Ничего не осталось. После того, как ее провели под конвоем, и вслед пялилось множество глаз, злых, осуждающих. После того, как ее посадили в машину, захлопнули дверцу и приказали возвращаться в Тамнугальт и ждать там отправки домой. Два часа езды среди знойных африканских пейзажей, и ей не останется ничего, кроме странного возбуждения и бессильного гнева.
Ничего, кроме этого, и еще... тех воспоминаний, которые она запретила себе будить и похоронила в глубинах разума.
Всех этих вызывающих тревогу воспоминаний. Уголок, выступающий над поверхностью воды: сундук? новый мир? Все, что требуется, - просто смахнуть пыль.
Элиза засмеялась. Здесь, на заднем сиденье автомобиля, смех изливался из нее, будто новый, неизвестный язык. Позже, когда за ней прибудут правительственные агенты, водитель начнет свой доклад именно с этой подробности, чтобы объяснить все дальнейшее.
Когда она перестала смеяться.
С тоской вспоминая «добрые старые деньки», когда ей не о чем было беспокоиться, кроме как о создании новой армии чудовищ в «замке из песка», Кэроу гнала ржавый грузовик по изрытой колдобинами земле и ровным прямым дорогам в сторону Агдза, ближайшего города, где можно было, спрятав волосы под хиджаб и не привлекая внимания, купить все необходимое. Огромные мешки кускуса, целую гору ящиков с овощами, жилистых кур и - пища королей! - с сушеными финиками и абрикосами.
И сейчас она смотрела на Агдз сверху вниз, смотрела с неба. Незамеченная. Маленькая эскадра пролетела мимо. Их путь лежал дальше, вперед, к куда более замечательному месту.
Сначала внизу показалась роща финиковых пальм: оазис, такой зеленый, словно на бурую землю пролили краску. А там, внутри, раскрошившиеся глиняные стены, похожие на раскрошившиеся глиняные стены, оставленные за спиной. Еще одна крепость. Тамнугальт. Сколько Кэроу помнила, внутри была гостиница, из тех придорожных заведений, которые давали приют и отдых для их маленькой странной компании.
- Обоснуемся здесь, - сказала она.
Им требовался Интернет и электричество. Душ, кровати, вода. Пища.
Крошечные тени-мотыльки, отбрасываемые ими на землю, росли по мере того, как путешественники спускались. Потом тени оказались прямо под ступнями, и путешественники расположились под сенью пальм и сняли с себя чары невидимости. Кэроу с беспокойством посмотрела на друзей. Мик и Зузана были ослаблены и обезвожены, их одежда пропотела, а кожа покрылась пятнами солнечных ожогов. Отметка на будущее: оказывается, обгореть можно даже под невидимостью. А самое худшее было в другом: на их лицах застыла гримаса напряжения, и прежнее жизнерадостное выражение глаз исчезло. Все признаки шока налицо.
Что она натворила, втянув их в свои дела?
Кэроу перевела взгляд на Вирко, боясь посмотреть на Акиву. Она не знала, что увидит в его глазах, и страшилась этого. Вирко, лейтенант Белого Волка, один из тех, кто оставил ее у ямы на произвол Тьяго. Единственный, кто тогда обернулся, - но ушел все равно. А еще он спас Мика и Зузану. Крепкий, закаленный, привыкший к полетам и битвам, - ни усталость, ни солнечные ожоги его не брали. Однако напряжение и шок были и на его лице тоже. И стыд. Он был в каждом взгляде Вирко с того самого момента у ямы.
Она встретилась с ним глазами, стараясь казаться уверенной и сосредоточенной, и кивнула. Прощение? Благодарность? Ощущение братства? Она и сама пока не знала. Он ответил кивком, правда, торжественным и церемонным, - и, наконец, Кэроу повернулась к Акиве.
Она избегала смотреть на него от самого портала. В краткие мгновения, когда чары не действовали, видела его силуэт, ощущала присутствие, но специально - не смотрела. Ни на лицо, ни в глаза. Боялась и... правильно боялась.
Его боль ясно отпечаталась на лице, находя отзвук в ее собственной просыпающейся боли, - однако худшим было не это. Если бы дело было только в боли, она, возможно, нашлась бы, что сделать и что сказать, коснуться его руки, как собиралась сделать еще по ту сторону портала, или потянуться к сердцу, как сделала в пещере. Мы и есть начало.
Но... начало чего? В глазах Акивы плескалась ярость. Непримиримая ненависть, жажда возмездия. Это было кошмарно, его вид приморозил ее к месту. Когда она впервые подняла на него глаза в Джемаа-эль-Фна в Марракеше, он был абсолютно холоден. Безжалостен и беспощаден. Жажда мести не отпускала его тогда ни на минуту; холодная ярость, настоянная годами оцепенения.
Позднее, в Праге, к нему вернулась человечность, и ледяное сердце оттаяло. В тот момент она еще не могла по достоинству это оценить, так как не понимала до конца, из каких далей вернулась его душа, однако теперь... теперь она знала. Он сумел воскресить самого себя - того Акиву, которого она знала когда-то; Акиву, полного любви и надежды; по крайней мере, процесс воскрешения начался. Его улыбка все еще была слабой тенью его прежней улыбки, такой чудесной, что затмевала свет солнца; улыбки, в лучах которой она пьянела от любви. Все вокруг бледнело в сиянии этого чувства. Долг перед собственным народом, обвинение в измене - ничего не значили, были всего лишь словами.
И вот, когда его улыбка только-только начала возрождаться... Посмотрев на теперешнего Акиву, Кэроу понимала: все ушло. Он отдалился, и от той улыбки не осталось и следа.
Еще в прошлом году были живы несколько тысяч Незаконнорожденных; большая их часть оказалась прорежена гребенкой войны, особенно ее последнего отчаянного, самоубийственного броска. Теперь их число уменьшилось в несколько раз, и все оставшиеся укрылись в пещерах Кирин. Акива смог перенести это, потом смерть Азаила. И сейчас он находился здесь, в безопасности, пока - возможно, всего лишь возможно! - в другом мире гибли все остальные.
Жажда возмездия в нем не угасла, и это было неправильно, но... неизбежно. Незадолго перед казнью Бримстоун сказал ей: «Остаться верным себе перед лицом зла - подвиг и напряжение сил». И все-таки, с болью в сердце подумала Кэроу, нельзя ждать слишком многого. Возможно, такой подвиг - за пределами возможностей.
Вот и она снова была жива только наполовину. Ее раздавили. Опустошили. Снова.
Она развернулась к друзьям и, сделав над собой усилие, сказала почти обычным голосом:
- Идите вдвоем и снимите комнату, ладно? Вероятно, лучше, если остальные сохранят невидимость.
Она думала - надеялась, - что Зузана что-нибудь саркастически пробурчит или предложит оседлать Вирко и въехать верхом, всем кагалом. Но подруга промолчала. Просто кивнула.
- А ты заметила, - спросил Мик, тщетно пытаясь вернуть Зузану в прежнюю форму, - что наши три желания сейчас сбудутся? Не знаю, есть ли здесь шоколадный торт, но...
Зузана его перебила:
- Я передумала. У меня теперь другие желания.
Она стала загибать пальцы:
- Первое. Безопасность для наших друзей. Второе. Иаилу - чтобы сдох. И третье...
Она не договорила. Кэроу никогда не видела подругу такой потерянной и хрупкой. Она мягко сказала:
- Если твои желания не включают еду, это вранье. По крайней мере, так меня кое-кто когда-то уверял.
- Ладно. - Зузана глубоко вдохнула. - Тогда на обед я хочу, чтобы в мире не было войны.
Ее глаза сверкали темным огнем. Что-то исчезло, и Кэроу оплакивала эту потерю. Во всем виновата война, без сомнений. Столкновение с жесткой и жестокой реальностью. Прежняя картина мира рассыпалась в прах, и на плечи непомерным грузом свалилась новая. Картина уродливая; на нее даже смотреть не хочется, не говоря о том, чтобы повесить на стенку в комнате, - но выбора нет. И в какой-то момент ты начинаешь это осознавать. Осознавать в полной мере.
Сейчас понимание обрушилась на Зузану. Какой она станет теперь?
- Интересный заказ к обеду, - задумчиво протянул Мик, потирая заросший подбородок. - А с чем подают? С жареной картошкой?
- С занюханной картошкой, - мрачно сказала Зузана. - В этой занюханной гостинице. И пусть поторопятся.
Ангела звали Элазаэль.
Церковь, основанная ее потомками - а они, естественно, предпочитали говорить не о секте, а именно о церкви, - называлась Обручение Элазаэли, и каждая девочка, рожденная по прямой линии наследования, получала при крещении именно это имя. Если потом, к созреванию, она не приобретала «дар», ее крестили заново, уже с другим именем. За последние семьдесят лет такого не случилось только с Элизой, и она часто думала, что худшая из ее бед - вишенка на торте ее кошмарного «воспитания» - зависть остальных.
Ничто не придает такой блеск глазам, как зависть. Мало кому довелось узнать это так хорошо. Расти, зная, что любой член твоей большой семьи с готовностью убил бы тебя и сожрал, если бы мог таким образом заполучить кусочек твоего «дара», - чувство совершенно особенное. Незабываемое. Из серии страшилок про вампиров.
Сектой управляли женщины, и Элизина мать была очередной главной жрицей. Обращенных называли «кузенами», а кровных родичей - глубоко почитаемых, даже если они не имели «дара», - Елиуд. Так в древних текстах называли детей Нефилим - гигантов, родившихся от ангелов и человеческих женщин.
Примечательно, что в сказаниях о Нефилим, как библейских, так и апокрифических, все ангелы были мужчинами. Книга Еноха - текст, признаваемый каноническим всеми верующими, кроме эфиопских евреев, - рассказывает о вожде падших ангелов по имени Самиаза, отдавшем ста девяносто девяти своим собратьям приказ, с которого все началось.
«Сохраните себя в детях своих», - повелел он, и они повиновались, и никого не волновало, хотят ли этого женщины рода человеческого. Собственно, для того времени это было нормой: матери выполняли функцию своего рода инкубатора, чашки Петри, а дети, появляющиеся из их утробы - в страшных муках, как полагают, - были великанами с хищными зубами, что бы это ни значило; и позже Господь приказал архангелу Гавриилу их уничтожить.
Возможно, архангел так и поступил. Возможно, все они когда-то существовали: Гавриил и Господь, Самиаза и его команда и их огроменные кусачие детки. Кто знает? Елиуд считали Книгу Еноха полной ерундой - кто бы говорил! - но разве не во всех религиях принято так относиться к чужим писаниям? Посмотри свысока на почитателя иной веры и объяви: «Моя вера лучше твоей. Заполучи».
Все они одинаковы.
«Обрученные» имели свое собственное писание: Книгу Элазаэли. В соответствии с ней никаких двух сотен падших ангелов, разумеется, не было. Было четверо, двое мужчин и две женщины. Интерес представляла только одна. Жертвы разложения в высших эшелонах ангельского общества, они были изувечены и несправедливо изгнаны с Небес тысячу лет назад. Что стало с тремя другими Падшими, породили ли они потомство, неизвестно; но Элазаэль, в паре с мужем-человеком, плодилась и размножалась.
(Мысли вслух: это многое говорит о детстве Элизы и о полученном с малых лет образовании - или отсутствии такового. Для нее долгое время слово «соединение» означало нечто, связанное исключительно с сексом. Поэтому даже гораздо позже название собственной страны будило в ней некоторые нездоровые ассоциации.)
Книга Элазаэли в отличие от патриархальной Книги Еноха или Книги Бытия гласила, что ангел был не источником семени, а его получателем. Матерью, утробой. И в чем уж там было дело, в происхождении или воспитании, но потомки не подкачали. Монстров среди них не было.
По крайней мере, физиологически.
Книга Элазаэли была написана не раньше конца восемнадцатого века вольноотпущенным рабом по имени Семинола Гейнс, который женился и вошел в род жены, где заправляли женщины. Он стал там самым харизматическим евангелистом и создал, на взлете своей деятельности, церковь, насчитывающую около восьми сотен приверженцев, многие из которых тоже были освобожденными рабами. Собственно Элазаэль он описывал так: «Кожа, как эбеновое дерево; белки глаз яркие, как звездный свет», - хотя, появившись на свет через восемьсот лет после той давней истории, вряд ли мог считаться таким уж безупречным свидетелем. Не считая очевидной ереси: чернокожая мать-ангел; нет, пуще того, чернокожая мать падший ангел, - книга была совершенно вторичной. Такая могла бы получиться в игре «Сложи стихи из слов на магнитиках», будь в ней набор «Библеизмы».
Если бы конце восемнадцатого века уже была эта игра. И холодильники, на которые лепить магниты.
Так или иначе, Элиза хотела узнать о своем наследии не из Книги Элазаэли. По крайней мере, не из этого издания. Истинная книга Элазаэли хранилась у нее внутри.
Внутри. Не в крови, хотя кровь тоже важна. Фактически книга была зашифрована в нитях ее жизни, тех нитях, что привязывают душу к телу; в нитях, которые не обнаружишь ни в одном атласе по анатомии. Она не знала этого, стремительно погружаясь вглубь своего сознания, сидя на заднем сиденье мчащегося по прямой длинной дороге автомобиля.
Погружаясь в сердцевину того безумия, которое просыпалось в каждой «пророчице», жившей до нее.
