книга жизни

Знал бы каждый кладовую у Земли, да не каждый с бриллиантами во голове, да не каждый вхожий в кладовую, ибо каждый с умыслом входящий тут же каменеющий, ибо есть намерения добрые, да умысел всегда во зле купается, а черепаха хоть медлительна, но без злого умысла черепашьими следами всегда к своей цели приближается. А потом, есть ли смысл рвать с места с копытов, чтоб потом остаться пустошью, потерянной во времени; не бывает в жизни и оков без оков, ибо наковальня вековая их кует и одевает, и она же разбивает их во дребезги. Побывавший в кладовой, да на свет Божий вышедший, если в изумруде видит капельку воды наичистейшую. Не заманит во пути бубенчатый мотив, не собьёт с дороги и трескучая сорока, если сыпется на тропку вековая пыль верный путь указывая. Ибо да не всяк её увидит в чётком проявлении, потому и рьяному искателю со умыслом все дороженьки - пути заказаны, ибо перепутано, да всё в пути запутано, ибо лабиринтами всё выведено, но всегда да выйдет тот, кто и с птицей, с диким зверем, с травкой маленькой да с насекомым, рыбой в языках владения общительный. Не закружит карусель, а лишь только раскачая, убаюкает, и покажет дальше путь во свету расширенный.

Идущий по лабиринту, знамо знающий, зачем по лабиринту идущий, и да заручённый благословлением всегда из одного коридора во другой словно перетекаемый. Правдоподобная суть не есть подобие ложной ума гимнастики, ибо исходящая суть таковая под взором Всевышнего ока и свастику, как у двухвостки по виду хвост наяву разрывающая. Ибо хвост таковой двухвостке действительно для проживания надобный, а свастика есть завихренье человеческого разума. Лабиринта коридор паутиной сплошь затянутый, и летучих всех мышей сигнал есть словно позор во наготе человеку во обман как в паутину втянутому. А клубочек ниточку отматывает, и в движенье за ниточкой человечек словно свечка, маленький ищет в лабиринте выхода. Птицы вековые шум, галдёж как ширму подняли, подняли, да пропустили человека со поклонами, человека, крошки хлеба на ладошке протянувшему, ибо вековые птицы, птицы в вечности клюющие. Поутихли, погалдели, да все по расселись на свои места обетованные, да дорогу указами через крыльев взмахами и ворона, да не сыр во рту державшая громким криком скажет «кар» отдавая бусинку от бус некогда укравшую. Соберутся воедино бусинки, да вернутся бусы до искавшего, ибо тот кто ищет, знает что, знает где, и узнает в времени при встрече человека их укравшего. Ибо каждый во времени живя свою играет роль, ибо каждый, словно дополненье каждого, а едино время - словно нить единая. Между Солнцем и Луной день и ночь вращаются, не собьются с траектории по курсу проложения, и да видела Луна, ибо светом освещала полнолуния, и да знает Солнышко, что лучи к Земле направленные. Входивший ногами со намерениями добрыми, да без умысла в озлобленности вылетит да не пушечным выстрелом, а на ковре-самолёте особого сплетения нитей вековых во удержании, да увидит глазами своими машину времени, словно пропустив через себя всё время потерянное в прошлом и через это же прошлое в настоящем единое время выравнивания. Во пути да на весы, да на чашечках весов, каждый груз свой взвешает, ибо вес, есть словно жадный бес, чрез пути окольные к весам во невесомости подвешенный. Кто видит, да кто, признавая, признаётся, тот сбрасывает вес бесовый, не давая ему повода искать к весам вековым путей окольных. Ибо да не всякий понимает, что такое настоящие весы, гири и довесок - бес во времени векового перераспределения. В шаге от весов кристалл застывший во времени, но коль чистая рука, то журчит вода от кристалла во прикосновении, омывает та во вечности вода и души, и телеса, а потом и шаг лежит к весам в направленности. Ну, а коли на руку не чист всё в кристалликах, как в отражении из жизни человеческой проявится, не поможет здесь ни девичий каприз, не поможет и ногами топанье, лишь стена тяжёлая, возляжет, словно самый тяжкий груз до весов всё ближе человека такового придвигаемая.

Всёвозложится на чашечках весов, всё супротив супротивного и остановится, ибошлейф волочения выдержал срок от срока его прикрепления. Порою, всё как будтосразу сто утюжат утюгов ровняет оползень с горы высокой в самый низ расщелиныпроникнувший, а посему не зная точек соприкосновенья новых берегов, из подутюга во времени времён действительностью никогда не выбраться. Пережитокпрошлого никогда не станет пережитком, ибо всё имеет начало начал от самогозабытого исходя, от самого-самого колодца наичистейшего, древнего. И тот, ктокристаллы познал, познал и весов значимость во взвешивании, тот и искупал через кристалл себя, путь прокладываядо колодца-клада древнего. В колодец спуститься, да не упасть, не утонуть, и незахлебнуться водами поверхностными, а только глаза промыв и от удивленьяувиденного шире их раскрыть, ибо око веков, так же как и око Всевышнего невсегда всеми видимое. Чрез глубину колодца пройти, да пройти посуху, ибо толькотот пройдёт таковой путь, кто вкус соли познал от глаз своих, да пропустив ихчерез язык со язвительностью от другихво привкусе. Ибо да смолчит тот, кто, словно воды в рот набрал живительной, ибода вода особо значимая не для болтуна, а её через воду для несущего. Запахтухлого яйца воз витает в воздухе, ибо там где был, лежал вековой клад и яйцопотустороннее зарытое, но не во кладе запас вековой, а во яйце яйца сокрытое,то, что даётся, но на руках не несётся, то, что от даденного само по Землепередвигаемое. А то, что не нужное, то исчезаемое, ибо пространство незанимающее, и не витающее в воздухе, а то, что на свет выходящее то, есть яйцожизни во особой сохраненной и освобождённой, словно от двойника во значимости.