Без безразличия

13. Развеивая слухи

Если бы Гермиона всегда говорила людям, что думает о них, то обязательно сказала бы Люциусу Малфою прямо в лицо: «Вы мне нравитесь, профессор. Но мне это совсем не нравится».

Скорее всего, он ничего бы не ответил на такое заявление. Не потому что не нашёл бы подходящих слов, а потому что ему наплевать. Один человек признаётся, что ненавидит. Другой, что терпеть не может. И вот — какая-то девчонка проявила оригинальность… Скучно. Неинтересно. Почти банально.

А вот Гермионе с этими эмоциями приходилось как-то существовать, и она даже нашла кое-какие лазейки — для сохранения внутренней гармонии. Ей гораздо удобнее было считать, что волшебник, который наблюдал за тем, как её пытают, больше не существует. И что тот Люциус Малфой, который преподаёт сейчас в Хогвартсе, − это совсем другой человек. Пусть неидеальный, со своими изъянами, но и не бывший Пожиратель Смерти. Потому что главная примета того мерзкого во всех отношениях мужчины − это выцветшие серые глаза, пустые и невзрачные.

А у Люциуса Малфоя, который преподавал ей целительство, был совсем другой взгляд. В нём виднелись эмоции. Разные: от неприкрытого неодобрения и до чего-то, что с натяжкой можно было назвать нежностью. Хотя Гермиона не спешила делать такие выводы. Симпатию слишком просто сымитировать, особенно если у тебя есть немалый опыт в притворстве. А у Малфоя он имелся, как и умение манипулировать людьми. Гермиона, пожалуй, даже слишком часто задумывалась о том, что отношение к ней Малфоя меняется исключительно ради того, чтобы она приносила меньше неприятностей. Но в любом случае − безразличием тут и не пахло. Малфой чувствовал к ней что-то, и пусть даже это было банальной неприязнью... Гермиона бы с радостью предпочла такую эмоцию пугающему равнодушию. Без сглаживающих картину примесей.

Но когда он пригласил её пройти в свою спальню... Гермиона переступила словно бы не просто порог комнаты, а невидимую грань. Между тем, что было, и тем, что стало. Между Люциусом Малфоем, который прижимает её к столу, порой делая больно, и Люциусом Малфоем, который откидывается на подушки и говорит: «Ну же, иди ко мне». Да ещё таким тоном, словно имеет на это моральное право.

К сведению: Гермиона вовсе не была уверена, что готова оказаться по ту сторону невидимой черты. Но оказалась.

Вероятно, она переступила эту линию ещё раньше: когда Малфой вылечил её синяк − проявил заботу. Или когда рассказал пару историй о себе и своих ранах. Или когда впервые открыто посмотрел на неё с интересом, и Гермиона это заметила. Но факт оставался фактом: когда Малфой предложил ей «быть сверху», пути назад у неё уже не оставалось. Тут либо вперёд, либо хоть сквозь землю провались.