметно, но очень быстро.
– Куда-нибудь. Хоть до конечной станции. Туда, где меня никто из прошлого не достанет. Всё-таки безопаснее будет уехать как можно дальше.
– У меня для тебя плохие новости, – с усмешкой проговорил я, по инерции кивая головой. – Тебе это не поможет. Конечная станция не спрячет от собственных воспоминаний. И никакой город, никакой дом не закроет тебя от мыслей в твоей голове. Тогда, спрашивается, какого чёрта ты едешь в глушь ради того, чтобы заглушить голос ностальгии?
Густав ответил не сразу. Он бросил на меня полный вживления и катарсиса взгляд, затем встал и, достав с верхней полки свой чемодан, с нечаянным пафосом открыл его и извлёк из-под груды одежды и книг небольшой альбом в чёрной кожаной обложке с золотой окантовкой.
– Если всё, что ты говоришь – правда, то зачем я тогда вообще поехал куда-то? – потерянно сказал юноша, продавливая альбом взглядом. – Знаешь, что это? Это всё моё прошлое, Оскар. Оно лежало всё это время у меня над головой, а я каждую ночь смотрел на него. Сколько мы уже с тобой едем? Неделю, месяц? Кажется, время теряет смысл, когда прошлое так навязчиво меня преследует. И мы всё едем и едем, смотрим в окно и думаем о чём-то. А то, от чего я так хочу убежать, лежит в чемодане.
Я молчал и не решался что-то сказать. Он поступил очень глупо, оставив своё прошлое в живых. Если хочешь сбежать от него, то уничтожай улики твоего пребывания в этом времени. Живи будто бы заново, словно нескольких лет не было. Они стёрты, навсегда позабыты, и никто уже не сможет найти тебя настоящего, ведь для каждой эпохи ты разный. Хочешь что-то создать? Разрушай. Строй новое. Так бывает со зданиями. Так же надо делать и с жизнью.
– Какой же я дурак... – прошептал Густав, мотая головой, словно кто-то давал ему невидимых пощёчин. В его взгляде теперь тонула пустота, и в этой пустоте тонула надежда на лучшее будущее. – Какой же я идиот! Полный идиот!
– Хватит, Густав, – спокойно осадил его я и, пересев к нему поближе, положил руку ему на плечо. – Так много кто делает. Это ошибка всех тех, кто хочет сбежать от самого себя и своих грехов. Пойми, что ты должен окончательно избавиться от всего, что тебя держит там, в далёких временах. Вспомни всё хорошее, самое приятное и светлое, что случилось с тобой. И убей. Безжалостно, – я сжал кулак перед его лицом, показывая, что надо сделать со своим прошлым.
– А сам-то ты так можешь сделать? – он посмотрел на меня, и я не смог сразу ответить на этот вопрос. Он застал меня врасплох. И даже когда я смог найти ответ, то произносить его вслух мне было неудобно и даже стыдно.
– Если я сам бегу от своего прошлого, то как думаешь? Могу ли я убить своё прошлое?
Густав помотал головой.
– Вот именно, Густав. Вот именно.