Кукушата А. Приставкин

3 глава

Директор, Иван Орехович Степко, носящий между нами кличку Чушка, встретил нас, как всегда, хмуро и велел построиться. Потом он вышел и вернулся с нашей «тетенькой», которую мы засекли на подходе из-за кустов. Тетенька вблизи показалась нам моложе и была красивенькой. Короткая стрижка, как теперь, в войну, зеленый беретик и кокетливая челочка на лбу. Глаза такие большие, темные, прямо-таки воткнулись в нас, будто милиция, изучая наши физии. Ну а мы, конечно, уставились на ее сумочку, болтающуюся на руке. Помню, подумалось, что долго эта глупая сумочка не провисит... Тут, в коридоре, ее и срежут, а если до сих пор не срезали, то это от некоторой непривычки перед новым человеком, да еще бабой, да еще красивой такой на вид. Но у нас в «спеце» и на красоту не посмотрят. Красиво лишь то, что можно украсть. Сумочка - вот это красота! Я отвел глаза и стал смотреть на директора. Когда нас осматривают, как витрину все равно, мы тоже сперва осматриваем исподтишка осматривающего нас. Потом это нам осточертевает, и мы выбираем объект неподвижней. Для этого как раз годится наш директор Чушка. Он на вид рыхлый, тяжеловесный, с одышкой и нас никого не помнит. Он даже не делает вид, что мы его интересуем. Его интересует только его дом, его хозяйство и его свинство. У него на другом конце поселка свой дом, двор, а на нем много свиней, которым мы носим хлебово из нашей кухни. А когда мы это хлебово несем, мы гущу вылавливаем руками на ходу. Но мама Чушки (это как звучит!) - старая ведьма, специально выходит на улицу, чтобы проследить за нами, а видит она на диво далеко. Она вообще, когда мы появляемся у них во дворе для работы, следит за нами и впрямую, и тайком, и мы знаем, что она нас всех ненавидит. Когда она разговаривает с нами, она вместо звуков выдает шипенье, и в глаза она при этом не смотрит. Но ее сынок тоже никогда в глаза не смотрит. Случись какой разговор, он обращается будто к полу, к столу или стулу, а не к говорящему. Никому из нас не удалось ни разу узнать, какой у него, по-настоящему, взгляд. Бесик утверждает, что однажды он увидел директора в окно, забравшись на дерево около его кабинета, и будто сразу догадался, что глаз невозможно увидеть потому, что там их нет, а есть две дыры, как в черепе, в которых ничего не увидать. - Он смотрит, как из могилы, - сказал Бесик и хотел изобразить, как это бывает, но ничего не получилось. - А зрачки? - спросили мы. - Нет там никаких зрачков! - воскликнул он. - Одни дырки. Я когда увидел, чуть с дерева не грохнулся. Не зазря он их стекляшкой прикрывает! Теперь он был без стекляшек, оправленных в золото. Директор сказал, обращаясь не к женщине, а к полу: - Эти - Кукушкины. И вышел, громко топая, а женщина осталась. И сумочка продолжала болтаться у нее на руке. Я заметил, что, взбудораженный такой беспечностью, Бесик прямо-таки потянулся в сторону сумочки, но его одернули: успеется, мол. Больше же ничего интересного не происходило. Думаю, нам всем одинаково тоскливо подумалось, что сейчас вот и начнутся глупые вопросы насчет фамилии, да насчет Сандры и нашего прошлого, которого мы все равно не знаем. Да и знать не хотим. Но женщина лишь вздохнула, когда директор захлопнул за собой дверь. Лицо ее чуть оживилось. Она сказала: - Ну, здравствуйте, что ли... Кукушата... И почему-то засмеялась. Мы вразнобой, все, кроме, конечно, Сандры, ответили ей, кто «здорово», а кто «наше вам с кисточкой»... А Ангел произнес ни с того, ни с сего: «Добре дошли»... И смутился. Потому что это выскочило помимо его воли, и он не знал, что это означает: Женщина тогда сделала шаг к Ангелу и спросила: - Ты что же - знаешь болгарский? Мы все удивились и посмотрели на Ангела. А он от испуга помотал головой, удивленный вопросу не меньше нашего. Никакого болгарского он не знал и нигде сроду не бывал. Просто женщина еще не поняла, что у него выскакивают сами по себе, будто в фокусе, всякие непонятные слова. Ну, как бы у Сандры ее мычания. Женщина еще раз, но совсем по-другому, всех нас осмотрела, а на мне, я это прямо кожей почувствовал, остановила взгляд. Даже не знаю, почему я почувствовал, что она не как на остальных на меня посмотрела. Потом она прошла вдоль строя, а увидев Хвостика, задержалась. - А ты кто же будешь? - спросила удивленно. Хвостик не растерялся и, в свою очередь, спросил: - Мы-то Кукушкины, а ты кто такая? Женщина покачала головой. Такие, мол, Кукушата, что им, даже самому младшему, палец в рот не клади. Она полезла в сумочку - мы прямо глазами воткнулись следом за ней - и достала большую конфету в бумажке. - Держи, - сказала, - Кукушонок! - и протянула конфету Хвостику. У меня да, наверное, у всех нас сердце екнуло от такого ошалелого подарка. Я прям почувствовал, как в строю все наши напряглись. Никому из Кукушат не приходилось еще видеть наяву настоящую конфету в фантике, мы о ней лишь по рассказам знали. Подумалось, не только, наверное, мне, чтобы Хвостик конфету втихаря не схавал, а поделил на всех. Да она, конечно, всем и предназначена. Не бывает так, чтобы одному человеку, тем более Хвостику, который хвостик от нас и есть, отдали на съедение целую конфетину. Размечтавшись, я сразу и не заметил, что женщина встала передо мной. Я даже вздрогнул от неожиданности, увидев в упор ее глаза. Она смотрела на меня пристально, не отрываясь. И в то же время это был какой-то ужасно грустный взгляд, вот что еще я сразу понял. Она шевелила губами, но у нее не сразу произнеслось: - А тебя... Тебя-то как зовут? - Сергеем, - я ответил и посмотрел на сумочку: может, и мне обломится за такую мою вежливость конфета? - Сергей... Кукушкин? Сережа, значит. - Почему Сережа? - спросил я с вызовом. Мне не понравилось, что она так странно произнесла, будто присвоила себе мое имя. - Серый он! - выкрикнул Бесик, тоже не отрывая своего взгляда от сумочки. Он даже задвигал пальцами, разминая их, как перед работой. - Как? - спросила она, повернувшись к Бесику. - Серый... Почему Серый? - Ну, кличка, - ответил я нехотя, поняв, что конфета мне не обломится. Да и вообще долгое внимание начинало надоедать. Пусть бы она с Шахтером нашим поговорила, он бы ей ответил на своем языке. И ни на каком ни болгарском, а чисто шахтерском, где через слово всякие «мамы» вспоминаются. А может, и «тети» тоже. Но женщина, кажется, сама поняла, отстала, Как говорят, отцепилась. Взгляд у нее стал задумчивый, а может, даже расстроенный. - Вот что, братцы, - сказала как про себя, как через силу, и уже не улыбалась. Будто ей стало больно с нами говорить. - Я приехала потому, что... Ищу я родственника... Ищу очень давно, и много я объехала детдомов, приемников... Она произнесла слово «родственник», и мы тут же, Кукушата, переглянулись: не об этом ли шел разговор! И на тебе! Чудо свершилось! - Фамилия мальчика, которого я ищу, - Кукушкин, а зовут его Сергей, - сказала женщина и посмотрела на меня. И все на меня посмотрели. Кто с любопытством, а кто с интересом, с завистью и даже со страхом. И лишь я один никак не отреагировал на слова, будто они меня не касались. Да, и правда, касались ли, если на свете тыщи Кукушкиных, и многие из них Сергеи... И если Хвостик без имени пришел в наш «спец», то и он, в конце концов, и другие могут быть Сергеями! Тут вошел директор Чушка и спросил не у тетки, а у пола: - Ну и что? - как на допросе: что, мол, удалось выпытать. Наверное, это означало, что он интересуется, хотя и без интереса интересуется, кого тут приезжая нашла? А если никого не нашла, то пора бы ей закругляться, а то ему надоело ждать. Но женщина, видать, не жила в «спеце», она не поняла прямого намека: - Простите, - сказала, - я быстро... Я хочу лишь переговорить с Сергеем Кукушкиным. Вы разрешите? - и посмотрела ласково на директора. А он отупело - когда это с ним так разговаривали! - проследил за ее глазами из-под век и окинул тусклым взглядом меня. Но я его глаз не ухватил. Думаю, что и он меня не увидел. И не прошибла бы его никакая просьба, если бы не умоляющий жест приезжей, которая не сводила с него больших своих странных красивых глаз. - Валяйте, - разрешил он, обращаясь к полу. Но тут же добавил: - Недолго. А остальные... Эти... Из шайки-лейки... Замолкни, и марш в зону! Словечки «замолкни» и «в зону», мы знали, его любимые. Как ни странно, они не отдаляли Чушку от нас, а, наоборот, приближали, делали почти своим. Эта ведь были и наши слова. Из нашей жизни. Кукушата, осчастливленные свободой, громко покатились к дверям и пропали. Лишь Мотя оглянулся на меня и сделал знак, понятный всем Кукушатам - палец поднесен ко рту - мол, мы с тобой, кричи, откликнемся! Директор, помедлив в дверях - а вдруг без него не обойтись, - убрался с неохотой из своего кабинета. Я точно знал, что он будет подслушивать. А может, и не будет, все-таки свинья ему дороже какого-то бессмысленного разговора одного из нас, Кукушкиных, с приезжей и, видать, сумасшедшей бабой. Я тоже стоял и глазел на дверь. А куда мне еще глядеть? Меня вроде арестовали, одного из всех, я и стоял, как арестованный, то есть терпеливо ждал, что могут со мной еще сделать. А женщина села в директорское кресло и достала папиросы из той же самой сумочки. Господи, и папиросы там тоже были! Знал бы Шахтер, он сам свистнул бы сумочку, не дожидаясь всяких манипуляций Бесика. Женщина закурила папироску и попросила меня тоже сесть. В кабинете был стул. - Да садись же! Ближе, ближе... Я не кусаюсь... Я присел на краешек стула, но не так близко, как она просила. «Ах, тетенька, - не держали бы вы меня...» - подумалось с тоской. Но я сидел и ждал, решив до конца выдержать всю эту казнь. А женщина курила и молчала.