roseraie [18+]

vingt huit

Звуки клавишного инструмента приглушенно доносились с первого этажа дома Голденроузов. В гостиной веяло теплом от свежеиспеченного традиционного пирога с яблоками и зажженных конусообразных свеч. Чувствовалось приближение всеми любимого праздника, когда наступает время собраться всей большой семьей. Маленький Питер играл на инструменте, чтобы порадовать мать, которая сидела со слабой улыбкой в своем любимом кресле и покачивала ногой в такт легкой мелодии. Она своим уместистым почерком заполняли недостающие пригласительные открытки, что планировала отправить заказными письмами по почте на следующий день. Отец семейства сидел в той же комнате и впервые за долгое время отдыхал от постоянной бумажной волокиты. Вот только душой он не мог расслабиться, ведь именно его вызвали в участок, чтобы забрать дочь с допроса – она была главным свидетелем по делу Шампейн, так как последняя застала ее живой. Бриар беспокоился за дочь, но никак не мог подобраться к ней, так как девушка предпочла огородиться от всех и замкнуться в свое крошечном мирке. Так на первом этаже царило умиротворение в сравнении с крайней комнатой в северном коридоре.

Беатрис лежала на кровати, раскинув руки в стороны. Конечности были невероятно тяжелыми и неподъемными, будто в них скопилась вся горечь скорби, весь этот тяжелый мир в одночасье рухнул на них. Горячие слезы заливались в уши и затапливали перепонки, будто Беа сейчас лавировала на волнах океана, стараясь не утонуть, но волны отчаяния больно хлестали ее по лицу и нередко лишали жизненно необходимого кислорода. Тело девушки буквально трещало по швам. Она совсем истощала, была готова раствориться во влажном воздухе, только дотронься до нее рукой. Сосуд души полностью опустел, в нем не было ничего: ни воспоминаний, ни капли чувств, лишь усталость и душевные раны, которые то и дело ныли и кровоточили.

Беа сдержанно всхлипывала, сжимая в руке письмо. Она постоянно перечитывала его и не могла остановить себя, хотя от каждой буквы, выведенной родной рукой, становилось невыносимо тошно. Девушка поднесла к глазам записку, будто в ней могло появиться что-то новое, но все было по-старому. Дрожащие буквы, разводы от слез, ярко-синие чернила, будто залив, к которому так любила выходить Беатрис до случая с Хоуп. Теперь она боялась воды и всего, что с ней связано. Она стала бояться всего, и страх безжалостно пожирал ее.