Розовая пыль |Лиза Ира|

21

— Мистер Голд, Вашей дочери перелили почти четыре литра крови, она в очень тяжелом состоянии и пока не приходила в себя.
— Что с моим внуком? — обреченно спросил мужчина.
— Мальчик в инкубаторе, подключен к аппарату искусственного дыхания, он не может самостоятельно дышать… Состояние критическое, у него почти три минуты не билось сердце, и мы не знаем, к каким последствиям привела гипоксия. Мы делаем все возможное…
Голд с трудом сдерживался, глядя на крошечное тельце внука, под стеклянным колпаком, сплошь обмотанное трубками и датчиками.
— Я хочу видеть дочь, — настойчиво произнес он, не поднимая взгляд на врача.
— Сюда, пожалуйста. — Доктор указал Директору на дверь в реанимацию.
Голд придвинул кресло вплотную к кровати и, аккуратно взяв прохладную руку Иры, поднес к губам.
***
Лазутчикова пришла в себя только на четвертые сутки. Голд все это время не покидал госпиталь, постоянно находясь с Ирой и внуком. На поиски Андрияненко он отправил боевое подразделение своих лучших оперативников.
— Генри??? — почти неслышно прошептала женщина, пытаясь подняться.
— Он в инкубаторе, тихо, тихо… Ира, тебе нельзя делать резких движений. — Голд настойчиво придержал дочь за плечо и руку, удерживая на кровати.
— Лиза? — Ира подняла на Голда полные слез глаза. — Она… жива? — заикаясь, шептала Лазутчикова.
— Не знаю… Ищем… — продолжая удерживать Иру на подушке, качал головой Голд.
— Джонс? — обреченно спросила женщина.
— Киллиан мертв… — произнес Директор, наблюдая, как по щекам дочери текли слезы. — Ира, сейчас нельзя, тебе нельзя нервничать. Потом, мы обо всем потом поговорим…
— Ты говорил, что эта война важнее любого из нас. Так скажи мне — мы выиграли? — Ира схватила Голда за руку.
— Прости, что тебе пришлось пройти через весь этот кошмар одной. Я опять виноват, я подвел тебя, меня не было рядом, когда тебе нужна была поддержка. И я подвел Лизу, — не глядя на дочь, говорил Директор.
— Когда выстрелили в Лизу и я увидела, как она падает, я подумала о том, что последнее я ей сказала… Возможно, уже никогда, никогда больше не смогу поговорить с ней, и не смогу это исправить, не коснусь ее, не загляну в глаза. Я могу сколько угодно открывать дверь, но не увижу ее на пороге. От этой мысли хочется бежать, хочется вернуть все назад и забыть — но ты, Голд, как никто другой знаешь: убежать от этого невозможно, ничто не сможет избавить от этой боли. И теперь мне с этим жить, — шептала Лазутчикова, задыхаясь от слез.
—  Я никогда не забуду Аню и никогда не смирюсь с ее смертью. Ничто не избавит от боли потери. Эта рана не заживет никогда… Какое-то время я жил по инерции — казалось, ничего не изменилось. Но наступил день, когда я всем своим существом осознал реальность утраты. И тогда почувствовал боль. Невыносимую. Но я сделаю все, чтобы тебе не пришлось это испытать. И, знаешь, все равно я ни о чем не жалею. Ты всегда говорила, что я чудовище. Это правда, но каким-то непостижимым образом этому чудовищу посчастливилось полюбить слишком сильно. Без возможности забыть. Любовь — противоположность смерти и главная причина того, что мы хотим находиться здесь. Что ещё у нас есть? На самом деле ничего. Я жив, и двигаюсь дальше, именно благодаря Анне, потому что теперь у меня есть внук. Анна подарила мне тебя, а ты подарила мне внука. Разве я мог о таком мечтать еще год назад? Осознание того, что Анна оставила мне тебя, помогло пережить утрату.
— Голд, ты ни в чем не виноват. Это все моя вина — мое тупое обидчивое упрямство, глупая гордость, которые подтолкнули к ошибке.
—  Ира сдерживалась из последних сил. - Нам надо найти Лизу и спасти, так же, как вы нашли и спасли меня. Ты ведь спасешь ее? — тихо спросила Лазутчикова. — … Я боюсь даже думать о том, что Лиза никогда не возьмет на руки сына… Вся наша жизнь состоит из постоянной боли, которую осознанно или нет мы причиняем своим близким: дети -родителям, родители - детям, жены - мужьям и наоборот. И так до бесконечности. Замкнутый круг, из которого под силу выбраться лишь избранным… С Лизой было легко, она понимала меня с полуслова, достаточно было кивка головой. Не нужны были объяснения, просьбы и уговоры. Она всегда знала, что мне надо, лучше меня самой. А когда пришел мой черед понять ее, я оказалась неспособной даже выслушать. Я осуждала мать за черствость и эгоизм, а сама не смогла поверить любимому человеку. Любящий человек ведь должен быть способным на прощение. Но зачем теперь Лизе мое прощение? Я буду расплачиваться за это до конца своих дней. Но и это еще не самое страшное. Самое ужасное в том, что за мою ошибку буду расплачиваться не я, а те, кого я люблю больше всего на свете. Генри… Он может никогда не узнать, каким человеком была его мама, он может вообще не увидеть ее. Я лишила Лизу и сына возможности быть вместе. Отец, а если Лиза… она ведь так и не узнала, что у нее есть сын… Пожалуйста, дайте мне увидеть Генри. — Измученная женщина умоляюще смотрела на Голда.
— Я отвезу тебя, милая, думаю, вам пора встретиться, — мягко произнес Голд.
***
Увидев крошечного малыша под стеклянным колпаком, Ира не выдержала и разрыдалась. Она даже не могла толком рассмотреть мальчика из-за трубок и аппаратуры.
— Рупперт, оставь нас, я сама…
Лейси присела на корточки перед Ирой и мягко взяла ее ладони в свои, чувствуя теплые слезы Лазутчиковой, капающие на руки.
— Я провела почти год, глядя на своего «спящего» ребенка. Если бы не ты, этот кошмар никогда бы не закончился. Ты спасла нашу девочку и нашу семью. Я совсем недавно прошла через все это — и понимаю тебя как никто другой. Постарайся прислушаться к моим словам, хотя ничто не будет утешением. Но тебе не нужно ни утешение, ни сострадание. Теперь у тебя есть самое дорогое в мире, самый дорогой подарок в жизни любой женщины. Нет большего счастья, чем быть родителем, — воодушевленно продолжала Лейси, видя на лице Лазутчиковой некое успокоение. - Несмотря на то, что он еще совсем крошечный, — он все знает, понимает и чувствует. Твое настроение, твои мысли и самое главное — твою боль. Если больно тебе, больно и ему. Я где-то читала, что дети способны чувствовать боль матери уже с третьего месяца. Когда Аврора лежала в коме, все, о чем я могла думать, — это ее жизнь и здоровье. В тот момент мир вокруг меня замер, и единственное, что у меня было, — это поддержка мужа. Как оказалось, больше ничего и не надо. И твоя обязанность сейчас - заботиться и думать только о нем. Он будет очень быстро расти, ты не успеешь оглянуться, как он будет ходить, а потом бегать. Просто пока тебе надо продержаться.
— Ему очень больно? — не отрывая глаз от малыша, шептала Лазутчикова.
— Нет, он там чувствует себя примерно так же, как и внутри тебя, — ест, дышит, спит, двигается, играется. Там специально созданная атмосфера именно для его роста. Не переживай, врачи позаботятся о нем. Я была на твоем месте, Ира. И знаешь, что я поняла? Всегда есть два пути. Первый: считать себя виноватым каждый раз, когда что-то пошло не так. Второй путь: понимать, что в жизни всё зависит не только от тебя и твоего желания, но и от множества других факторов.
— Лейси, что я скажу Лизе? Она спасла почти 300 душ, а я не смогла нормально позаботиться о том единственном, кто, возможно, для нее дороже всех на свете? Ты даже не представляешь, как она хотела этого ребенка. А я не смогла сохранить его. Я виновата не только перед ней. Генри пострадал из-за моего упрямства и эгоизма. Он мог быть сейчас рядом с любящей матерью, ничего этого бы сейчас бы не было, он был бы здоров, продолжая расти… не в стеклянной капсуле, а там, где ему положено.
— Ирина, не думай сейчас об этом. Не думай о боли, о потере, отбрось все страхи. Единственное, что сейчас имеет значение, — это маленький крошечный комочек, который полностью зависит от тебя. Не ищи виновных и не вини себя. Сколько бы ты ни делала это - легче не станет. Чувство вины — это не просто слабость; это заблуждение, из-за которого вся жизнь оказывается под сомнением. Невозможно все предусмотреть. У каждого из нас своя судьба, и всё, что бы ни делалось, обязательно к лучшему. Чувство вины — сильное чувство. Оно поглощает, становится навязчивой идеей. И у тебя есть выбор — либо ты будешь продолжать жить с ним, либо продолжишь жить ради малыша. Всякая вина — это как отражение ошибок в прошлом. Но кто их не совершает? Это не должно уничтожать настоящее и будущее.
— Но как я буду без… Лизы? Я не могу, я не хочу растить Генри сама, — шептала Лазутчикова.
— Тебе и не придется… Робин? — робко спросила Лейси, прекрасно осознавая эмоции Лазутчиковой в этот момент.
— Нет, нет, только не сейчас… — Ира даже слегка дернулась. - Я предупреждала его и не раз… Я не способна… Даже думать не могу. Мой эгоизм способен разрушить жизнь любого человека. Понимаешь, это мое, только мое, я не могу делить это с Робином или с кем-то еще. Я хочу быть только с сыном и с… Лизой. Пусть даже ее и нет рядом, но я не готова делить свои чувства с кем-то еще. Я никогда не была готова, но я была в отчаянии, а он убедил меня в том, что готов на все, будет ждать сколько надо. И я сдалась. Думала, что смогу, но когда Лиза, — Ира запнулась пытаясь подобрать слово, — вошла в то здание, я поняла, что не смогу. Может, я потеряла ее, может, даже навсегда, но чувства остались со мной, и я не могу делить их, бежать от них или забыть. Я ведь никогда не задумывалась о том, какая у нее работа… Сначала не знала, а потом даже не потрудилась узнать. Один миг… Больше не могу, хватит с меня попыток и проб. Голд предупреждал меня, так же как и мою мать, чем все это закончится. Вот только мне понадобилось рискнуть всем, чтобы, наконец, это понять. Лейси, я больше не хочу ошибаться. Лучше я останусь одна, сама, я смогу вырастить и воспитать Генри, если даже Лиза… будет от нас очень далеко, но я не стану делить свою любовь и боль ни с кем. Это только наш с ней сын. Пусть так и будет.
— А знаешь, вы очень похожи с Голдом. Ты винишь во всем себя, Ира, так же как и Руп. Он очень долго винил себя в том, что случилось с твоей матерью. Замкнулся, начал пить, неделями не появлялся дома. Я даже думала, что он завел себе кого-то… Мы едва не развелись. И только потом он собрался с духом и рассказал мне все. Это дало нам возможность справиться с его болью. Я ведь понимаю, что он любил ее и будет любить всегда, несмотря ни на что. Я не говорю, что тебе будет легко, но ты не одна, Ира, — у тебя есть мы, мы любим тебя, мы — твоя семья. За остальное не переживай — Голд обо всем позаботиться. Он хороший отец — благополучие и счастье его детей для него самое главное, что бы ты там о нем ни думала. Он найдет Лизу, чего бы это ни стоило, — уверенно произнесла женщина.
***
— Это пуля, которую вытащили из Джонса, а эти — из Елизаветы Андрияненко на Гаити. Все они выпущены из снайперской винтовки CheyTacМ200 калибра 10,3×7мм. Я скажу тебе даже больше. Эти пули выпущены из списанного оружия, подлежащего уничтожению.
— Как ты знаешь? — поинтересовался Голд.
— Видишь эти специфические царапины на пулях? Это брак в стволе. Когда такое оружие поступает на склады спецслужб или армии, оно должно быть немедленно уничтожено. Но по своему опыту я знаю — оно достаточно часто всплывает на черном рынке, у талибов и всякой прочей швали. Тебе осталось только выяснить, на чьи склады поставляли такие винтовки несколько лет назад. Список не будет большим.
— Да, но такие винтовки могут использоваться и сейчас спецслужбами.
— Могут и используются, но они не будут бракованными. Бракованную партию кто-то продал налево, вместо того чтобы уничтожить, или…вооружил свою маленькую армию. Узнай кто — у меня нет доступа к документам. Хотя не удивлюсь, если и документов не найдешь. Так ты найдешь убийцу. Найдешь убийцу — найдешь заказчика. А найдешь заказчика — найдешь девушку.
***
Еще через несколько дней Голд принес Ире в палату коробку, на которой рукой Лизы была нарисована фигурка человечка.
Ира открыла ее и, достав маленького забавного медвежонка, сразу прижала к груди.
— Лиза догадалась, что у меня будет мальчик, после той встречи в парке? — обнимая игрушку, спросила Лазутчикова.
— Да, — замялся Голд.
— Первая игрушка Генри, он будет с ним, пока малыш не вырастет. — Лазутчикова не могла не улыбнуться мягкому зверьку. — А мне? Она что-то оставила для меня?  — Ира с надеждой смотрела на Голда.
Директор отрицательно качал головой, не рискнув передать дочери письмо, понимая, что в нем могло быть написано…
***
Нельзя сказать, чтобы он не задумывался об этом. Где-то в глубине, он допускал такую мысль. Еще с молодости у Голда было одно правило: «Если у тебя есть сомнение — бери в сторону сомнения». Но сейчас сомнений уже не было ровно на 99,8%. ДНК тест не ошибался. Он только подтвердил правильность этих самых сомнений.
— Привезите его в «подвал». Постарайтесь не убить  — он нужен мне живым.
— Что делать с охраной, Директор?
— Воспользуйтесь транквилизатором и постарайтесь не покалечить.