Mental breakdown

Тебе белые розы, мне черная пуля

  Эту ночь впервые за долгое время Намджун проводит в своей огромной постели в одиночестве. Чимин в особняк не вернулся. С утра альфа проверяет историю его кредиток, последняя операция — кофе за день до их скандала. Намджун всё время звонит домой с работы, спрашивает, появился ли омега, но ответ отрицательный. Он поручает узнать, ходил ли Чимин в университет — ответ отрицательный. Намджун после работы едет на старую квартиру омеги и всё отрицает.

Он знает, где Чимин, — это уже вторые сутки истошно долбится под черепной коробкой, но отрицает. Продолжает отрицать и весь следующий день, неделю, вторую неделю. Убеждает себя, что Чимин уехал, взял тайм-аут, решил привести в порядок мысли. Запрещает прислуге трогать его вещи, забирать на стирку, спит с его домашней толстовкой, сам не понимает, что творит. По утрам пьёт приторный карамельный макиато, так любимый омегой, по несколько раз в день смотрит его инстаграм и скучает.

На пятнадцатый день с утра отменяет все встречи, ещё час задумчиво сидит в их спальне, а потом заставляет себя потянуться к телефону. Звонит своим людям и со скрипящим сердцем просит проверить дно реки и течение. Ещё четыре дня уходят на поиски, каждый из которых Намджун заканчивает со вздохом облегчения, что Чимина нет, что если его не нашли в воде, что если его никуда не вынесло течение, то можно верить в то, что омега уехал.

Но этот вздох застревает в горле раскалённой спицей, когда в 16:30 четвёртого дня ему звонят со словами, что нашли. Намджун оседает на пол, не успевает рукой за стол уцепиться, больно бедром о него бьётся. Сидит с прижатой к щеке трубкой, стеклянным взглядом на часы на стене смотрит, не отдаёт приказы, не отвечает собеседнику. Ждёт, когда эти вертолётные лопасти внутри вертеться перестанут, когда эта мясорубка остановится, и он уже вздох сделать сможет.

Но осознание трагедии только обороты набирает, внутри всё колотит, бьётся, Намджун руками к горлу тянется, рубашку расстёгивает, со свистом вдыхает, но сведёнными судорогой лёгкими не надышаться — ни сегодня, ни завтра, никогда. Первичный шок немного на спад идёт, покидает придавленное к полу тяжестью новости тело, оставляет после себя разбитого, расходящегося по швам альфу — у него кровь сейчас разве что из ушей не хлещет. Но Намджун не это видит, он на свои ладони, чужой кровью обагренные, смотрит, она с гулким звуком на пол капает, у Намджуна все стоп-краны срывает. Он поднимается с пола, бежит на кухню, открывает воду и хватает первое, что попадается под руку, — средство для мытья посуды, набирает целую горсть, вспенивает, трёт и трёт ладони, но вода, в слив утекающая, всё равно красного цвета. Намджун кричит, чуть ли лбом о стену напротив не бьётся, но руки от чиминовой крови не отмываются. Никогда больше не отмоются. Он скользит на пол, рычит на вошедшую прислугу, требует оставить его одного и горько усмехается. Отныне он и так один. Намджун был одиноким до встречи с ним, был одиноким с ним и таким же одиноким остался.

Может, он никогда его и не любил той любовью, которую Чимин хотел, которую заслуживал, но осознание, что его звонкий смех от этих стен отражаться больше не будет, что утром в ледяной постели не будет потягиваться один из самых красивых омег, которого он встречал на своём веку, делает не больно, нет. Делает пусто.

Намджун потерял. Полностью масштаб этой трагедии он позже осознает, но уже чувствует, как она его подкосит, как сломает, уже ломает. Чимин не хотел уходить, его из этого мира выгнали: не только Джин, вероломно пустивший ему пулю в спину, но и Намджун, так и не позволивший омеге стать ближе. Чувство вины, которое зародилось ещё в первый вечер отсутствия омеги, теперь только разрастается, в этой мёртвой тишине ширится. Намджун от слова «мёртвый» затылком о мойку позади бьётся, ладонями лицо прикрывает, чуть ли не воет. Он чётко видит, как на его душе огромные зияющие дыры обнажаются, как эти дыры густым потоком концентрированной боли наполняются, в альфу врастают, навеки с ним остаться обещают. Вот только одна проблема — у Намджуна и души-то никогда не было. Чимин своей смертью её наличие доказал.

Намджун потерял самое светлое, что было в его жизни, положил Чимина на алтарь поклонения Юнги, и ему теперь с этим жить. Изо дня в день натыкаться на признаки омеги в доме и выворачиваться нутром наизнанку, потому что каким бы сильным он себя не считал — с таким ему не справиться, с таким он не сталкивался. Так сильно к человеку привязывается впервые, вот только жаль, что, как и положено по законам жизни, узнаёт это, только потеряв его.

Пак Чимин прожил тяжелую жизнь, но в последний путь его проводят со всеми почестями. Намджун отдаст ему дань уважения пышными похоронами, знает, что этим прощения не вымолит, но на это у него вся жизнь впереди. Сейчас надо собраться, подняться в их, теперь уже только его, спальню и забрать с собой на работу любимые чиминовские «1 миллион». Намджун Чимина не любил, но его любовь к себе обожал так же, как и ту изысканную смесь из природного запаха омеги и аромата «1 миллион» от Пако Рабан.