his empire

27

В этом есть доля его вины, хотя, даже не доля, а большая часть - Мирон прекрасно понимал это, сидя в темном углу особняка Энлиля в комнате у Рамы, который только поднимался по ступенькам. Мужчина не привык просить кого-то о чем-то да и, в принципе, не знал, как это - о чем-то кого-то просить. Забавно, что сейчас тот самый Митра готов вымаливать пощаду на коленях у всего Совета, но не ради себя: на свою жизнь, что давно перестала быть таковой, превратившись, скорее, в бренное скитание по миру такого же бренного тела с прогнившей и уставшей внутри душой, ему все равно.

- Не ори, не поднимай панику. Сам в ахуе, но я пришел с миром, - произнес Федоров, встав из кресла.

- Ладно, хорошо, допустим, ты пришел не убивать меня, - кивнул парень, сев на диван. - Не смотри так, пожалуйста, у меня чувство, будто ты меня сейчас убьешь.

- Я бы перебил вас всех, честно, но есть причина, по которой я не могу этого сделать, - ответил он, протянув вперед руки. - На столе наручники. Цепляй. Поиграем, сладкий?

- Что? - запинаясь, спросил Шторкин.

- Ты бы видел свое смазливое личико, - усмехнулся Мирон. - Вяжи меня, сейчас все объясню.

Рама щелкнул наручниками в тишине комнаты, заглянув в глаза мужчине напротив, кого переполняла, наверное, пустота. Каламбур, но за голубым оттенком не скрывалось абсолютно ничего: ни усмешки в духе "я вас обыграл", ни неистового гнева, ни ярости, ни какого-то другого чувства - пусто. Если Митра - это стакан, который то с воздухом, то с водой, то его просто нет.

- Я должен был прийти к тебе, когда за мою голову объявят награду, но я работаю на опережение, - произнес Федоров. - Арина летит в Питер из Мельбурна, в аэропорту ее уже ждут представители Совета, чтобы схватить и отдать тому, кто приведет меня на поводке. Я не прошу меня спрятать - я прошу меня сдать и забрать ее.

- Почему?

- Я знаю, что ты ее любишь, - кивнул Мирон, - Но она тебя нет. Я знаю, что ты не сделаешь ей больнее, чем я своей смертью. По крайней мере, пока сама не отдаст душу Дьяволу из-за меня.

- То есть, - начал Рама, - Ты пришел не к своим друзьям, а ко мне?

- Ты на стороне Совета изначально, а мои друзья, если приведут меня, тут же погибнут, - ответил мужчина, - И я сдаюсь добровольно, чтобы не пострадали те, кто мне дорого, потому что вечно прятаться я не буду.

Федоров привык выходить один на один со скованными руками с нетленной судьбой, поднимал голову и улыбался мол "что ты мне сделаешь?" - она ничего не могла против его бессмертия - его это когда-то веселило, а сейчас Мирон хочет орать во все горло от своего бессилия. Знал же, что дело изначально гиблое, что любить будет и страдать.

- Я привык принимать любой вызов, - проговорил мужчина, сев на диван, - Но я забыл, что такое проиграть. Когда победа уже не радует, а воспринимается, как что-то привычное и обычное, то любой проеб превращается в феерический конец. И ты отнюдь не тот, кому я хотел бы изливать душу, но выбирать уже не приходится.

- Ты столько лет бегал от Совета, чтобы сейчас сдаться?

- Рама, когда что-либо будет касаться не только твоей жизни, но и судьбы твоих близких, то, думаю, поймешь, что меня мотивирует так поступать. Я знаю их больше полувека, поэтому не могу просто ничего не делать - лучше пострадаю я один, чем четыре человека, которые не имеют отношения к моим пристрастиям к шоу.

- Если они помогали, они имеют отношение, Митра.

- А тебя легко, видно, заставить верить в чужую идеологию. Ну, да, зачем говорить правду, если можно выгодно и убедительно подать ложь, верно? Всем обещают золотые горы, всем обещают любовь и дружбу...

Мирон замолчал, опустив голову. Кто ты такой, чтобы указывать ему? Кто ты вообще такой, скажи, дядь? Уже никто. Забавно, но вот тот самый цикл, над которым властно только время: его империя неповиновения приходит в упадок, горизонт возможных событий размывается, превращаясь в месиво близкое к черному цвету, что значит лишь одно. Финита ля комедия. Не хватает бурных оваций, пыльного занавеса перед лицом и цветов на сцене - дальше дело за малым: время все расставит на свои места, как бы странно или банально это ни звучало.

- Забудь, - отмахнулся мужчина. - Просто пообещай беречь Арину настолько, насколько сможешь, хорошо? По рукам не пусти мою девочку, ладно?

- Хорошо. Это я обещаю, - кивнул Рама.

И тут парень понял: даже у Федорова есть чувства, есть сердце, и ему тоже бывает больно - только этого никто не видит. Не замечает, как тускнеют голубые глаза, как опускаются руки в наручниках, как внутри него мечется минотавр, пытаясь найти выход из лабиринта, где его просто нет. Никто и никогда не заглядывал за усмешку и надменность, потому что боялись увидеть что-то более ужасное, нежели наблюдали сейчас, когда на обратной стороне всего-то было нацарапано когтями "я не такой, я другой, присмотритесь" - только все либо слепы, либо настолько эгоцентричны, как и он сам.