Джоанн Харрис - Персики для месье Кюре

Глава шестая

Суббота, 21 августа

Ну, вот и свидетельства того, что на улицах Маро далеко не все благополучно. Я, собственно, догадалась об этом еще на днях, когда увидела в дверях спортзала Саида, но теперь слухи вырвались на свободу — и, как дождь, шелестит шепот:
Вы слышали?
А вы?
Сама я услышала это от Оми Аль-Джерба. Мы с Розетт шли по мосту в Ланскне и встретили ее. Старушка приветствовала нас дружелюбным кудахтаньем и жестом подозвала к себе, а потом сообщила своим надтреснутым голосом:
— Тут все прямо с ума посходили. Ты разве не чувствуешь, что этот ветер пахнет безумием? Ох уж этот ветер! Всех с ума сводит.
И она улыбнулась Розетт, показав нежно-розовые, как лепестки цветка, десны.
— Никак это твоя младшенькая? А кокосовое печенье она любит? — И Оми извлекла из кармана своего расшитого кафтана печенье. — Очень вкусное! Мы его специально для рамадана печем. — Она протянула угощенье Розетт, тут же вытащила второе печенье и сунула себе в рот. — Одна штучка не считается, — оправдалась она, заметив мое удивление. — Подумаешь, какая-то горсточка кокосовых стружек! И потом, я слишком стара, чтобы целый день поститься. — Она подмигнула Розетт. — Бисмилла! [Во имя Аллаха! (арабск.)]
Розетт надула щеки и сказала на языке жестов: «Обезьяны тоже любят кокосы».
— Ну конечно, — сказала Оми, которая, похоже, отлично понимала этот язык. — Вот и еще одно печенье для твоего маленького дружка.
Розетт хрипло засмеялась с полным ртом, а Оми ласково подергала ее за рыжие, как бархатцы, кудряшки и сказала:
— Говорят, Алиса Маджуби из дома убежала.
— Кто говорит?
— Да все, у кого язык без костей. Ее мать, правда, всех уверяет, что девочка больна и лежит в постели, только ее вот уже три дня никто не видел, а Рима Бузана вроде бы встретила ее в среду в полночь совершенно одну, и она направлялась к деревне.
— Вот как? — сказала я.
— Да все это женская болтовня, конечно. А Рима всегда семейству Маджуби завидовала. У нее ведь тоже дочка есть — и все еще не замужем в двадцать-то пять лет; да и язычок у нее как кухонный нож. Ну а Соня, дочка Исмаила, отхватила себе самого красивого мужчину в Ланскне… — Оми комично стрельнула глазами. — Вот только Алиса у них всегда была девочкой неспокойной, а Соня никогда и слова лишнего не скажет. Впрочем, все еще, может, и обойдется, иншалла.
Я посмотрела на нее.
— Но вам так не кажется?
Она рассмеялась.
— Мне кажется, что в последнее время жена Исмаила Маджуби стала слишком много гулять. Обычно-то она настолько поглощена собой и собственными делами, что даже на рынок сходить не может. Может, конечно, она просто похудеть решила. А может, надумала купить какой-нибудь пустующий дом на берегу реки. Но, скорее всего, она пытается найти свою девочку, пока из-за нее скандал не разразился…
— Но с чего Алисе бежать из дома?
Оми пожала плечами.
— Кто ее знает? Уж эти мне девушки! Все полоумные, как одна. Только теперь, когда Саид встал во главе мечети, совсем не время его дочерям вдруг начинать отстаивать свои права.
— Саид возглавил мечеть? — спросила я.
— Э, неужели ты не знала? — Оми машинально сунула руку в карман и вытащила оттуда еще одно печенье. — Еще с начала рамадана. Люди жаловались, говорили, что старый Маджуби уж больно дряхлым стал, что он слишком многое делает неправильно, что в мечети рассказывает истории, которых даже в Коране нет, и совсем не следит за текущими событиями. Ну, может, это и правда, — сказала она, кинув печенье в рот, — но я бы лучше доверилась старому и мудрому человеку, чем тому, у кого куча дипломов и докторских степеней; и потом, я считаю, что этот старик еще многому мог бы своего сына научить. — Оми помолчала, поправляя свой хиджаб. — Ох уж этот ветер! Столько пыли несет! И каждому шепчет васваас. [Нашептывания сатаны (арабск.)] Моя Захра считает, что, если пыль попадет ей в рот, так она сразу свой пост нарушит. А у Ясмины от пыли голова болит. В такой ветер моя маленькая Майя ни минутки посидеть спокойно не может, все крутится по дому, как бешеный огурец. И ночью никто толком не спит. И никто толком не молится. И все ссорятся, набрасываются друг на друга из-за ерунды. — Оми снова подмигнула Розетт. — Но мы-то с тобой, детка, лучше знаем, как следует поступить, верно? Мы говорим: если ветер подул, так оседлай его и скачи на нем верхом!
Розетт засмеялась и сказала с помощью жестов: «Пока голова не закружится!»
Оми улыбнулась.
— Вот это правильно! И вовсе тебе не нужно ни с кем разговаривать. Как известно, из всех орехов, что лежат в мешке, громче всех гремят пустые.
Она вдруг подняла голову и посмотрела на ту сторону улицы — там, болтая и смеясь, шли три молодые женщины в никабах. Все три, разумеется, с головы до ног в черном, только у одной покрывало было перехвачено розовой лентой весьма ядовитого оттенка, словно разрезавшей ее лицо пополам. Я улыбнулась и приветственно махнула им рукой; разговор меж ними тут же прервался и возобновился лишь после того, как они нас миновали, но говорить они стали значительно тише, и смех тоже больше не слышался.
Оми покачала головой.
— Пфф! Айша Бузана с подружками, Джалилой Эль Марди и Раной Джаннат. Глупые сплетницы, все три! Гремят, как пустые орехи. Болтают всякую чушь и по всей деревне это разносят. Представляешь, Айша — та, что с розовой лентой, — сказала моей Ясмине, что имя Майя запрещено исламскими законами. Говорит, это имя какой-то языческой богини из чьего-то там древнего пантеона. Как будто ей не все равно, как мы назвали девочку. Просто внимание к себе привлечь хочет, только и всего. По той же причине она и никаб носит, хотя раньше никогда его не носила. Пока Карим Беншарки сюда не приехал, никто из молодых женщин никаб не носил. Но стоило этому красавцу упомянуть, что ему нравится, когда женщины завернуты в покрывало, так сразу десятки девиц надели никаб и принялись строить глазки Кариму, соревнуясь друг с другом.
— Она насмешливо хмыкнула и посмотрела на меня. — Только не говори, что не успела его заметить. У него же внешность чистого ангела! И он только что не живет в этом спортзале.
Я кивнула:
— Да, я, конечно, обратила на него внимание.
Оми захихикала.
— И не ты одна!
— А что вы о его сестре скажете?
— Об Инес? — Лицо Оми вдруг стало непроницаемым, как маска. — Ну, с ней-то мы особо дел не имеем. Да она теперь в основном дома сидит. Впрочем, учительница из нее вышла никудышная, не больно-то дети ее любили.
— Почему же?
Старуха пожала плечами.
— Кто их знает? Однако мне пора. Меня моя маленькая Майя ждет. Мы с ней собираемся лепешки печь. Не на сейчас, конечно. На вечер. А еще мы с ней приготовим crêpes aux mille trous [Очень тонкие блинчики, буквально «блинчики с тысячью дырочек» (фр.)] и суп-харира с лимонами и финиками. В рамадан каждый, кто постится, весь день только о еде и думает; вот мы заранее и покупаем кучу продуктов, готовим множество разных блюд, угощаем соседей, нам даже снится еда — конечно, когда этот ветер позволяет уснуть. Я принесу тебе наших марокканских сладостей; кокосовое печенье принесу, «рожки газели», миндальные меренги, халву чебакия. Может, тогда ты поделишься со мной рецептом своего шоколада?
Я смотрела ей вслед, чувствуя себя несколько озадаченной. Если уж и Оми Аль-Джерба с ее веселым презрением к условностям и мнению соседей все-таки чувствует, что не стоит говорить со мной об Инес Беншарки…
Розетт вздохнула: «Мне она нравится».
— Да, Розетт, и мне тоже.
Оми во многом напоминает мне Арманду, чей неуемный аппетит к жизни — еде, напиткам и всему прочему — некогда «стал позором» для ее родни. Но у Оми совсем другая родня. В арабских семьях любовь и уважение к старшим только усиливаются с возрастом. Я даже представить себе не могу, чтобы кому-то из детей или внуков Оми Аль-Джерба пришло в голову сделать то, что пыталась сделать со своей матерью Каро Клермон, — загнать в богадельню, постоянно запугивая и не позволяя видеться с внуком.
Улицы Маро уже снова опустели, когда я повернула назад, к дому Арманды. Мне встретились всего два-три человека, и ни один со мной не поздоровался. Но пока я шла по бульвару, я постоянно чувствовала, что за мной наблюдают — буквально из-за каждого окна! — и мне казалось, я слышу, как они там, за стенами домов, перешептываются. Этот ветер не умеет хранить тайну, говорила моя мать. И сегодня этот ветер сообщил мне, что жители Маро пребывают в отчаянии. Неужели из-за Алисы? Или же причиной некий тайный и мрачный недуг, поразивший общину? Я посмотрела на небо, в котором вроде бы и облаков не было, однако его скрывали клубы мельчайшей пыли, блестевшей в лучах солнца. Из-за этой пыли Розетт то и дело чихала, и каждый раз Бам при этом кувыркался и смеялся над ней.
Розетт посмотрела на меня ясными глазами и спросила: «Пилу?»
— Не сегодня, — ответила я. — Но, помнишь, они с Жозефиной обещали завтра прийти к нам на обед.
Она грустно сморщилась и проворковала:
— Рувр.
Ру.
Я обняла ее. От нее пахло рекой и еще чем-то приятным, вроде детского мыла и шоколада.
— Я знаю, как ты по нему соскучилась, Розетт, — сказала я. — Я тоже по нему скучаю. И Анук тоже. Но ведь мы и здесь очень неплохо время проводим, правда?
Розетт выразительно закаркала в знак согласия и разразилась длинной тирадой на собственном языке; я сумела уловить лишь слова «Пилу», «Влад» и (что уж совсем удивительно) «клево». Красноватое пятно в воздухе — так сегодня выглядел Бам — так и металось у ног Розетт. От восторга Бам скакал как сумасшедший, покрывая ей ноги золотисто-бронзовой дорожной пылью.
Я не выдержала и рассмеялась. Моя маленькая Розетт — прирожденная комедиантка. При всей своей необычности она, моя зимняя девочка, порой точно лучик солнечного света.
— Идем, — сказала я, — нам домой пора.
И мы, прикрывая глаза руками и пытаясь защититься от клубов пыли, повернули прочь от реки и стали подниматься на крутой холм к тому месту, которое я только что назвала домом; там с персикового дерева Арманды уже начинали падать первые перезревшие плоды.