Пепел и кости

XXIII

В руках я держал канистру с керосином, лежавшим прямо там, в подвале. Во второй руке мирно покоился старый том «Человека, который смеётся». В глазах моих сияло безразличие и смирение, о котором я так мечтал всю свою жизнь. Катарсис пришёл, он наконец-то в моей голове, в нём было столько крови и страданий, столько лжи и грязи, столько отчаяния и бессмысленной злобы, что мне совсем уже не хотелось жить. Каждая клеточка моего тела вопила от боли, и я мечтал сделать это вместе с ними. Но продолжал молчать, глядя на дом, абсолютно полностью разрушивший мою жизнь. Он взял хрупкую статуэтку и со всей силы бросил её на пол, оставив на полу лишь осколки, а в воздухе – дикую ухмылку и запах гниения.
На улице холодало. Мне пришло письмо от Грега прямиком из пансионата «Святой пик». В нём было всего лишь два коротких предложения:

«Вероника и Густав погибли. Мои соболезнования».

Это стало последней каплей в мою чашу терпения. Всё, что я вспомнил, все моменты и эпизоды, каждая частица и каждая молекула теперь лишь твердила о том, что с этим пора заканчивать. А всё потому, что я вспомнил, как потерял свою самую большую любовь.
Это было воскресенье. Обыкновенное утро, обыкновенный день. Ничего не предвещало беды, как вдруг я услышал в коридоре стук туфлей о паркет. Выбежал в коридор и увидел её в парадной одежде. Она бросила на меня расстроенный и даже в чём-то стыдливый взгляд и уже хотела было уйти, но я успел схватить её за руку.
– Отпусти меня, – серьёзно процедила она. Я не отпускал. – Отпусти меня, Оскар. Ты меня не удержишь.
– Куда ты собралась? – таким же серьёзным тоном спросил я и, затянув её обратно в дом, с грохотом закрыл дверь.
– Мне всё это надоело. Вся эта жизнь. Она одинакова, в ней ничего нет, кроме книг и пляжа. Нет ничего, кроме скуки и твоего безразличия, – она была готова расплакаться, но стойко держалась, поджав свои пухлые губы.
– Но я же люблю тебя, – прошептал я, пытаясь подойти ближе, но расстояние между нами было одинаково далёкое. – Люблю больше жизни. Как ты можешь чувствовать безразличие?
– А как ещё? Ты можешь часами стоять на веранде и не замечать того, что я уже давно сижу в спальне, ты можешь читать свои книги чуть ли не целыми днями. А где ты потерял место в сердце для меня, Оскар? Почему я всегда стояла у тебя на последнем месте? Скажи мне, будь добр!
– Ты всегда была для меня первой на всём белом свете. Никакие книги и никакая веранда мне тебя не заменят. Нет такой вещи в мире, которая смогла бы меня заставить отказаться от твоей любви. Нет никакого человека, которого я любил бы больше тебя. Ты это прекрасно знаешь.
– Если бы знала и чувствовала, то я бы и слова не сказала. Всё было бы, как прежде, без дрязг и вечного молчания в доме, без каждодневного отдыха, что превратился в рутину уже спустя насколько недель. Мне надоело.
– Ты не можешь уйти, – процедил я с металлом в голосе.
– Это ещё почему? Я имею на это право! Пусти меня!
– Нет. Я тебя никуда отсюда не выпущу.
– Соизволишь меня запереть?
– Нет. Я просто оставлю тебя здесь навсегда. Я заставлю.
– Ты не сможешь этого сделать, Оскар. Ты не посмеешь.
– Не будь так уверена, – сказал я. И после этого момента я вспомнил лишь какие-то странные отрывки: вот я держу топор в руках. Вот её до ужаса испуганное лицо. Мы оказались в гостевой комнате, где я собственноручно её и убил, зарубил, извлёк жизнь из хрупкой скорлупы тела и отправил её в бесконечный полёт. В тот миг мне казалось, что я всё делаю правильно, что она действительно останется со мной навсегда и что теперь ничего не будет мешать нашему счастью. В моих глазах горела беспросветная ярость, руки дрожали от напряжения, с которым я держал топор в руках. И... с каким наслаждением я разбил ей голову, с какой страстью прорубил живот, обнажив внутренности. Всё это было моей голове, всё это было зарыто где-то глубоко в сознании и вышло только тогда, когда я вновь увидел её.
Но после этого жестокого акта смертоубийства прошло далеко не несколько месяцев.
Наша комната пустовала всего два дня.
И вот я стоял на заднем дворе, ведущим на пляж и смотрел на эту обитель порока. «Проклятый дом, — подумал я, покрепче сжимая в руках канистру с керосином. – Мы должны были убивать своих любимых. Так случилось с каждым из нас».
Из глаз катились слёзы потерянных надежд и отчаяния. Они теперь окружили меня, они кружились тёмным облаком над головой, я слышал смех Дьявола, что уже давным-давно ждал меня в Аду и даже приговорил отдельную камеру пыток, в которой я убивал её после каждой её фразы «Люблю тебя». Самое жестокое наказание, но, видимо, достойное такого ублюдка, как я.
Теперь мне всё стало понятно. Всё это время, пока я грезил встречей с ней, мне и в голову не приходило, что я любил не её – я любил лишь воспоминания о ней. Любил то, что было в моей голове, любил обрывки, вырванные из памяти. Хорошие моменты, перекрывающие самые ужасные воспоминая моей жизни. Мои руки были по локоть в крови, но мой разум решил просто забыть об этом, благополучно держа в неведении, как это делали со мной все. Каждый хотел лучшего для меня, но в итоге всё получилось только хуже, и ничего уже нельзя было исправить.
Хотя нет, я бы сорвал, если бы так сказал. Оставался лишь один вариант. Я должен был окончательно уничтожить своё прошлое. И жило оно отнюдь не в моей голове. Дом – вот главная причина всех моих страданий.
Я вошёл внутрь и окропил им все комнаты, включая подвал – туда я просто кинул канистру с остатками, когда в последний раз обошёл всё комнаты. Это было моё последнее путешествие по закоулкам разума, последняя экскурсия на будущее пепелище новых поколений, последний взгляд на родную обитель, в которой я провёл свою лучшую и худшую жизнь.
В руках моих горела зажигалка. В зубах тлела сигарета.
– Это последняя, – прошептал я, еле сдерживая слёзы. – Это последняя, я клянусь. Густав, ты можешь мной гордиться: я скоро начну выполнять обещания.
Никто меня не услышал. Мой крик отчаяния потонул в грохоте мира, утопающего в войне и смертях. Перед глазами вновь пронеслись странные воспоминая о первой войне. Старый блиндаж, в котором мы с товарищами сидели и слушали вой сирен и канонад, огромные минные поля, через которые решались идти только самые смелые и самые глупые бойцы. Я видел, как их разрывало на куски прямо у меня на глазах, как их внутренности летели на врага и на нас, и все вокруг знали, что это была жертва во имя великой победы, которой так и не случилось. Мы проиграли всю жизнь, солдаты потеряли себя окончательно и теперь медленно сходили с ума. Я тоже сходил с ума. Но отнюдь не из-за войны.
Я бросил горящую зажигалку в дом. Увидел огонь, что поглощал моё прошлое уже навсегда. Не требовалось от меня более объяснений и обещаний. Время шло медленно, демонстративно показывая, что нужно делать, если прошлое так навязчиво преследует тебя. Теперь я был готов начать новую жизнь – с чистого листа, без всего, даже без прежнего имени. Оскар умрёт, появится кто-то другой, с абсолютно чистой репутацией и новым паспортом.
Это было единственное, чего я хотел, пока смотрел на дом, уже полностью объятый праведным пламенем. Чёрный столб дыма летел в вышину и таял, сливаясь с безжизненным небом. Море позади меня словно бы рукоплескало, оно завидовало моему гениальному решению избавления от проблем.
Из моих глаз катились слёзы. Я знал: прошлое больше не будет пугать меня. Прошлого больше нет.

Через три дня его труп нашли на железнодорожных путях к югу от города. Его разрубило проезжающим поездом, и от него остались лишь разрубленные на части обломки скелета и мяса, намотанного на них. Череп был расколот на несколько частей и больше походил на декоративный сувенир.
Она его больше не преследовала. Никто его больше не преследовал. Прошлое осталось позади, оно сгинуло во тьме и теперь больше никому не причинит вреда. Все воспоминания, все радостные моменты теперь были задушены и закопаны на заднем дворе его дома, а воздухе лишь останется висеть немой вопрос: «Зачем ты это сделал, Оскар?» – и никто никогда не найдёт на него ответ.
Он хотел начать новую жизнь, но поздно осознал, что прошлое никогда не было в материальных вещах – оно в голове и нигде больше. Но когда приходит осознание таких простых истин, то по иронии судьбы бывает уже поздно что-либо менять.
Эту историю никто не захочет узнать по собственной воле. Она будет забыта, как и сотни раз до этого люди забывали нечто важное и значимое для кого-то. Море бушевало в день его похорон, грохотали на небе тучи. Вокруг могилы стояли лишь служители церкви, да две плакальщицы, чьи лживые горькие слёзы окропляли холодную землю.
От этой крохотной жизни практически ничего не осталось, только могильная плита, поросшая плющом и тихий свист утреннего бриза. А ещё пепел и кости, давным давно рассеянные по ветру лёгкой рукой судьбы.
Каждую ночь слышался плач птиц. Они оплакивали его, ждали триумфального возвращения, но все, кто когда-либо видел эту могилу в зарослях, удивлялись, как легко можно что-то забыть, как легко потерять нечто важное в простой траве. И как сложно, бывает, забыть кого-то, когда кроме него у тебя более ничего не осталось.