Mental breakdown

Эта любовь (смертельно/ментально) больна. Конец.

  Трёхлетний омега вовсю носится с пластмассовым жёлтым ведерком по саду особняка, отбивается от пытающегося отобрать его у него братика-альфы и угрожает, что пожалуется отцу. Чонгук, который вот уже несколько минут, прислонившись к беседке, наблюдает за детьми, с трудом оторвавшись от терзающих его мыслей и опираясь на трость, направляется к ним.

— Что вы опять не поделили? — с улыбкой спрашивает Чон и, отбросив трость, опускается на корточки, чтобы обнять подбежавшего к нему омегу.

— Я собрал самые красивые цветы в подарок! Я увидел их первым! А он хочет их отобрать! — без остановки трезвонит малыш и, уткнувшись носиком в шею отца, просит наказать братика.

— Я хотел помочь, я не отбирал цветы, — оправдывается маленький альфа и обиженно дует губки.

— Собирайте цветы вместе, не ругайтесь. У вас ближе друг друга никого нет. Ты, — отлепляет от себя омегу Чон. — Должен заботиться о нём, а ты, — подтаскивает свободной рукой второго малыша. — Должен его защищать. А вы только и делаете, что грызётесь, — расстроенно добавляет Чонгук и облегчённо вздыхает, заметив идущего к ним брата.

— Опять поругались? — участливо спрашивает Хосок и ловит прыгнувшего на него маленького альфу.

— Весь день грызутся, — жалуется ему Чонгук. — Порой мне кажется, что разборки кланов перед разборками этих двух отдыхают.

— Ну что, хулиганы, кто хочет на дяде покататься? — спрашивает Хосок и через секунду лежит на траве, придавленный двумя малышами.

Чонгук идёт обратно к беседке и, опустившись на скамейку, прикрывает веки, вспоминая события ночи трехлетней давности. Как бы Чонгук ни пытался — её из памяти не вырезать, не стереть. Она изнутри в височную долю долбится, ни на мгновение о себе забыть не позволяет — Чонгук эту ночь каждый день, смотря на своих детей, проживает.

***

Всё началось со взрыва во дворе. Все стёкла на первом этаже выбило его мощностью, и в дом повалил отвратительно едкий дым, моментально окутавший всю гостиную и заставивший находящихся в ней ослепнуть на пару минут. Минут, которые потом будут стоить жизней.

Джин приехал на ужин ровно в восемь. Он зашёл в особняк буквально через десять минут после Чонгука и, передав бутылку вина и маленькую коробочку партнёру, учтиво поздоровался с Юнги, и, с трудом контролируя бьющееся в груди птицей сердце, прошёл к столу.

Юнги выглядит прекрасно, и пусть мысль, что он так светится только потому, что находится рядом с Чонгуком, и сидит червоточиной в сердце, Джин ей расплыться внутри не даёт, прижигает, с корнем выдирает. Альфа не позволит зависти чужому счастью гноить своё сердце. Он впервые полюбил, и пусть эта любовь не взаимна, она останется в его памяти светлым пятном, а не чёрной дырой, которая со временем рискует превратиться в бездну. Главное, что омеге хорошо. Совместная жизнь с истинным пошла только на пользу — у Юнги искрятся глаза, и даже кожа будто светится изнутри. Если Джин пока и побеждает внутреннюю борьбу, он проигрывает внешнюю — как бы альфа с собой ни боролся, приклеенный к омеге взгляд оторвать не может.

Чонгук это прекрасно видит, недовольно хмурится, тоже свою борьбу ведёт, только у него она с отравляющей кровь ревностью. Как бы тяжело не было, особенно учитывая, насколько Чон вспыльчив и собственник, он всё равно старается виду не подавать — портить настроение любимому не хочется.

Джин с удовольствием всё пробует, много общается, запивает разговоры лучшим вином, которое разливается внутри так же сладко и тягуче, как и осознание того, что Юнги распорядился приготовить и его любимые блюда. Крохотный знак внимания со стороны омеги в альфе раздувается в огромный ком счастья, распирает изнутри. Джин уверен, приложи он палец к пульсу, он почувствует бешеные биты своего сердца, согретого одной мыслью, что Юнги не всё равно.

После ужина, в ходе которого Джин с Чонгуком обсуждают последние детали договора, а Юнги только следит за тем, чтобы вовремя меняли тарелки и блюда, все трое проходят к диванам: альфы выпить коньяка, а Юнги поесть любимый «Исфахан», который Джин захватил специально для него.

Мин пьёт чай, следит за внимательно изучающим бумаги в руках Чонгуком и в душе радуется тому, что ужин прошёл так хорошо и ему удалось создать домашнюю и уютную обстановку. Чон чувствует пристальный взгляд омеги и, подняв глаза, ловит светящуюся улыбку. Альфа на пару секунд выпадает из реальности, глаз отвести не может, будто Юнги его одной улыбкой зарядил, новую жизнь вдохнул. Чонгук эту улыбку сквозь года пронесёт, в самом укромном уголке памяти хранить будет — быть может, потому что она ему показалась невероятно чистой на фоне всего этого безумия, что он зовёт жизнью. Быть может, потому что больше никогда он не увидит на губах омеги такую улыбку. Юнги от взгляда своего альфы смущается, как подросток, краской заливается и, не желая задевать Джина их совместным счастьем, первым отводит взгляд.

Чонгук тем временем встаёт на ноги и идёт к бару, чтобы налить алкоголя, а Юнги опускается на диван рядом с Джином и улыбается уже ему:

— Ты помнишь мою любовь к пирожным.

— Ты помнишь мои любимые блюда, — возвращает ему улыбку альфа.

— Ещё я помню, что ты замешан в смерти моих родителей, — уже грустно говорит омега и откладывает тарелочку, которую держал до этого на коленях.

— Я бы пытался оправдаться тем, что тогда всё было по-другому, что твоя семья и ты были для меня не больше, чем средство достижения целей, но ты всё равно не поймёшь. И будешь прав.

— Я благодарен тебе за всё, что ты сделал. Мои неродившиеся дети обязаны тебе жизнью, ведь не протяни ты мне тогда руку, чёрт знает, какую бы глупость я совершил...

— Благодарить тебе стоит только себя самого, — перебивает его Джин. — Ты сильный омега. Самый сильный из всех, кого я встречал. Ты бы родил и вырастил достойных дракончиков, со мной или без меня. Так же, как и с Чонгуком или без него. Впрочем, ты сам это знаешь, — тепло улыбается ему мужчина и поворачивается к бару. — Твой альфа так откручивает бутылку, что мне кажется, он представляет вместо крышки мою голову, — громко смеётся Джин, к которому следом присоединятся и Мин, не отрывающий глаз от тёмного, как ночь, взгляда Чонгука.

— Он у меня ревнивый, — посылает воздушный поцелуй своему любимому омега.

— Я бы тоже ревновал, — усмехается Джин и принимает бокал из рук подошедшего Чона.

— Любимый, — опускается в кресло напротив Чон. — Тебе не надо подняться наверх и немного полежать?

— Ты не избавишься от меня, Чон Чонгук, — заливается смехом омега и пересаживается к нему на подлокотник кресла. Омега кладёт голову на его плечо, шепчет, что любит, получает в ответ «я сильнее люблю» и улыбается. Эта улыбка застывает маской на его лице, когда комнату оглушает грохот от взрыва, и вокруг расползается густая, как мазут, тьма, хоть глаз выколи.

Юнги не успевает опомниться, как снова взрыв где-то совсем рядом с домом, битое стекло от лопнувших от его мощности окон на полу, валящий внутрь клубами дым, и Чонгук, прижимающий его к полу.

— Ползи к кухне, а оттуда в сад, — старается перекричать шум, свист пуль и крики людей альфа.

— Без тебя никуда не пойду, — цепляется за воротник его рубашки омега. — Я умру, если с тобой что-то случится.

Он отчаянно мотает головой, предупреждает все следующие слова альфы, в кожу ногтями вонзается, отказывается от него отлипать. Для Юнги Чонгук сейчас единственная связь с реальностью, островок стабильности, пусть хоть земля разверзнется и всё вокруг поглотит, пока он чувствует его под своими ладонями — он выплывет из самого мрака, из самой глубокой бездны, из Ада выползет, пусть только не прогоняет, но Чонгук непреклонен:

— Пойдёшь! Ползи к кухне!

Юнги бы поспорил, залился бы слезами и закатил истерику, грозясь даже с места не двинуться, но это прямой приказ, сказанный таким тоном, что всё нутро омеги подчиняется. Спорить с альфой сейчас не вариант. У Юнги от его взгляда и тона волосы дыбом становятся, а внутри просыпается трусливый омежка, который готов и пищать, и слушаться, лишь бы Чонгук больше так с ним не разговаривал.

Мин никуда не убежит, своего альфу не бросит, но Чонгуку нужно ответить врагу, а наличие в комнате его омеги будет только мешать. Юнги всхлипывает еле слышно, молча сжимает в руке чужую ладонь, тут и слов не надо, Чонгук всё равно всё знает, и, кивнув ему, начинает ползти. До цели он доползти не успевает, потому что третий взрыв доносится именно со второго входа, который ведёт на кухню. Юнги заползает за одно из трёх кресел по центру и, поглаживая живот с разбушевавшимися малышами, затихает. Чонгук видит, где спрятался Юнги, достаёт своё оружие, параллельно отдаёт приказы влетевшей в дом охране и звонит Хосоку.