- Как вы могли подумать... как вы могли подумать, что я на такое способна?
Элиза была ошеломлена. Все еще хуже, чем она опасалась. Она предполагала, что доктор Чодри узнал, кто она такая, и он, да, узнал, но помимо этого... ох!
Сотворить подобное мог только этот хорек, Морган. Хорек - это еще слабо сказано.
Гиена. Пожиратель падали; совершил подлость - и ухмыляется.
Она не понимала, как он разнюхал ее прошлое - люди с секретами, вспомнила она с содроганием, не должны иметь врагов, - но точно знала, что только он мог распотрошить закодированные файлы с фотографиями. Понимал ли он, что делает, раскрывая всему свету место захоронения? Правильный вопрос формулировался иначе: волновало ли его это? Хотя ума, чтобы не подставляться самому, у него хватило. Элиза ясно представила, как он откидывает челку со слишком высокого лба, затевая всю эту гнусность.
Доктор Чодри снял очки и потер переносицу. Жест растерянности, желание потянуть время. Они сидели в палатке у подножия холма, вокруг витал запах разложения, не спасал даже холодный воздух из кондиционера. Доктор Амхали включил ноутбук и показал ей запись программы новостей, и сейчас Элиза пыталась осмыслить увиденное. Руки дрожали. Снимки. Ее снимки, показанные сами по себе, без нужных комментариев. Они были кошмарны. Как отреагировал мир? Она вспомнила панику двое суток назад. Насколько все плохо сейчас?
Доктор Чодри убрал руку от переносицы, и его взгляд, слегка несфокусированный без очков, был направлен прямо на Элизу.
- Вы утверждаете, что не делали этого?
- Конечно, не делала! Я бы никогда...
Доктор Амхали перебил:
- Вы отрицаете, что это ваши фотографии?
Она повернулась в его сторону.
- Мои. Но это не означает, что...
- И они были отправлены с вашего ящика.
- Ящик взломали, - сказала она, едва сдерживаясь.
Ей все было так ясно, так очевидно, но марокканец слушал только голос собственной ярости - и собственной вины, поскольку именно он привез их сюда, тем самым втянув свою страну в разразившийся скандал.
- Это не я писала, - твердо сказала Элиза.
Она снова повернулась к доктору Чодри.
- Разве это похоже на меня? «Нечестивое и постыдное деяние»? Это не... Я не...
Она сбилась. Посмотрела на мертвых сфинксов за спиной наставника. Они никогда не казались ей нечестивыми, как и ангелы никогда не казались священными. Все не так.
- Я говорила вам вчера, что вообще не верю в бога.
Тут она увидела подозрительный прищур его глаз и запоздало поняла, что напоминать ему о прошлой ночи хуже чем глупо. Доктор смотрел на нее, как на незнакомку. На Элизу напало отчаяние. Если бы ее просто обвинили в организации утечки, он, возможно, поверил бы в ее невиновность и был бы готов поддержать. Если бы... если бы не та тягостная сцена на крыше и поток слез, которого хватило бы затопить пустыню. Если бы в ней не опознали погибшую маленькую пророчицу. Если если если...
- Это правда, то, что они сказали? - спросил доктор Чодри. - Вы... тот ребенок?
Она хотела мотнуть головой. Та замызганная девчонка с потупленными глазами - разве это она? Она не Элазаэль. Когда она сбежала, то вместе с жизнью решительно изменила имя. Хотя в каком-то смысле, именно «Элиза» - ее настоящее имя. Имя тайного бунта, «нормальное» имя, за которое она в детстве крепко держалась, совершая побег из реальности хотя бы мысленно. Элазаэль молилась, стоя на коленях, пока те не белели и не начинали гореть огнем; Элазаэль пела псалмы, пока голос не становился грубым и шершавым, как кошачий язычок. Элазаэль можно было заставить делать множество вещей, которые она не хотела делать. А Элизу?
О, она в это время просто играла снаружи. Обычная, как пирог, и вольная, как одуванчик. В мечтах так и было.
Поэтому она сохранила это имя и старалась жить именно так: пирог и одуванчик. Обычная и вольная, хотя, по правде говоря, всегда чувствовала, что это игра. С тех пор как ей исполнилось семнадцать, глубоко внутри была запрятана Элазаэль, а Элиза жила открыто - как в истории про принца и нищего. И сейчас ей напомнили, что пора меняться обратно. Но ей это не подходит. Она больше никогда не станет Элазаэль.
Однако она знала, что имеет в виду доктор Чодри, и неохотно кивнула.
- Была, - поправила она. - Я ушла. Сбежала. Я ненавидела все это. Я ненавидела их.
Элиза сделала глубокий вдох. Ненависть - неточное слово. Точного не существует. Нет слова, достаточного для определения того, что сотворили с ней в детстве. Она поняла это только потом, став взрослой. Ее использовали. Эксплуатировали. С семилетнего возраста. Она вернулась домой из больницы со вшитым кардиостимулятором. И со страхом, таким огромным, что он превосходил даже ее страх перед матерью. Как только открылся ее «дар», с самого первого мгновения, она стала средоточием всех надежд и чаяний секты.
Постоянные прикосновения множества рук. Никакого личного пространства, никогда. Они поверяли ей свои грехи, молили о прощении, делились такими откровениями, которые семилетним и слушать-то не стоит, а уж тем более - судить. Ее слезы тщательно собирали в пробирку, остриженные ногти мололи в пыль и добавляли в выпекаемый для общины хлеб. А первая менструальная кровь? Не вспоминать! До сих пор она испытывает пронзительный стыд, хотя с той поры прошла половина жизни.
К двадцати четырем годам Элиза ни разу не оставляла любовника на ночь. Она не переносила, когда в ее комнате находился кто-то еще. В течение десяти лет ее заставляли спать на помосте в центре храма, и вокруг этого помоста всегда толпились прихожане. Господи! Они сопели, рыдали, храпели, кашляли. Шептались. Иногда даже глубокой ночью; что означает ритмичное сдвоенное пыхтение, она поняла гораздо позже.
Ей никогда не выдрать из памяти ненавистное дыхание десятков людей.
Они ждали, когда ее посетит пророчество. Надеялись. Молились. Стервятники, питающиеся обрывками ее страхов. Трусы, жаждущие спастись ценой чужой муки. Глупцы, желающие возвыситься под сенью чужой славы. Вожделеющие Страшного суда.
Словно Элиза может стать настоящим источником апокалипсиса.
Габриэль Эдингер принес ей мороженое - заесть кошмар, - и она это оценила.
- Ничего не изменилось. Я по-прежнему их ненавижу, - сказала она, может быть, слишком пылко.
Доктор Чодри снова надел очки; глаза за ними смотрели цепко и внимательно. Когда он заговорил, в голосе звучали подчеркнуто ласковые нотки, приберегаемые для разговоров с душевнобольными.
- Вам следовало раньше рассказать мне.
Он посмотрел на доктора Амхали. Неловко кашлянул.
- Здесь существует... некоторый конфликт интересов, Элиза.
- Что? Никакого конфликта. Я ученый.
- И ангел, - сказал марокканец с насмешкой.
Что бы ты понимал, устало подумала Элиза. Не разговор исследователей, а сцена из сериала.
- Мы не... Я хочу сказать, они не... Они не утверждают, что они ангелы, - произнесла она, недоумевая, с чего вдруг вздумала давать объяснения от их имени.
- Миль пардон, ну, конечно же, нет. - В голосе доктора Амхали звучал неприкрытый сарказм. - Всего лишь отпрыски. Ах да! И реинкарнации, разумеется, как же это я забыл.
Он уколол ее пронзительным взглядом.
- Апокалиптические видения, моя дорогая? Скажите, вы все еще ими страдаете?
Вопрос был задан так, будто ничего абсурднее не бывает, будто само это понятие оскверняет любую благопристойную религию и должно быть наказано.
Она съежилась перед лицом этого двойного обвинения и презрения. Почувствовала себя ничтожной. Под взглядами этих двоих в палатке сейчас находилась не Элиза. Элазаэль. Но я не она! Я - это я.
Как отчаянно она хотела в это поверить.
- Я оставила все это в прошлом, - сказала она. - В прошлом.
Как они не могут понять? В прошлом.
Доктор Чодри сказал:
- Должно быть, вам было очень тяжело.
Неуместная реплика. При других обстоятельствах - возможно: слушая рассказ о ее трудностях, он закономерно преисполнился бы сочувствия. Прямо в точку - тяжело. У нее ничего не было: ни денег, ни друзей, ни жизненного опыта. Ничего, кроме мозга и воли, первый в печально запущенном состоянии - образования ей не дали никакого, - а воля часто подвергалась таким испытаниям, что почти зачахла. Но не до конца. Фиг тебе, а не покорная приспешница, могла она сказать матери. Ты никогда меня не сломаешь.
Однако при данных обстоятельствах, учитывая тон доктора - его демонстративную деликатность и покровительственное снисхождение, неуместно.
- Тяжело? - повторила она. - А Большой взрыв просто взрыв.
Она повторила свою вчерашнюю шутку. Вчера все было иначе: она иронически улыбалась, он посмеивался. Сегодня она имела в виду примерно то же самое... ну... почти... но доктор Чодри успокаивающим жестом поднял руки.
- Не убивайтесь так. Нет нужды.
Нет нужды убиваться? Нет нужды. Что это значит? Нет причины? Элизе казалось, что причин как раз более чем достаточно. Ее оклеветали, ее тайну предали огласке. Она лишилась анонимности, доставшейся ей ценой таких усилий; ее лояльность как специалиста под большим вопросом; как бы дальше ни складывалась жизнь, от этой истории ей до конца не отмыться; все, кому не лень, теперь знают о ней то, что она изо всех сил пыталась скрыть; ее могут обвинить в нарушении подписки о неразглашении и... проклятие!.. в раздувании скандала мирового масштаба. Однако главная причина стала ей ясна именно здесь, в палатке с останками, в обществе двух предубежденных коллег, настроенных вести себя с ней, будто в плохом триллере.
Она непроизвольно посмотрела на экран ноутбука. На стоп-кадре - ее старый снимок, с теми же титрами: пропала юная пророчица, основная версия - ритуальное убийство.
- Я не убиваюсь, - сказала она, стараясь дышать размеренно.
- Элиза, я не виню вас за то, кто вы есть, - сказал Анудж Чодри. - Мы не в силах изменить то, откуда мы родом.
- И на том спасибо.
- Но, возможно, пришла пора обратиться за помощью. Вы и так много перенесли.
И с этого мгновения все пошло кувырком. Он поднял руки в умиротворяющем жесте «давайте не совершать опрометчивых поступков», и Элиза уставилась на него в недоумении. О чем это он? Доктор держался так, будто она бьется в истерике, и на секунду она и сама засомневалась. Разве она кричит? Или похожа на лунатичку с широко распахнутыми глазами и раздувающимися ноздрями? Нет. Она просто сидит, спокойно сложив руки. И готова поклясться всем, чем только можно - если есть что-то, чем стоит клясться, - что не выглядит сумасшедшей.
Она не знала, как реагировать на такую его реплику и такую реакцию. Странное чувство беспомощности.
- В чем мне нужна помощь, - сказала она, - так это в доказательстве, что я этого не делала.
- Элиза. Элиза. Это сейчас не важно. Сейчас надо отправить вас домой. А все волнения - потом.
Сердце било в уши. Гнев, отчаяние - и что-то еще. Вольная, как одуванчик, вспомнила она. Обычная, как пирог. Ну, может, и не обычная. Может, не всегда - но свободу у нее никто не отнимет. Она посмотрела на наставника, этого величественного человека редкостного здравомыслия и интеллекта, всегда бывшего для нее образцом просвещенности; она чувствовала его фальшь. Фальшь против ее правды - ее собственного нового знания. И тут уже ничего не исправить.
- Нет, - сказала она, как со стороны услышав собственный голос, который звучал сбивчиво и нечетко от испытываемого ею стыда, разочарования и слабости. - Давайте побеспокоимся об этом сейчас.
- Я думаю, не...
- Разумеется. Но вы ошибаетесь.
Она махнула рукой в сторону ноутбука, который так и стоял на стоп-кадре программы новостей.
- Это сделал Морган Тот. Разберитесь. Всегда можно разобраться. Возможно, он умен, но его ум поверхностен.
- Вы...
Он опять пытался ее прервать, и опять Элиза остановила его.
- Я ожидала от вас большего. В прихожей вашего «дворца разума» топчутся боги. - Она пальцами изобразила кавычки. - И нельзя дать им столкнуться с делегатами от Науки. Вот какие широкие у вас взгляды, верно? А сейчас вы увидели ангелов и коснулись химер...
Химеры. Слово пришло так же, как воспоминание о божественных звездах: еще одна карта открыла рисунок.
- Они реальны, вы это сами знаете. И еще знаете - конечно, знаете, - что, откуда бы они сюда ни пришли, они бывали здесь раньше. Все наши мифы и легенды имеют реальное, материальное происхождение. Сфинксы. Демоны. Ангелы.
Он слушал, нахмурившись.
- Но мысль, что я могу быть потомком кого-то из них? Нет, это безумие! Давайте отправим Элизу домой, окажем ей помощь. И ради бога, держите ее подальше от моего дворца! Кто-нибудь слышал когда-нибудь о чернокожем ангеле? Да еще и женщине вдобавок. Должно быть, для вас это очень трудно, доктор?
Он удрученно покачал головой.
- Элиза. Вы не правы.
- Я объясню вам, что это такое, - произнесла она и на секунду запнулась, удивляясь, неужели действительно собирается им рассказать.
Рассказать. Здесь. Этим неискренним, сомневающимся мужчинам. Она перевела взгляд с одного на другого. Болезненное смущение доктора Чодри, его замешательство, неловкость - она бредит? - и открытое презрение доктора Амхали. Не очень-то подходящая аудитория для откровений, хотя, в конце концов, какая разница? Она больше не колебалась.
- Моя семья, - сказала она, - убогие, злобные, безжалостные люди, и я никогда не прощу их за то, что они сделали со мной, но... они правы.
Она повернулась и в упор посмотрела на доктора Амхали.
- И да, у меня бывают видения, до сих пор, и я их ненавижу. Я не хочу верить в то, что они показывают. Я не хочу быть их частью. Я пыталась убежать от всего этого, но я то, что я есть, и мои желания роли не играют. Смешно, не правда ли? Моя судьба - в моей ДНК.
Она снова развернулась к доктору Чодри.
- Представители Науки и Веры горячо спорят на лестнице. Я потомок ангела. Генетическая предрасположенность, черти бы ее драли!
