his empire

26

- Тебе здесь спокойнее, Мирон?

- Нет, - выдохнув пар, ответил мужчина, поднявшись со снега, - Мне здесь только хуже. Спросишь, почему это так? Посмотри на меня - теперь я ничем внешне не отличаюсь от чудовища.

Федоров перестал здесь чувствовать что-либо, кроме бесконечной и грызущей тревоги. Арину привязали к нему навсегда - если он умрет, девушку по инерции подобной Большому Взрыву, коей является все человечество, живущее без общей цели, но с отдельными и крайне эгоистичными, утащит на тот свет. Ему-то умереть придется, а ей, кажется, никогда не хотелось до этого. Мирону стыдно признаваться, но про девушку он знает абсолютно все: начиная от первой любви в садике, которой она горшок на голову надела, и заканчивая последними проблемами на работе - Малокровная для него открытая книга, которую можно листать, нарочито смачивая палец слюной, бегая глазами по строкам, потому что уже читал, уже знает, чем закончится, и ему отнюдь не нравится конец.

- А внутри?

- Дзен не словил, - пожал плечами он, глядя на горы. - Сто лет назад был здесь - нихуя не изменилось. Те же снега, тот же храм... Искал, блять, просветление, а потом понял, что нет его. Не могут никакие монахи рассказать тебе, как устроен это мир, знаешь, Вань, почему? Для каждого он устроен по-разному. Нет, не мы видим его так, а он действительно индивидуален для каждого. Вот дай тебе цемент и кирпичи, что ты будешь строить?

- Дом, - ответил парень. - Что еще можно?

- А кто-то будет возводить стену, кто-то - офисный центр, кто-то - разобьет кирпич и нарисует на асфальте солнце или идеальный мир. Одним цветом, - усмехнулся Федоров, - А это лишь в очередной раз показывает, какие мы все разные, но, сука, одинаковые.

- Тебя всегда пробивает на размышления в таких местах? Мироныч, пойми меня правильно, я, конечно, учитываю, что тебе триста с хуем лет...

- Это конфликт поколений, - кивнул он. - К сожалению, он не обходит стороной никого. И, нет, я ношу это в себе долго, а если говорю, то, видимо, не могу держать в голове - значит, мысль сформировалась и готова к тому, чтобы быть озвученной, но не услышанной.

Мирон не ноет, что его не слышат: это имело бы смысл, если бы его слушали, потому что сейчас мужчина больной на голову любитель  крови и различных расправ. Друзья, естественно, пытаются его понять, но не всегда могут, потому что не были на его месте, никогда не смотрели на происходит под углом только его преломления луча действительности о зеркальную поверхность событий.