Без безразличия

16. Между правдой и ложью

Проблема Люциуса заключалась в том, что при всей своей прямолинейности он слишком много лгал − если судить его слова резко и бескомпромиссно. То есть он не говорил «да» вместо «нет», не заменял чёрное на белое, но нередко изворачивался и уходил от прямой лжи по касательной. Но и этого хватило, чтобы прослыть человеком, который не так уж и искренен. Так что теперь ему не верили, даже когда он говорил правду. Даже когда Люциус признал, что испытывает что-то к этой девчонке, к Грейнджер, в её глазах читалось недоверие, сомнение. Хотя, в какой-то степени, это и к лучшему.

Люциус произнёс эти слова (о том, что он чувствует к ней… чувствует что-то, помимо раздражения) не только для того, чтобы противостоять новому потоку эмоций (который вполне мог бы последовать за первым). Отчасти это был и ответ на её слова, сказанные неделей ранее — как раз слишком искренние. Раз уж тогда Грейнджер решилась рассказать ему всё, что было у неё на уме, то почему он не может позволить себе что-то подобное? Пусть и в меньшей мере. К тому же, Люциусу и правда не хотелось, чтобы Грейнджер считала, что их отношения − это один только голый расчёт.

Да, поначалу так и складывалось, но время имеет возможность всё менять. И меняет. Грейнджер ничуть не изменилась за пару осенних месяцев, Люциус − тоже. Однако то пространство, что располагалось между ними, теперь сложно было узнать. Почти невозможно. Оно стало меньше, «стена» между ними стала ниже, вырытые вблизи неё рвы обмельчали, охрана ослабла. Оказаться близко к этой девчонке стало проще. Один лишь шаг − и ты уже рядом. Не только физически. Грейнджер смотрела на него, слушала его, находилась с ним наедине... И то и дело в чём-то его обвиняла. Иначе это была бы и не Грейнджер вовсе.

Чаще всего Люциус слышал от неё, что он − мерзавец, каких поискать. И спорить с этим утверждением не намеревался. Эта позиция была как раз обоснована: после его «плохих» (по мнению большинства) поступков у общественности сложилось не самое лестное мнение − тут уж ничего не попишешь. Раздражало лишь то, что как только он пытался сделать что-то хорошее − его тут же обвиняли в лицемерии.

Слухи ходили − на любой вкус и цвет. То он, Люциус, якобы работал в Хогвартсе только из-за приговора Визенгамота (да, но разве не стоит брать в расчёт, что учить детей ему и правда нравится?) То он предвзято относился к некоторым студентам (пожалуй, но не к некоторым, а только к одной), то он не пытался ничего полезного дать подрастающему поколению (тут категорическое «нет», потому что Люциус пытался и давал).