Глава пятая

416 6 0
                                    

Среда, 25 августа

К тому времени, как мы наконец вышли из дома, уже миновал полдень. Задержались мы отчасти из-за Розетт — сперва она помогала мне делать трюфели, а потом захотела помочь их разнести. И вот теперь она шла впереди в своих красных резиновых сапогах и не пропускала ни одной лужи, во весь голос распевая: «Бам бам БАМ, БАМ бадда-БАМ!» Анук с Алисой остались дома, а я тащилась следом за Розетт и тщетно пыталась обуздать свои грешные мысли.
Я боролась с искушением позвонить Ру, прекрасно зная, что ему больше нечего мне сказать. И потом, если даже мои подозрения в какой-то степени справедливы, то именно я, а вовсе не Ру и не Жозефина, оказалась в затруднительном положении. Моя мать была права: я не предназначена для жизни с одним и тем же мужчиной. И Ру никогда не был мне по-настоящему нужен. И мне не следовало тогда вмешиваться в их отношения с Жозефиной.
Ветер, пожалуй, чуть ослабел, но дождь хлестал с прежней, совершенно безжалостной силой. Сегодня, правда, дождь был теплый, как материнское молоко. Я все думала об Инес Беншарки и о том, почему Соня и Алиса так уверены, что Инес — любовница Карима. А что, если и Жозефина теперь воспринимает меня всего лишь как любовницу Ру? Как подлого скорпиона, как ведьму, которая отравила ей жизнь?
Понимаю, мне, наверное, следовало бы уехать отсюда прямо сегодня. Мне следовало бы вернуться домой, пока я еще могу это сделать. Хотя не слишком ли поздно? Я уже настолько втянута в жизнь Маро. И не могу бросить Алису. И мне пока не удалось разобраться в проблеме Инес Беншарки. Да и Рейно я обещала помочь — он так хочет очистить свое честное имя и восстановить репутацию. Не прошло и двух недель, а я уже опутана полудюжиной тайн: я знаю, что Дуа прячется от матери в комнатке на чердаке, а Оми поедает кокосовое печенье в знак презрения к рамадану; я много еще чего знаю, но таков уж Ланскне. С виду он совершенно безобидный — старые покосившиеся домишки, штокрозы, цветущие под прикрытием стен. Но это лишь уловка, способ завлечь в свои сети неосторожного. Подобно росянке, заманивающей насекомых своими медовыми тычинками, чтобы затем пожрать их, Ланскне затягивает меня все глубже и легко удерживает с помощью созданных им тайных связей…
На мосту я увидела Пилу с Владом; они ловили рыбу и уже промокли насквозь, но ни тот, ни другой, похоже, не обращали никакого внимания на столь ничтожную неприятность — во всем мире подобная беспечность свойственна только маленьким мальчикам и собакам.
— Я тут шоколадные конфеты сделала, — сказала я. — Хочешь попробовать?
Пилу просиял. Улыбка у него на редкость заразительная; но даже при всех моих нынешних знаниях я не находила в нем ничего общего с Ру. Глаза у Пилу, безусловно, материнские, и эту неугомонность, эту чрезвычайную энергичность он тоже унаследовал от нее, хотя в нем нет ни капли той неловкости, которая так свойственна Жозефине. Умный и счастливый мальчик. Но если те мои подозрения справедливы, то именно я украла у него отца.
Я выбрала для Пилу молочно-шоколадный трюфель и сказала:
— Мне кажется, этот тебе понравится больше всего.
Но я не стала говорить, что знаю, какие шоколадки на самом деле его любимые, — мои фирменные шоколадные квадратики с клубникой и черным перцем; у меня попросту не было ни времени, ни нужных припасов, чтобы приготовить любимое лакомство для каждого. С другой стороны, все мальчики очень любят молочный шоколад. И Пилу, разумеется, слопал мой трюфель, причмокивая от удовольствия. Розетт с большим любопытством наблюдала, как он его ест.
— Ого! Просто удивительно! — сказал он. — Неужели это вы сделали?
— Да, это как раз то, чем я обычно и занимаюсь, — улыбнулась я. — Скажи, твоя мама дома?
— Не знаю. Думаю, она пошла проведать нашего кюре. — Пилу улыбнулся, заметив, как я удивлена, и пояснил: — Она ему pain au chocolat по утрам приносит.
— Pain au chocolat? — еще больше изумилась я.
Я знала, конечно, что былые разногласия между Рейно и Жозефиной в основном устранены, но представить себе, как моя давняя подруга приносит Рейно булочки к завтраку, я все же была не в состоянии; мне это казалось столь же немыслимым, как и возможность каких-то авансов с ее стороны, поощряемых нашим кюре. Так могла бы вести себя, скажем, Каро Клермон — до пожара в школе, разумеется. С другой стороны…
И я вдруг поняла, что не видела Рейно с воскресного вечера, хотя на прошлой неделе он заходил к нам каждый день — приносил утром свежий хлеб. Правда, в последние три дня его не было, и я решила, что дождь заставил его отказаться от привычных утренних прогулок. Только сейчас я вспомнила видение, что явилось мне, когда я готовила шоколадные трюфели: Рейно, бредущий куда-то в полном одиночестве…
— А что, наш кюре нездоров? — спросила я Пилу.
— Вообще-то мне об этом говорить нельзя… — замялся он.
— И мне тоже нельзя говорить?
Пилу пожал плечами и нехотя сообщил:
— Ну, он, по-моему, с кем-то подрался. С кем-то из Маро. Дуа говорит, что там полно плохих людей. И все они обвиняют в том пожаре нашего кюре. В общем, он пока сидит дома. По крайней мере, пока все не утихнет.
Ну вот, теперь все стало ясно.
— Ладно, я поняла. Пожалуй, я и ему отнесу несколько трюфелей.
Большую часть дня мы с Розетт старательно выполняли данные мною обещания. Отнесли целую коробку трюфелей Нарсису, щедро снабжавшему нас фруктами и овощами. Вторую коробку мы подарили Люку; он не только позволил нам пожить в домике Арманды, но и прислал письмо, без которого мы могли бы вообще сюда не приехать. Третью коробку мы вручили Гийому, строго наказав ни в коем случае не кормить шоколадом собаку. И с каждым визитом я все сильней чувствовала, как щупальца хищной «росянки» все плотнее обвивают, опутывают нас обеих сладкими нитями, делая наш отъезд из Ланскне все более затруднительным.
Розетт жестами пояснила: «Мне здесь нравится».
Конечно, ей здесь нравится. Здесь так спокойно, уютно. Совсем не так, как в Париже с его мрачными пригородами и безликой толпой.
«А можем мы тут остаться? А Ру может к нам сюда приехать?»
Ох, Розетт! Что же мне делать?
Мы добрались до кафе «Маро», как раз когда церковный колокол прозвонил четыре часа. Жозефина стояла за стойкой бара и, поздоровавшись с нами, тут же предложила выпить горячего шоколада. Похоже, она нам страшно обрадовалась, но цвета ее ауры сказали мне, что ей все же отчего-то не по себе. Я вручила ей коробку изготовленных мною трюфелей — очень темный шоколад в оболочке из белого; такие трюфели я называю «Les Hypocrites». [Лицемеры (фр.)]
Она тут же попробовала один и воскликнула:
— Восхитительно! Ты не утратила ни капли мастерства. Подумай, что ты могла бы сделать, если б только… — Она так резко оборвала начатую фразу, что я услышала, как она невольно лязгнула зубами.
Если б только что? Если бы я переехала сюда навсегда? Не это ли она пытается мне сказать? И почему мысль об этом вызывает у нее такую панику?
Я улыбнулась.
— Ну, практики у меня было хоть отбавляй. И потом, я подумала, что ты с удовольствием съешь именно такой трюфель.
В кафе народу было совсем немного, заняты были лишь несколько столиков. В глубине зала, чуть дальше барной стойки, я заметила Мари-Анж: она то и дело выглядывала из-за занавески из бусин, отгораживавшей вход в задние помещения, и пыталась обратить на себя внимание хозяйки. Я поднесла к губам чашку с шоколадом. Вкусно. Конечно, этот шоколад был не настолько хорош, как мой, но все же…
Мари-Анж принялась яростно жестикулировать, и Жозефина, глянув наконец в ее сторону, сказала:
— Извини, Вианн. Мне надо идти. У меня срочные дела.
— Что-нибудь случилось?
Она покачала головой и улыбнулась. Но было заметно, что улыбка эта поверхностная, призванная лишь скрыть смятение, таящееся в глубине.
— Нет, нет, ничего страшного. Прошу тебя, сиди спокойно и пей шоколад. Знаешь… в кафе всегда столько всяких дел…
Я снова оглядела предельно тихое кафе. Два молодых человека пили легкий коктейль «Дьяболо» с мятным сиропом; Пуату перекусывал, собираясь перед обедом вновь открыть булочную; Жолин Дру и Бенедикта Ашрон, заказав черный кофе, пристально следили за тем, что происходит на улице. Ни та, ни другая не сказали мне ни слова, но я видела, как они исподтишка наблюдают за Розетт, которая, устроившись под столом и тихонько ухая, играла с Бамом. На какое-то мгновение мне показалось, что все дело в Розетт, что именно в ней причина той неловкости, которую испытывает Жозефина; многим людям бывает не по себе, когда они сталкиваются с чем-то необычным. Вот и у Жолин с Бенедиктой моя девочка явно вызывала непонятную тревогу и раздражение…
А может, это из-за того, кто отец Розетт?
Я протянула дамам коробку с трюфелями и предложила:
— Не хотите ли попробовать? Эти трюфели я называю «Hypocrites». Не сомневаюсь, это ваши любимые.
Жолин тут же засуетилась:
— Но я… не ем шоколад!
Бенедикта смотрела на меня свысока. Поблекшая блондинка с сахарной улыбкой и чрезмерным количеством украшений, она всегда считала себя естественной наследницей Каро Клермон.
— Вряд ли вы найдете здесь много женщин, которые станут есть шоколад, — сказала она. — Мы должны следить за фигурой, не так ли?
— Да, действительно, — с улыбкой сказала я.
Аура Бенедикты пылала желтовато-зелеными оттенками желчи. Розетт под столом запела тоненьким голоском, невероятно похожим на птичий. Бенедикта сладким, как сахарный сироп, тоном заметила:
— Какая милая у вас девочка! Как жаль, что она совсем не говорит!
— О нет, иногда она говорит, и очень много! — возразила я. — Дело в том, что обычно она ждет, когда ей будет что сказать. Жаль, что далеко не все так поступают.
— Извините, мадам… — сказал кто-то у меня за спиной.
Я обернулась и узнала Шарля Леви, который живет на той же улице, что и Франсис Рейно. В былые времена он не был завсегдатаем моей chocolaterie, но мы тем не менее хорошо знали друг друга. Шарль — очень приятный старик, всегда аккуратно одетый и весьма щепетильный. Рядом с ним стояла Генриетта Муассон, пожилая дама, которую я тоже прекрасно знала со времен существования моей шоколадной лавки. В руке Генриетта держала розовый кошачий ошейник, украшенный металлической подвеской в форме сердечка; вид у старушки был встревоженный и растерянный.
— Я подумал, что, возможно, вы сумеете нам помочь… — смущенно продолжал Шарль Леви. — Дело в том, что мы ищем месье кюре…
— Но ведь сегодня среда, — сказала ему Жолин. — Вы же знаете, что по средам он у нас не работает.
Шарль Леви недовольно на нее глянул и пояснил:
— Нет, нам нужен не отец Анри. Я ищу кюре Рейно.
Жолин приподняла выщипанную в ниточку бровь.
— Рейно? А он-то вам зачем понадобился? Всем известно, что он совсем спятил.
— Вот как? В прошлое воскресенье, когда мы с ним виделись, он мне показался абсолютно разумным и здравомыслящим, — сказала я.
— Ну а Каро его видела вчера! И она считает, что у него полное размягчение мозгов и это лишь вопрос времени… Впрочем, у него ведь всегда была к этому некоторая склонность, как вы знаете.
Шарль, не обращая на нее внимания, снова обратился ко мне.
— Я полагаю, вы с месье кюре в дружеских отношениях, — сказал он. — Дело в том, что я не раз говорил с ним о моем коте. О моем Отто, которого мадам Муассон частично усыновила. Я очень люблю этого кота, мадам, но кюре Рейно заставил меня понять, что, возможно, ее потребность в общении с ним сильнее моей. И вот теперь Отто исчез, а мадам Муассон подозревает меня.
Генриетта презрительно на него посмотрела и заявила:
— Мой Тати никогда бы не убежал!
— Он все-таки кот, — возразил Шарль, — и рано или поздно он, конечно, убежал бы. А вот если бы вы звали его по имени, которое он понимает, на которое откликается…
— Отто — имя грязных бошей! — с отвращением воскликнула Генриетта.
— Мой дед тоже был немцем, — заметил Шарль.
Генриетта презрительно хмыкнула:
— В таком случае ничего удивительного, что этот кот не хочет у вас жить! И вы еще будете мне рассказывать, что он удрал просто так!
Она показала мне розовый ошейник. На подвеске в виде сердечка было выгравировано имя: ТАТИ.
— Ошейник я нашла у реки, — сказала она. — Мой Тати просто обожает свой ошейник!
— У реки? — Я нахмурилась. — А ваш Отто, или Тати, случайно не черный котик с белым пятном на мордочке?
— Вы его видели! — воскликнул Шарль.
— Думаю, да. Хотя в Маро, насколько я знаю, он носит имя Хазрат и проявляет настоящую страсть к кокосовому печенью.
Генриетта горестно взвыла:
— О нет! Только не в Маро! Не у этих maghrebins! Рядом с ними даже коту находиться небезопасно! Они же сделают из моего Тати кошачий кебаб…
Я заверила ее, что ее Тати отправился с визитом в один очень хороший дом, где к нему относятся как к самому почетному гостю, и пообещала вскоре узнать о нем и сообщить ей. Хоть мне и не удалось до конца успокоить пожилую даму, она все же согласилась присесть и съесть трюфель. Шарль присоединился к нам — но лишь после того, как удобно усадил Генриетту.
— Спасибо вам, мадам Роше, — тихо сказал он, стараясь, чтобы его не подслушали Жолин и Бенедикта. — Я заходил к месье кюре и пытался поговорить с ним, но он, похоже, больше ни с кем разговаривать не желает. Даже через почтовую щель.
— Через почтовую щель?
— Ну да, — подтвердил Шарль. — Через эту щель он даже исповеди принимал, когда ему не разрешили заниматься этим в церкви. Во всяком случае, после того, как там всем стал заправлять отец Анри.
— Этот извращенец! — тут же высказалась Генриетта. — Вы знаете, мадам Роше, он ведь прятался в исповедальне, когда я в последний раз заглянула в церковь! Еще и оделся как настоящий священник, pardi. [Эмоциональное восклицание, одновременно означающее и «боже мой», и «черт возьми» (фр.)]
— Отец Рейно и есть священник, — заметил Шарль.
— По-моему, извращенцам не полагается служить в церкви! — отрезала Генриетта.
Шарль взял еще одну шоколадку, явно чтобы успокоить нервы, и шепнул мне на ухо:
— Видите, какая она? Чем скорей мы найдем Отто, тем лучше. Мой кот, похоже, действует на нее успокаивающе.
— Я его найду. Обещаю, — пообещала я им обоим.
Но после встречи с этими стариками тревога моя вновь проснулась. С Рейно явно что-то случилось. Не выходит из дома, опасаясь нападения, выслушивает исповеди через почтовую щель в двери, и мне он привиделся в парах шоколада каким-то странным. Короче говоря, Франсис Рейно в последнее время вел себя столь необычно, что Каро Клермон успела распространить слух о том, что он теряет разум…
Я забрала Розетт с Бамом и то, что еще осталось от трюфелей, и вышла из кафе. Неясная тревога, которая и так не покидала меня, теперь еще усилилась, заставив меня направиться прямиком к дому Рейно. Я постучалась, но ответа не последовало. Ставни были открыты, и я заглянула внутрь, но там, похоже, не было ни души. На всякий случай я снова постучалась. И снова мне никто не ответил. Тогда я слегка нажала на ручку двери, и дверь открылась.
Она была не заперта. Само по себе это не вызвало у меня особого удивления. В Ланскне по-настоящему никогда не водилось преступников, и люди даже сейчас по большей части не давали себе труда запирать дверь дома на замок. Несколько лет назад там, правда, поймали одного воришку, как мне рассказывал Нарсис; им, естественно, оказался кто-то из семейства Ашрон. Но с тех пор ничего подобного в Ланскне не случалось.
Нет, в доме явно никого нет. Собственно, я сразу это поняла. В пустом доме и звуки немного иные. Однако в воздухе еще чувствовался слабый запах хлеба, слегка подгоревшего в тостере, — похоже, комнаты не проветривали по крайней мере сутки. Я прошла в спальню; простыни с кровати были аккуратно сняты; подушки без наволочек лежали на голом матрасе. Вокруг все было тщательно прибрано; нигде ничего не валялось; цветы недавно политы; на кухне ни одной грязной тарелки; пластмассовая решетка в раковине вымыта и заботливо перевернута вверх дном. В прачечной, прямо в стиральной машине, я обнаружила кучу чистого и высушенного белья; оно все еще пахло свежестью, словно его отправили в стирку только нынче утром. В ванной комнате было столь же пусто, как и на кухне: ни полотенец на сушилке, ни зубной щетки на стеклянной полочке.
А не мог ли Рейно уехать отсюда насовсем?
Я снова переместилась в гостиную, где на полу играла Розетт, что-то тихо напевая и приборматывая. Эти звуки да еще тиканье часов на каминной полке — вот и все признаки жизни, которые здесь еще оставались. Некоторые люди всегда оставляют в доме, где жили когда-то, какую-то часть самих себя, но в этом жилище не осталось никаких следов пребывания Франсиса Рейно — ни отпечатков его ног, ни его тени, ни даже привидения.
— Куда же он делся? — громко спросила я.
Розетт подняла ко мне лицо и крикнула: «Бам!» Это было приглашение поиграть.
Я покачала головой.
— Не сейчас, Розетт. Я думаю. Куда он мог пойти, ничего нам не сказав?
«На реку», — тут же с помощью жестов ответила Розетт, словно это было абсолютно очевидно.
На реку. Мысль о реке заставила меня похолодеть. Танн после целой недели проливных дождей сильно вздулась и наверняка стала предательски опасной. И потом, разве старый Маджуби не предупреждал меня, чтобы я остерегалась реки? Перед моими глазами вдруг возник Рейно: он стоял у парапета и смотрел в воду. Это видение окончательно лишило меня покоя.
А что, если Каро права? Что, если у Рейно действительно случился нервный срыв? Что, если стресс, который он испытывал в течение последних недель, привел его к самоубийству? Да нет, не может быть! На него это совсем не похоже. И все-таки…
Люди меняются, — донесся до меня из темноты чей-то шепот, и я узнала голос матери. — В конце концов, ведь и ты сама очень изменилась, верно? И ты, и Ру, и Жозефина…
А потом я услышала голос Арманды: Ты все пыталась спасти меня, помнишь? Точно так же, как когда-то — свою мать. Но мы обе все равно умерли.
— Бам! — сказала Розетт. — Бам бам, бадда-бам!
Это правильно, Розетт. Ты скажи этим призракам, скажи им всем, чтобы оставили нас в покое! Я знаю, это просто Черный Отан, отыскав потайную лазейку, делает мои мысли такими беспокойными, а меня заставляет сомневаться в утрате здравого смысла. Рейно, возможно, просто пошел прогуляться, и завтра утром мы снова его увидим. А пока что мы должны еще отнести в Маро несколько коробок с трюфелями: кокосовые — для Оми, с розовым маслом и кардамоном — для Фатимы и ее дочерей, с перцем чили — для старого Маджуби, трюфели с перцем согревают душу и придают мужества. Есть и еще одна коробка — для Инес, она перевязана красной шелковой лентой. Такой подарок способен преодолеть любые преграды, существующие между представителями разных культур; такой подарок может вызвать улыбку даже на самом мрачном лице; он может даже повернуть время вспять, и мы вновь окажемся в самой простой, самой сладостной, самой счастливой поре своей жизни. В прошлый раз, попытавшись поговорить с Инес, я потерпела неудачу. Но на ту встречу я пришла без оружия и без должной подготовки. Теперь все будет иначе.
На этот раз я принесу ей то, что она любит больше всего.

Джоанн Харрис - Персики для месье КюреМесто, где живут истории. Откройте их для себя