Спаси, но не сохраняй

twenty one

прочь — amchi, ternovoy

gypsy — manegree

нравишься — митя фомин

дни километры — nuteki

      Дыхание сбивается, перед глазами муть, и Арсений прислоняется виском к холодному стеклу. По прозрачной поверхности ползет прерывистое дыхание, перекрывая все поволокой, смотреть почти больно, и он жмурится, стараясь дышать как можно спокойнее.

      Слова Димы — подтверждение его собственных мыслей, которое бьет наотмашь, навылет, насквозь, вырывая душу и оставляя лежать неровными осколками.

      А он ведь просто хотел помочь…

      В горле першит от кислоты, пальцы чуть дрожат, а мурашки такие противные, что приходится не раз и не два провести ладонями по плечам, чтобы избавиться от них и чуть прийти в себя. Телефон в потной ладони скользит, норовя вывалиться, и Арсений перехватывает его поудобнее, вдыхает глубже и распрямляется.

      — Ты уверен?

      — Его привязанность к тебе… больная, — с заминкой отзывается Позов, — я бы не стал говорить о чем-то подобном, если бы не переживал. Знаешь, я не шибко горю желанием лезть в вашу личную жизнь, потому что не до конца ее понимаю, но это ваше дело, поэтому как бы… — он сбивается и недовольно ругается себе под нос. — К чему это я — меня не ебет, что там у вас, но меня ебет состояние Антона. А он не в адеквате — ты у него вообще везде.

      — Погоди, — Арсений тормозит его, отчаянно цепляясь хоть за какие-то контраргументы, — но мы же с ним вместе, разве это не нормально, что он думает обо мне и упоминает при разговоре?

      — Тебе бы хоть раз взглянуть, как он смотрит на тебя, со стороны. Так на икону смотрят, понимаешь? Мы с ним сидели в кафе, когда ты прислал ему то ли сообщение, то ли картинку какую-то — не помню. У него так… так лицо просветлело, что у меня внутри все свело.

      — Я рад быть причиной его улыбки.

      — Не сомневаюсь. Особенно если учитывать, как он жил последние годы. Но… Арс, попробуй меня понять.