- Вон!
Как только дверь закрылась, Иаил, император серафимов, резко дернулся и тряхнул плечами, чтобы скинуть оседлавшее его невидимое существо.
Если бы Разгут хотел остаться на прежнем месте, такое движение ни за что бы его не сбросило. У него была прочная хватка. И сильная воля - после долгой жизни в невообразимых муках, - а еще умение переносить любую боль.
Он мог бы огрызнуться:
- А ты заставь.
И хохотать своим безумным смехом, пока император лезет из кожи вон.
Обычно калека считал, что оно того стоит: перетерпеть боль и насладиться несчастьем другого; но иногда бешенство Иаила превосходило даже это извращенное удовольствие, и Разгуту приходилось лебезить и угождать.
Он позволил себя скинуть и с глухим стуком плюхнулся на мраморный пол, в момент удара утратив невидимость. Подтянулся на руках, волоча атрофированные ноги.
Кривляясь, пропел:
- Да пожалуйста.
- Может, тебя еще поблагодарить?
Иаил сдернул шлем и швырнул охраннику. Только при закрытых дверях он мог позволить себе ходить с открытым лицом: кошмарный шрам рассекал лицо от самых волос до подбородка. Носа не было, на месте рта зияла слюнявая яма.
- Подскажешь, за что? - шепеляво спросил он.
Слюна разлеталась во все стороны.
Не менее отвратительное лицо Разгута исказила гримаса: словно на багровом волдыре натянулась кожа. Он капризно ответил на латыни, которую император, разумеется, не понимал:
- За то, что не воспользовался случаем и не свернул тебе шею. А уж как хотелось!
- В бездну человеческие языки! - властно и нетерпеливо приказал император. - Говори вразумительно.
Они находились в роскошных покоях папского дворца рядом с базиликой Св. Петра, куда их сопроводили после встречи с мировыми лидерами, которым Иаил объявил список своих требований. То есть повторил слог за слогом то, что нашептывал ему Разгут.
- За мои слова. - Теперь Разгут обращался на языке серафимов, и тон его был сладок. - Ведь без моих слов вы, милорд, - лишь смазливое лицо.
Он захихикал, и Иаил его пнул.
Этот пинок не был ярким театральным действом: в нем не было ничего на публику, только жестокая эффективность. Быстрый, резкий рывок - и подбитый железом носок императорского сапога врезается в бок Разгута, глубоко в уродливую распухшую плоть.
Острая яркая боль.
Вскрик.
Смех.
Разум Падшего рассекала трещина. Когда-то это был остро отточенный разум, и теперь трещина была как изъян в алмазе, как дефект в совершенном и прозрачном хрустальном шаре. Она змеилась. Она цеплялась. Она превращала любое обычное чувство в своего уродливого двойника, искаженного, перевернутого.
Когда Разгут посмотрел на Иаила, в его взгляде веселье мешалось с ненавистью.
Только собственная память сохранила его прежний облик. Поставь Разгута в ряд с ангелами, и никто не поверил бы, что они относятся к одной расе. Серафимы изумляли красотой и стройностью, мощью и величием - даже Иаил, несмотря на изувеченное лицо, - тогда как Разгут представал искривленным ползающим созданием, уродством плоти, напоминающим скорее гоблина, чем ангела. Когда-то он был красив, о, красив - но сейчас об этом помнил только он сам. Остальные видели лишь опухшую багровую физиономию.
Другое напоминание о его происхождении было еще ужасней: осколки расщепленных костей, торчащие из лопаток. Крылья были вырваны. Не отрезаны - выдраны с мясом. Боль длилась и длилась, не прекращалась тысячу лет, и он никогда это не забывал.
- Когда в руках моих солдат будет оружие землян, - сказал Иаил, нависая над ним, - когда человечество падет передо мной на колени, вот тогда, возможно, я оценю твою помощь.
Разгут не обманывался. Он знал, что превратится в мокрое кровавое пятно ровно в тот момент, когда Иаил получит свое оружие.
А если он превратится в кровавое пятно независимо от финала, то вопрос ставится так: что он предпочтет - быть пресмыкающимся и жалким кровавым пятном или своенравным и приводящим в бешенство кровавым пятном, разбивающим в пыль все императорские амбиции?
При такой постановке вопроса принять решение было легко. Унизить императора, поломать все его планы проще простого. Это забавляло Разгута; на прошедшей встрече, встрече величайшей значимости, откуда они только что вернулись, он выдумывал абсурдные байки, которыми может накормить своего «покровителя». Болван был настолько уверен в пресмыкающейся услужливости Разгута, что послушно повторял все нашептанное. Искушение было велико, и несколько раз Разгут не удержался от смеха, представляя, как это выглядело бы со стороны.
Идиоты, мог, например, сказать император, повторяя за Разгутом. Идиоты, какой вам еще бог? Здесь только монстры, и я - худший из них.
Иметь на руках все козыри забавно. Со своей стороны, Разгут прекрасно понимал, что если бы Иаил пришел сюда без него и обратился к жителям Земли на родном языке, то человечество использовало бы все свое хитроумие и изобретательность, чтобы разработать программы-переводчики и, вероятно, уже через неделю сумело бы общаться напрямую.
Понятно, этого он Иаилу объяснять не стал. Лучше контролировать каждую фразу, каждый слог. Русскому послу: у кого-нибудь есть жвачка? Мне надо освежить дыхание.
Американскому госсекретарю: завершим же наш договор поцелуем. Иди ко мне, милый, и сними с меня шлем.
Умора!
Однако он сдерживал себя, потому что решение уничтожить Иаила или ему помочь имело глубокие и далеко идущие последствия, о которых император и не подозревал.
Даже отдаленно.
- У тебя будет оружие, - пообещал Разгут. - Но действовать надо осторожно, мой лорд. Этот мир тебе не подчиняется. Они должны добровольно дать нам то, что требуется.
- Дать мне то, что нужно мне, - поправил Иаил.
- О, конечно же, тебе. Все будет твоим, мой лорд. Твое оружие, твоя война. И недосягаемые стелианцы будут перед тобой пресмыкаться.
Стелианцы. Лакомый кусок, они должны были стать первой целью Иаила. Разгут не знал, что распалило в императоре такую жгучую ненависть к ним, но ведь важна не причина, а результат? «В один чудесный день...» Он ластился к императору, он кривлялся. Он прятал смех глубоко-глубоко! Надо непременно прятать, ведь так сладко быть тем, кто знает. Единственным, кто знает.
Разгут выдал свои тайны один-единственный раз - тому, чья настойчивость сумела взломать его упрямство. Изилу. Странно, он скучал сейчас по старому нищему. Светлая и добрая душа, а Разгут его погубил. Ну а что ожидал этот человечишко: получить что-либо даром? Он прошел тернистый путь от ученого до безумца, от врача до грабителя могил; судьба жестока, но он получил что хотел, разве не так? Знания, превосходящие даже те, которыми мог поделиться Бримстоун, поскольку старый дьявол не знал всего. Разгут сохранил знания, которых сейчас не было больше ни у кого.
Катаклизм.
Ужасный ужасный ужасный ужасный.
Не забыть, даже если захочешь. Можно опустошить разум, выскрести его дочиста. Чтобы воспоминаний не осталось.
Это не про Разгута.
Изил, старый глупец, пытался вручить секрет огненноглазому ангелу, который явился к нему в Марокко. Ангела звали Акива, и в нем текла кровь стелианцев. Но знанием стелианцев он не обладал и не стал слушать.
- Я расскажу тебе! - кричал Изил. - Я открою тебе тайны! О твоем собственном роде. Разгут расскажет...
Однако Акива просто его оборвал, наотрез отказавшись слушать Падшего. Как если бы знал, что такое Падший. Он произнес это как проклятие, не имея ни малейшего представления, о чем говорит. «Как плесень на книгах, на истории прорастают легенды», - вот как сказал Изил. «Возможно, тебе стоит спросить того, кто присутствовал при событиях многовековой давности. Возможно, тебе стоит спросить Разгута».
Акива не спросил. Никто никогда не спрашивал Разгута: что с тобой случилось? Почему с тобой так поступили?
Кто ты на самом деле?
Ох-хо-хо! Почему никто не спросил?
И сейчас Разгут сказал Иаилу:
- Мы убедим землян, не тревожься. Они всегда такие: вечно спорят, спорят... Для них это важнее еды. Надо беспокоиться не об этих задаваках-правителях. Они просто куклы, говорящие головы. Пока они здесь красуются друг перед другом, кое-кто уже работает на тебя. Запомни мои слова. Отдельные группы уже наращивают свои арсеналы, готовясь передать их в твои руки. И единственное, что тебе придется сделать, мой лорд, - выбрать, кого из них осчастливить.
- И где все эти предложения, а? - Снова вокруг полетели плевки. - Где они, я тебя спрашиваю!
- Немного терпения...
- Ты обещал, мне будут поклоняться, как богу!
- Как злому божку, - огрызнулся Разгут, не обладающий тем терпением, к которому призывал императора. - Вы их нервируете. Вы плюетесь, когда говорите, носите маску и смотрите так, будто готовы растерзать их на месте. Почему вы не пытаетесь произвести на них хорошее впечатление? Очаровать? Тогда мне было бы легче работать.
Иаил снова отвесил ему пинок. На сей раз боль полыхнула сильнее, и Разгут выхаркнул на узорчатый мраморный пол сгусток крови. Погрузив в сгусток палец, он вывел на полу непристойность.
Иаил в отвращении покачал головой и отошел к столу, на котором были расставлены освежающие напитки. Налил себе бокал вина. Начал расхаживать по комнате.
- Слишком долго. - В голосе его слышалась злоба. - Я не собираюсь с ними расшаркиваться и вилять. Я пришел за оружием.
Разгут демонстративно вздохнул и медленно, тяжело потащился к двери.
- Да будет так. Я сам пойду поговорю с ними. Выйдет быстрее. Твоя латынь кошмарна.
Иаил подал знак паре стражей у дверей, и они подхватили Разгута под руки и швырнули прямо к ногам императора. Разгут смеялся. Ему очень нравилась собственная шутка.
- Только представь их лица! - Он хохотал и отирал слезы с единственного глаза, темного, выразительного. - Только представь: сюда, вот прямо сейчас, входит Папа - и застает нашу парочку во всем великолепии. «Это ангелы? - восклицает он и хватается за сердце. - Тогда, господи спаси, как же выглядят демоны?»
Он сложился от хохота.
Иаил не разделял его веселья.
- Мы не парочка, - сказал он холодно и вкрадчиво. - Знай свое место, животное. Если ты еще раз осмелишься мне перечить...
Разгут перебил его:
- И что? Что ты мне сделаешь, дражайший император? - Он повернулся к Иаилу и встретил его взгляд. Очень ровно, очень спокойно. - Вглядись в меня. Вглядись хорошенько. Я Разгут Трижды-Падший, Несчастнейший из ангелов. Ты не можешь отнять у меня ничего, что уже не было бы отнято, и сделать ничего, что уже не было бы сделано.
- Тебя еще не убивали, - напомнил Иаил.
Разгут улыбнулся. На ужасном лице блеснули превосходные зубы, в глазах заиграло безумие. Кривляясь, он заломил руки и взмолился:
- Только не это, мой лорд! Бей меня, мучь меня, но, умоляю, не дай мне обрести покой!
Спазм ярости перекосил разрубленное пополам лицо Иаила; челюсти сжались так плотно, что на побагровевшем лице отчетливо проступила белая полоса шрама. Обитый сталью нос императорского сапога раз за разом проникал в искалеченную плоть уродца. Больно. Больно! В гневе император забыл, что не может позволить себе убить Разгута. Калека был ему нужен. Переводить на человеческие языки и не только. Растолковывать, что имеют в виду люди, разбираться в их истории, политике и психологии, разрабатывать стратегию и тактику взаимодействия.
Ну что за бестолочь, думал Разгут, продолжая безумно хохотать. Никак до него не доходит.
Все, что мог себе позволить император, - это пинок. Пнуть несчастного уродца так, чтобы тот завопил от боли и потом подвывал всю ночь, чтобы он баюкал эту боль, как младенца, чтобы к утру он пересчитывал кровоподтеки, и плевки, и несчастья, - но продолжал улыбаться, и чтобы не забыл при этом все то, чего уже никто в мире не помнит. И причину - божественные звезды, самую главную кошмарную причину, - почему Иаилу следует оставить стелианцев в покое.
- Я Разгут Трижды-Падший, самый жалкий из ангелов, - пропел он на смеси человеческих языков, начиная от латыни до арабского и древнееврейского и так по кругу, охая всякий раз, как его настигал очередной пинок. - Мне известно, что такое страх! И что такое чудовища. Ты только думаешь, будто знаешь, но это не так. Но ты узнаешь, о да, ты узнаешь. Я добуду для тебя оружие, добуду быстро. И буду смеяться, когда ты станешь меня убивать, как смеялся, когда ты меня пинал, и в конце всего ты услышишь отзвук моего смеха, когда придет конец света и поймешь, что я мог бы тебя остановить. Я мог бы тебе рассказать.
Не делай этого, не надо, только не это, мог бы он сказать. Или умрут все.
И добавил на языке серафимов:
- Возможно, и рассказал бы. Если бы ты был добрее к бедному сломленному старику.
